зависит от повиновения ее воле 2.
От чего Ликаст принимает Терсита и сам к нему ездит. Ликаст не мо¬жет назваться гостеприимным; он стар; он холодного характера; и вообще весьма скучает. Сверх того он не любит лично Терсита и знает, что Терсит его также не любит. Почему же Терсит нравится ему больше других? Вот причина: Ликаст самолюбив.
Терсит виноват перед ним, следовательно, Ликаст имеет перед Терситом преимущество оскорбленного человека, который может казаться великодуш¬ным. Если бы темперамент Ликаста имел в себе больше огня, да если бы ос¬корбления, нанесенные ему Терситом, были к нему ближе, касались более до его личности, могли бы причинить ему некоторые беспокойства, более физические, нежели моральные, тогда бы Ликаст ненавидел Терсита; но Ликаст холоден и имеет случай украсить свою нечувствительность велико¬лепным именем великодушия; он принимает Терсита, и его присутствие бывает ему даже приятно потому, что оно занимает его больше обыкновенно¬го, он деятельнее, он старается больше показать внимание, чтобы быть со¬вершенно великодушным, и в то же время одобряет себя с иною гордостью за такую добродетель, которая не стоит ему никакого усилия и которая в са¬мой вещи есть не иное что, как несущественное создание его воображения.
Так как нельзя вообразить, чтобы случай, нечто слепое и неразумное, мог произвести Вселенную, в которой во всём видно намерение и порядок, так точно нельзя вообразить и того, чтобы в человеческом теле от совокупного действия многих разнообразных и каждой в особенном неразумных частей происходило нечто разумное и обдуманное. Человеческого тела нельзя на¬звать машиною и сравнить с машинами, произведенными рукою человечес-кою. Конечно, человеческие мысль и деяние зависят от той машины, из которой они проистекают, но сею машиною управляет нечто разумное. Мыслить не есть результат строения часовой машины, так как показывать час есть результат строения часовой машины: часовая машина действует без намерения, и намерение сие существует вне ее; напротив, в телесной ма¬шине намерение существует в самой машине, но не принадлежит ей и не может принадлежать, а есть собственность существа, отдельно и произволь¬но действующего, хотя невидимого и заметного по единому своему дей¬ствию, размышлению.
Уничтожить материю так же невозможно, как и уничтожить дух. Оты¬ми от материи цвет, протяжение, твердость, и она уничтожена, говорит Бюффон3. Согласен, она уничтожена, если предположить возможным сие отнятие, но оно невозможно; так же как отнятие у души деятельности, бес¬телесности и прочего.
У животных, кажется мне, невозможно отнять души. Они действуют, и действуют с намерением, следовательно, мыслят. Они действуют различно, больше и меньше ограничены, следовательно, их мысленная способность больше и меньше ограничена, и в разных животных разная. Нам неизвест¬ны животные в их натуральном состоянии, мы видим их перед собою, то есть в состоянии повиновения, ограниченном, совершенно обеспеченных, следовательно, лишенных главнейшего побуждения к деятельности. Если бы человек мог прожить в кругу диких животных, свободных и произволь¬но действующих, тогда бы мог судить о степени их рассудка, который они, конечно, имеют. Человеческий рассудок заключает в себе одном всё то, что заключено во всех рассудках скотов, вот причина его превосходства над ними; он имеет все средства, тогда как каждый из них имеет только малей¬шую часть оных: прибавить к сему дар слова, склонность к деятельности, не одними нуждами возбуждаемой, и настоящая причина превосходства души человеческой над душою скотов ясно откроется: и такая мысль не унижает человека, но только возвышает прочие творения. Что действует с намерением, то имеет душу. Как часто видим, что некоторые животные действуют не только с намерением, но имеют и некоторый план, которому следуют для достижения своей цели4.
Животные не управляют друг другом, не повелевают и не повинуются от того, что не имеют друг в друге нужды. Натура ограничивает их потреб¬ности одною пищею, должна была ограничить и самый их рассудок, кото¬рый устремляется только на один предмет. Всё не принадлежащее к сему предмету не трогает их внимания; они не имеют любопытства; мучимые голодом, они действуют и тогда рассуждают; удовлетворив своей нужде, они спокойны совершенно; или доказывают свою живость одними телесными движениями. Но что их занимает в то время, когда они не голодны и не спят, неужели не имеют они никакой идеи, которая бы их занимала в ми¬нуту спокойствия.
На что животному язык, когда оно не имеет никаких нужд. Оно достает пищу, залечивает свои раны, выкапывает себе нору без помощи других жи¬вотных; оно не имеет никаких связей моральных, не имеет никаких сноше¬ний, оно ограничено собою; следовательно, не имеет нужды объясняться,
4о
всегда понимает себя без объяснения. Животные соединяются иногда для личной безопасности: вот намерения; но так как ничего более не нужно, кро¬ме сего соединения для их защиты, то и в самом сем обществе, будучи отде¬лены одно от другого и не занимаясь общими нуждами, они не имеют надоб¬ности сообщать друг другу своих мыслей, в случае опасности они выражаются криком, данным им от натуры, который все понимают. Они имеют язык, но этот язык так же ограничен, как их понятия, нужды и связи, и никогда не может усовершенствоваться, потому что и нужды их никогда не могут уве¬личиться. Обезьяна подражает человеку, но подражает ему не понимая, ибо не имеет сама никакой нужды в том, что делает из подражания. Одна нужда производит понятие; человеку дана деятельность умственная; она для него необходима, и он понимает всё то, что видит, ибо понимать есть нужда чело¬веческая. Степень ума можно определить количеством и качеством потреб¬ностей; натура согласует с ними рассудок. Человек есть творение, наиболее нужд имеющее; потому и имеет рассудок обширнейший; скоты, ограничен¬ные в своих нуждах, больше или меньше ограничены и в своем рассудке.
Однообразие в работах и действиях животных происходит от однообра¬зия их нужд; но и они могут меняться от обстоятельств; ученая собака имеет другой образ действия нежели не ученая, но это только в некоторых обстоя¬тельствах: во всем другом она сходна с неученою, ибо их нужды всегда оди¬наковы. Разум животных не совершенствуется. Если бы люди не имели нуж¬ды добывать хитростию и силой пищи (что им общее с животными), нужды одеваться, строить хижины, сообщаться друг с другом, то бы они имели столь же ограниченный ум, как и животные; ум частных людей совершенствуется с умом всего человеческого рода; сей последний есть сумма всех понятий, сумма беспрестанно увеличивающаяся: сего общего совершенства животные не имеют, ибо не могут сообщаться и не чувствуют по натуре своей в том нуж¬ды; но некоторое частное образование они получают от натуры и даже име¬ют большее или меньшее количество способностей; высшую и низшую сте¬пень ума; и для них есть опыты и познания. Они зреют и образуются: но сие образование для всех и во всех одинаково; оно ограничивается продолже¬нием жизни каждого животного и его кругом действия, следовательно, с ним и исчезает: от сего проистекает сие однообразие умов в животных; все дохо¬дят постепенно до одинакой высоты и на ней останавливаются; доходят бы¬стро, так что кажется вдруг бывают вознесены на нее рукою натуры. Высота сия назначена им волею Творца и согласована с их нуждами: для чего им стре¬миться далее. Беспрестанное приобретение и усовершенствование напротив суть определения человека; для чего он должен иметь ум беспредельный и обширный. Ограниченность есть определение скота: следовательно, и ум его должен быть так же ограничен, но он не есть машина.
Первое воспитание ребенка начинается с колыбели и дается кормили¬цею. Первые нужды его суть пища и покой, следовательно, должно до¬ставить ему хорошее молоко и покоить его в хорошей колыбели, от устрой¬ства которой зависят его первые впечатления, хорошие или худые: когда ребенок кричит, то он чувствует голод или лежит беспокойно: удовлетво¬рить его нетрудно; но должно сделать так, чтобы предупредить его нужды: чистота в колыбели, способность очищаться от нечистот, воздух чистый и легкий, свободно принимать разные положения и, наконец, утоление го¬лода, всего же важнее глаз матери, который всегда будет угадывать нуж¬ды младенца. Первая обязанность матери дать своему ребенку хорошую колыбель, в которой бы всё было придумано для его спокойствия. Тогда легко будет угадывать причину его крика. Он или устал лежать и требует перемены своего положения или голоден. Колыбель должна быть сдела¬на так, чтобы ребенок, не будучи спеленут, мог лежать свободно и в одно время не принимал бы трудных положений, чтобы нечистоты не могли скопляться и сообщаться пеленам и сами находили исток. Чтобы перины не были ни мягки, ни жестки, чтобы не было препятствия росту, чтобы воздух мог быть чистый; чтобы кормилица качая не могла производить ни слишком сильного, ни слишком слабого движения. Зависит от отца и матери, чтобы младенец имел первые впечатления приятные; сии впечат¬ления должны быть чувственные; следовательно, все формы предметов, которые в продолжение первого младенчества будут действовать на чув-ства младенца, должны быть самые приятные, из всех сих разных впечат¬лений составится общее чувство приятного, которое, конечно, может иметь влияние и на будущее.
Если мать не может сама кормить ребенка, то она может всякий раз, когда кормилица его кормит, быть у него в виду и занимать его собою: это при¬вяжет младенца к ней так же сильно, как и к кормилице, и тогда, я думаю, самое отнятие от груди, будет не так трудно; ребенок привыкает к лицу кормилицы, а не к груди ее.
Для истинно хорошего воспитания мать должна ни на минуту не отхо¬дить от своего младенца; по крайней мере в первые годы младенчества. Девство есть время свободы и наслаждения собою. Материнское состояние и супружеское есть время труда, зависимости беспрестанной и наслажде¬ния в других.
Человеколюбие в хозяйстве и желание общего блага для собственного всегда награждается большим выигрышем; можно получить, употребляя насильственные средства и разоряя своих людей, в один раз более обык¬новенного; но сие необыкновенное усилие истощает и будущее, жертвует настоящему. Благосостояние владельца зависит от благосостояния его под¬чиненных.
При заведении дома должно сделать расположение всего, времени, ра¬бот и самих вещей один раз навсегда так, чтобы ничто впоследствии не нарушало сего порядка: всё должно быть согласовано со временем и об¬стоятельствами и неизменяемым; тогда должности людей обращаются в привычку и перестанут быть трудными. Каждое дело должно иметь свой назначенный час и поручено особенному человеку. Каждая вещь должна иметь свое определенное место; порядок во всем зависит от постоянства хозяина, который сам должен наблюдать его непременно и всегда: без его содействий он не может установиться в доме.
Люди будут отучены от праздности тогда, когда будут иметь особенное время для отдыха. Сие время отдыха будет им наградою за труд. Не имея сей награды с виду
