дворе две русские пушки, взятые в 1581 Пон-тусом де ла Гардия, с надписями: 1) Пигцаль вояк в лето 7085 делал Ондрей Чо-хов. 2) Божею милостию Иоанн, царь и великий князь, государь всея Руси. Зделана сия пищаль вояк в лето 7087. Делал Андрей Чохов.

4 (16), суббота. Рано утром рисовал. Потом все вместе слишком скоро осматривали картины, или портреты замка. Целое зало, наполненное пор¬третами бывших на Вестфальском конгрессе; все писаны одним живопис¬цем, современником, по повелению Христины. — Замечательный портрет Карла I. Сходство с Рейтерном. Портреты Лудвига XIV, XV, их жен и Кар¬ла X. Но ни один не остался в памяти, спешили уехать. Посещение тюрь¬мы Эрика. Балка с корзиною, по веревке спускалась вдова Густава-Адоль¬фа; старинный барельеф в стене: король с сиянием на голове, за ним держат диадему в три короны, он на коленях перед Спасителем, восстающим из гроба. Ужасная тюрьма, где умер с голоду заеденный вшами епископ. Исто¬рия о запертом нечаянно в этой [тюрьме]; в подобной умер Эрик. — Доро¬гою много рисовал и имел интересный разговор с кронпринцем: умно, при¬ятно и здраво. Он хорошо описал характер шведов. Главные добродетели: любовь к законности и воинственность. Конскрипты не бегают от конскрип¬ции*, а плачут, если не попадут в нее.

Здесь опасность не от вымышления болезней, а от их сокрытия. Кто не записан, покрывается стыдом, и девушки на него указывают пальцами. — Король здесь правительствует, у него не подсудные министры, а просто со¬ветники, коих он может и не слушать, но которые, не отвечая за события, отвечают за неподание совета. Их контроль. Другая подпора сильная та, что старый бюджет существует, если не сделан новый. (Правда, новый мо¬жет уничтожить старый.) Невыгоды здешней конституции, происходящие от четырех классов, состоят в том, что исправления происходят слишком медленно, и от невежества класса поселян, который должен рассматривать политические вопросы, не понимая их; зато сия медленность, против которой

* От фр. conscription — военная повинность, призыв на военную службу.

93

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

не умолкая действует цивилизация, контрабалансируется твердостию по¬рядка установленного. Невозможно минутной нужде жертвовать будущим государства. — Тяжелая рана государства есть пьянство, введенное поста¬новлением Густава III; и нет возможности сладить с народом, ибо не удает¬ся по сию пору изменить сих постановлений. Ввести бы общество умеренно¬сти. Другая беда есть богатство материалов и недостаток капиталов для их употребления в свою и общую пользу; от сего нет движения промышлен¬ности и пр. и пр. — Посещение Дронингхольма. Замок Карла X, где живет кронпринц. Завешенные обои. Несколько очень хороших картин. Библио¬тека. Архитектура рококо, но великолепная. Сад, напоминающий в малом версальский. Разные остатки: платок; туфля и письмо любовное Густава-Адольфа; и прочее. — Переезд в колясках в Розенберг. Дорога без гардфу* и скачка. Вид стороны тот же, что озер. Опрятные хижины. Верст 40 до Ро-зенберга. Обедали (после трех приемов) у короля в 10 часов. Я сидел под¬ле графини Биорширна, жены министра в Англии, ученого, но, кажется, гор¬дого и честолюбивого. После обеда веревочка, а la guerre и фанты44.

19 июня (1 июля), воскресенье. Поутру осматривал с Томпсоном музеум скандинавских древностей. Век каменный, медный и золотой, медно-желез-ный, железный. Памятники времен средних: св. Георгий из дерева. Рубашка утопленницы. Инструменты и прочее. — В три часа на смотре. Van Huyson. Разговор о Дании. Разговор с королевой и кронпринцем45. — Король46 по¬казывает сам больному в(еликому) к(нязю) войско. Обедал у Николаи. Он весьма непривлекателен, и все, что его окружает, также.

20 (2), понедельник. В Фридриксберге (порфира для коронации и гроба). На кладбище. В Розенбурге. После обеда поездка в Роскильд. Церковь и гробы. Орган. Возвратился в 1Л первого.

21 (3), вторник. Обозрение Торвальдсеновых гипсов. Выставка произ¬ведений живописи в Академии. Живописец Rorby. Его картина: Турок пуб¬личный писарь. Семейство рыбаков, освещенное вечерним солнцем. Заезжал к Эленшлегеру. После обеда осматривали здешний музеум: работы из сло¬новой кости: Снятие со креста. Щит Бенвенуто Челлини. Чаша и компас Пет¬ра Великого. Вечер у великого князя. Сцена Енохина с докторами.

22 июня (4 июля), середа. Обозрение с профессором Тиле кабинета гра¬вюр; до 100 ООО листов. От него к живописцу Рерби. Его портфель. Осмат¬ривал место пожара. В Kunsthandlung**. Вечер у в(еликого) к(нязя).

23 июня (5 июля), четверг. Весь день до 9 часов дома. Утро занимался по-пустому маршрутом. Кавелин не иное что, как русский пьяный мужик посреди Европы: с ним надобно избегать было всякого разговора. За обе¬дом подле умного Баудиссена; разговор о философии. Ввечеру в Charlotten-Lund к ландграфу Гессенскому47. Разговор с ландграфом, его женой48, с Хрис¬тианом и принцессою Фердинанд49.

* От фр. garde-fou — балюстрада, перила. ** Магазин хужожественных изделий (нем.).

94

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

24 июня (6 июля), пятница. Professor Brorson. Поутру осматривал два заведения: 1) Школу слепых под ведомством благотворительного общества. Счет, пенье. Часть слепых остается на житье в доме, принадлежащем об¬ществу. Это некоторые. Остальные отдаются родным. 2) Приют для детей бедных ремесленников. Таких четыре приюта в Копенгагене. Пятый под осо¬бенным надзором принцессы Каролины-Амалии50, будущей королевы. Ве¬селость детей. Одежда от родителей. Учение от приходящих студентов. Дежурные дамы. — Обед у принца Христиана в Зоргенфрейе. Длинный и удушливый. Я между М-е Gutlof и M-elle Waltersdorff. Продолжалось до 7 ве¬чера с 4-х. Прогулка по прекрасному парку. Разговор с Молтке. Знакомство с Адлером. Поутру у Рафна.

Копенгаген, 24 июня 183851.

Идет весьма плохо с тем журналом, который я обещал самому себе вес¬ти для Вашего Высочества. Я веду журнал, то есть записываю для бедной моей памяти то, что каждый день случится, в немногих словах, как ни по¬пало, карандашом, пером, полными фразами или только знаками. Все это хорошо для памяти, но ничего не значит для письма, которое все-таки на¬добно написать; г. слово написать имеет для меня ужасное значение: сколь¬ко нужно для того, чтобы мне приняться за письмо и быть способным его начать и кончить, что я начинаю не понимать, как люди пишут, так же точ¬но, как я давно не понимаю, как люди могут что-нибудь помнить. Из этого предисловия, Ваше Высочество, можете сделать весьма печальное для меня заключение, можете весьма логически решить, что я из царства животных, в котором до сих пор принадлежал к классу людей, заживо перехожу в цар¬ство прозябаемых. Но еще никак нельзя решить, в какой класс меня впи¬шут; чего доброго, может быть, суждено мне докончить свое земное бытие в виде гриба или папоротника. Пока этой беды со мною не случилось, по¬пробую воротиться на старый, человеческий быт свой и расшевелить, осве¬жить душу свою разговором с Вашим Высочеством.

Вот уже почти ровно два месяца, как мы покинули Петербург, а кажет¬ся, что прошло более четырех: когда много видишь и многим занят, настоя-гцая минута улетает быстро, но в прошедшем их скопляется немного. Оборо¬тишься назад и увидишь, что счетом истратил времени мало, но зато прожил в нем более. Но я замечаю в себе какое-то особенное расположение болтать и делать отступления. Хочу говорить с Вашим Высочеством о нашем путе¬шествии, и вместо того теряю время, рассуждая о его потере. Я не буду де¬лать Вам исторического, порядочного описания нашего странствия. Хорошо описывать то, что случается в дороге, в ту минуту, в которую оно случает¬ся; но этого нельзя. А если нельзя, то и описание не может иметь той све¬жести, которая одна только может делать его приятным. Основательного, дельного, подробного суда о виденном также представить Вам не могу по той причине, что шарлатанство не в моем характере: не могу выдавать за существенное и настоящее то, что мелькнуло мимо глаз моих в эти 60 дней,

95

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

прошедших со времени нашего отъезда из Петербурга и в которые мы ус¬пели оглядеть часть Пруссии, Швецию и Данию. Надобно еще заметить, что из этих 60 дней почти половина была жалким образом истрачена на цере¬мониальные визиты, длинные и нездоровые обеды, душные балы и разные радости этикета, которые неизбежно преследуют всякого царского путеше¬ственника и крепко падают на его свиту. (…)

Но повторяю опять, не ждите от меня ничего дельного и подробного; я опишу Вам только сон, который продолжается уже два месяца и в котором бездна разных образов быстро и беспорядочно промчалась перед душою; а из этого сна я выхвачу для Вас несколько эпизодов, которые особенно меня поразили; все прочее может остаться в моей записной книжке, как на клад¬бище, для которого, конечно, уже никакой ангел с трубою не сойдет с неба и не скажет: восстаньте мертвые из гроба! (…)

Пребывание в Берлине было очень шумно; туда съехалось до пятидеся¬ти принцев и принцесс; можете вообразить, какая из этого тревога вышла для нашего путешественника, а от него par contrecoup* и для всей его сви¬ты. Визиты, прогулки, обеды, балы, парады: где в этом вихре найти сво¬бодную минуту для обозрения заведений, для взгляда на внутреннее состо¬яние государства и т. п.? Для меня же в особенности пребывание в Берлине было и приятно и грустно. Восемнадцать лет тому назад я приехал в пер¬вый раз в Берлин, прожил там довольно времени как в отечестве и нашел искренних друзей, которые навсегда мне остались друзьями; одним словом, между временами жизни прошлой, которым бы я мог сказать: возвратитесь, находится и время моей тогдашней Берлинской жизни. После я еще три раза проездом был в Берлине на самое короткое время; все это было уже не то. А теперешнее тревожное пребывание в Берлине возбудило в сердце множество чувств печальных. Скольких уж нет на свете из тех, с которыми я был здесь наиболее связан! Семейство Радзивилловых как будто не су¬ществует. Но воспоминания о прошлом Берлине я не могу отделить от вос¬поминания о празднике Лалла Рук52, о котором Вы знаете, который был для меня тогда каким-то очарованием и к которому принадлежали многие из тех, коих уже я не могу доискаться в нынешнем Берлине. А с тогдашнею Лалла Рук53 (которая, несмотря на то, что уже с тех пор прошло почти двад¬цать лет, сохранила всю чистоту и свежесть души своей) нахожу теперь дру¬гую, как будто младшую сестру тогдашней; в великой княжне Александре Николаевне великое сходство с императрицею, и это сходство как-то более еще поразило меня в Берлине. Я был вместе с нею в Музеуме, потом в част¬ной картинной галерее консула Вагнера. В оба раза она мне чрезвычайно понравилась. Она смотрела с каким-то простосердечным благоговением на некоторые картины, в которых выражалась идеальная красота, и делала многие милые, очень верные замечания. Способность