К Рауху и Тику. К Гнезенау. К М-е de Berg. К Снарскому. К Гумбольту. К M-elle Wil¬dermeth. Домой. К королю (о панталонах, о Мариенбурге, подарок). Grafin Schulenburg, Haak, Berg, M-elle Kameke, Bock, Viereck. Бояновский, Мальцан, Шильден. Бранденбург с женою. К Алопеусу: М-е Faisan. Письмо к принцес¬се Вильгельм. К М-е Kleist: der Vetter will den Kato nicht spielen**. К герцоги¬не Кумберландской: кронпринц. Кронпринц, принц Вильгельм. К принцессе Радзивилл: рассказы о музыке к «Фаусту»9. Куклы Неаля. Комната малень¬кая внизу: канапе, подле него бюро, столик с альбомами, столик в окне, зер¬кало. Три ступени; зеленые завесы; светло-зеленые стулья; дверь в девичью. Графини Бранденбург.

23(11), среда. У кронпринца. У Гнезенау: Гедвиг. У Рауха и Тика. У Ало¬пеуса: портрет, слезы, Александрина. У Крафта. У графини Бранденбург: белые головы. У принцессы Радзивил: книга. Домой. К М-е Kleist. Лулу спи¬ною; М-е Thurschmidt, M-elle Wildermeth, Hedwig. За столом смех: la sensibilite est gourmandise de Гате***. После обеда Лауер. Домой. Вечер. Кронпринц. Пение. Прощанье.

24(12), четверг. Записка к М-е Kleist и ее ответ. К молебну. Завтрак к Яго-ру. К М-е Kleist: темная горница. Проводы. Vogelsdorf. Muhlberg. Seelow. Kustrin.

* не во мне дело (фр.).

* Двоюродный брат не хочет играть Катона (нем.).

* Чувствительность есть чревоугодие души (фр.).

25(13), пятница. Balz. Ночевал в Lansberg. Первый снег, начинается бой¬кая дорога.

26(14), суббота. Friedeberg. Woldenberg. Hochzeit. Schleppe.

27(15), воскресенье. Ruschendorf. Deutsch-Krone (нет фортепиано; анек¬дот о государе). Freudenfier. Jastrow. Красавица Роза. Peterswalde: ночевал.

28(16), понедельник. Schlochau. Konitz. Tuchel. Junkerdorf, Osche (беда с коляскою). Plochozin. К утру в Neuenburg (оттепель).

29(17), вторник. Весь день в Нейенбурге за починкою коляски. Оттепель. Здесь кончится бойкая дорога.

30(18). Мариенвердер (потеря сундука). Biesenburg. Preussische Mark. Reichenbach. Preussische Holland. Ночевал; дымный камин.

31(19). Мильгаузен. Толстый почтмейстер и две дочери. Браунберг. Гоп-пенбрух. Бранденбург; на станции чай; ужасные рожи. Кенигсберг: толстая гадкая девка.

/ февраля н. ст. (20 января ст. ст.), пятница. Мерзкая погода. Весь день в Кенигсберге. Жид. Ввечеру в театре: «Die Gastrollen»10 — глупейшая из фарс. Глупые картины. Мелодрама: «Der Milller und seine Gesellen»11. Один порядоч¬ный актер. Театр: странная архитектура. Эстрада; ложи крестом, два зер¬кала и часы прозрачные.

2, суббота. Штранд. Ночевал в Ниддене. Горница с сараем.

3, воскресенье. Штранд. Весь день на берегу. Фельдъегерь Яцинский. Прикоснулся бы12.

4, понедельник. Переезд через штранд. В Адлере. В Мемеле. Встреча с Fabre в Полангене. Жид и немец. Размен денег. Ввечеру в Rutzau. Плут инвалид.

5, Обер Бартау: рассказы почтмейстерской жены о Перовском. Тидон-нен. Дроген. Шрунден. Здесь спал.

6, среда. Фрауендорф. Бекгоф. Доблен. Митава. От Митавы до Риги. Солдат.

7, четверг. Рига. У Кубе. У Петерсена. Доктор. Обед у Кубе. Две жизни. К Петерсену спать. Вечер в театре. Очень порядочно: Intermezzo. В муссу13: Зонтаг, Гиль, Фелкерзам, Тидебель, Вагшлагер.

8 и 9, пятница и суббота. Дорога из Риги в Дерпт. 10—15. В Дерпте.

16 (4), суббота. Выехал из Дерпта.

17 (5), воскресенье. Дорога.

18 (6), понедельник. Приезд. У великой княгини. У императрицы. Дома Тургенев, Блудов.

19 (7), вторник. У императрицы. У Карамзина. У Козлова.

21 (9), четверг. Визиты. В театре во дворце: Une journee. Versailles. Le tailleur de S. S. Tableaux14.

22 (10), пятница. У в(еликой) к(нягини). Визиты с Блудовым. Обедал у Блудова. Северин. У Карамзина15, у Кривцова.

16(28) декабря. Мой милый друг1. Провидение сохранило Россию. Мож¬но сказать, что Оно видимо хранит и начинающееся царствование. Какой день был для нас 14-го числа. В этот день всё было на краю погибели: мину¬та, и всё бы разрушилось. Но по воле Промысла этот день был днем очи¬щения, а не разрушения2; днем ужаса, но в то же время и днем великого наставления для будущего. Сначала просто опишу происшествие, как его был свидетелем (всех подробностей еще не знаю), потом сообщу тебе и те мысли, которые оно произвело во мне. Начну с того, что предшествовало. Ты теперь знаешь об отречении в(еликого) к(нязя) Константина Павлови¬ча, знаешь, почему нынешний Император отказывался от вступления на престол и велел присягнуть Константину. Случай единственный в нашей истории: борьба двух братьев не за трон, а о пожертвовании чести и дол¬гу троном! Междуусобие без кровопролития за добродетель. Вот что мы видели. С 27 числа ноября, в которое мы узнали о потере Александра, по 13 число декабря, в которое узнали о вступлении на престол Императора нынешнего, мы все имели Императора, и трон России не был пуст. Но Пе¬тербург был в нерешимости. Ждали приезда Константина Павловича; он не являлся. Слухи об его отречении бродили по городу; всякий думал по-своему; одни утверждали, что он примет престол (и это была большая часть); другие, зная характер его, были уверены, что он поддержит свое отрече¬ние — не изменит слову. Но это казалось невероятным: трон был ему от¬дан; ему стоило только на него взойти, и он бы начал свое царствование беспрекословно. Но он, узнав в Варшаве 25 числа о смерти Императора, уже 26 числа написал два письма (к Императрице М(арии) Ф(едоровне) и к ны¬нешнему Императору), в которых решительно подтвердил свое отречение. Но ему уже присягнули. Правда, новый Император мог бы тотчас обнаро¬довать письма его; но он действовал не для вида, а точно от чистоты серд¬ца: он хотел дождаться, какое влияние произведет на душу его брата при¬сяга, принесенная ему всею Россиею. Эта присяга ничего не поколебала; К(онстантин) П(авлович) подтвердил свое отречение. Но сам затем не явился, и это единственное пятно на его прекрасном поступке; но и здесь оправ¬дывается он необходимостию его присутствия в Польше, где по сию пору не произнесено еще никакой присяги, где царствует одна только тень Алек¬сандра. Последнее письмо Константина Павловича пришло в Петербург 11 числа, и 13-го решились приступить к окончательному действию. Меж¬ду тем, как не благодарить Провидение за то, что Оно выбрало именно эту, а не другую минуту (ни прежде, ни позже) для такого важного события (так я думаю по моим замечаниям, ибо не знаю верно обстоятельств). Государь получил сведение о существовании заговора и имел в руках бумаги, в кото¬рых были означены все тайные его участники. Государь был предупрежден. Но он не хотел ни к чему приступить; он не хотел начать своего царствова¬ния актом строгости, который от всех, коим были бы неизвестны обстоя¬тельства, признан бы был актом самовластия, и мы бы увидели в том, что спасало Россию, одно только действие деспотизма. 13-го числа, в б часов после обеда, собрался Совет. Собрание продолжалось уже до полночи, а еще не приступали ни к какому делу, ибо ждали прибытия Михаила Павлови¬ча (он был послан в Варшаву). Но он и к 12 часам не возвратился. Тогда Император решил открыть Совет без него. В Совете прочитали манифест о восшествии на престол Николая I и все приложенные к нему акты. В этот вечер был на внутреннем конногвардейском карауле офицер к(нязь) Одо¬евский. Он сменился на другой день в 10 часов, и первым его делом было, после смены своей, броситься (если не ошибаюсь) в Московский полк и рас¬пустить слух между солдатами, что во дворце заговор, что хотят свергнуть императора Константина, что Великий Князь Михаил Павлович арестован и что надобно стать за Императора законного. Между тем, повещено было собраться всем во дворец к 2 часам для молебна, а до того времени долж¬ны были обнародовать манифест и всю гвардию привести к присяге. Тут, думаю, были некоторые беспорядки: не все умели объяснить происшествие солдату, не все взяли на себя труд объяснить его; словом, минута оказалась самою благоприятною для людей злонамеренных; они же имели время к ней приготовиться и могли бы воспользоваться ею страшным образом для России; но Провидение было со стороны нашего отечества и трона. — Те¬перь опишу только то, чему я был свидетелем. В 10 часов утра я приехал во дворец. Видел новую Императрицу и Императора. Присягнул во двор¬цовой церкви. Начали все съезжаться; все были спокойны: уже большая часть гвардии присягнула. Уже приближалось время выхода Император¬ской фамилии: было почти час. Вдруг мне сказывают: Император вышел из дворца, стоит посреди народа, говорит с народом, ему кричат: ура! Это меня порадовало. Встречаю в зале Булгакова3, который только что приехал, сказываю ему о слышанном; он мне не отвечает ни слова. К нам подходит Оленин4; слышу, что он шепчет Булгакову: Худо!.. Что худо?.. Солдаты не хотят присягать! Тут Булгаков сказывает мне о том же, что он сам видел: толпа солдат на Исакиевской площади, и все кричат: ура, Константин! и около них бездна народа. Они прислонились спиною к Сенату, выстроились, зарядили ружья и решительно отреклись от присяги. В их толпе офицеры в разных мундирах и множество людей вооруженных во фраках… Вообра¬зи беспокойство! Быть во дворце и не иметь возможности выйти — я был в мундире и в башмаках — и ждать развязки! — Тут начали приходить со всех сторон разные слухи: «Часть Московского полка взбунтовалась в ка¬зармах; они отняли знамя; Фридрихе, начальник полка, ранен, Фридрихе убит…5 Шеншин тяжко ранен… Милорадович убит… Император повел сам батальон гвардии (Преобр(аженской)). Послали за другими полками. Послали за артиллериею. Бунтовщики отстреливаются. Их окружают. Их щадят; хо¬тят склонить убеждением. Народ волнуется; часть народа на стороне бунтов¬щиков». Вот что со всех сторон шептали, не имея ни об чем верных извес¬тий. Между тем уже третий час. Начинает темнеть, и ничто еще не сделано. Артиллерия привезена; но зарядных ящиков еще нет; они все в арсенале. Ка¬ково ожидание! Вдруг сказывают мне шепотом: Полка начинают колебаться. Лейб-гренадерский полк перешел. Морской экипаж присоединяется к бунтовщикам. И это была правда. О, это была самая решительная и страшная минута этого рокового дня. Что если бы прошло еще полчаса? Ночь бы наступила, и го¬род остался бы жертвою 3 ООО вооруженных солдат, из которых половина была пьяные. — В эту минуту я с ужасом подумал, что судьба России на во¬лоске, что ее существование может через минуту зависеть от толпы бешеных солдат и черни, предводимых несколькими безумцами. Какое чувство и какое положение! Вдруг видим, идет во всём облачении митрополит: его позвали увещевать бунтовщиков. Страшная тишина царствовала в залах дворца, на¬полненных людьми, которых праздничный наряд еще увеличивал ужасное. Я бродил из залы в залу, слушал вести и ни одной не верил. Иду в горницу графини Ливен, из окон которой видна была густая, черная толпа народу, которая казалась подвижною тучею в темноте начинающейся ночи. Вдруг над нею несколько молний, одна за другою. Начали стрелять пушки. Мы угада¬ли это по блеску. Шесть