на пароход, на коем доплыли до городка Моталы, лежащего на берегу Веттерна, потом перерезали это озеро во всю его ши¬рину, вышли на берег в Карлберге или Ваннесе, где ночевали и откуда на другой день переехали в Пумгетту; здесь осмотрели водопад и шлюзы реки Готы и к вечеру прибыли в Готебург — последнее место пребывания на¬шего в Швеции.

(ОЧЕРКИ ШВЕЦИИ)

Швеция, если судить по тому, что нам удалось видеть во время нашего путешествия, есть гранитное царство. Везде слой земли, более или менее тонкий, покрывает гладкую площадь гранитную, и вся поверхность этой площади усыпана обломками того же гранита, которые все вообще имеют круглую форму, подобно камням, скопляющимся на дне быстрой реки, ко¬торая силой воды мчит их и мало-помалу округляет. Эти гранитные облом¬ки, составляющие немое предание о каком-то давнишнем бое стихий, пред¬ставляют явления разительные. Иногда посреди широкого зеленого поля лежит огромная скала, совершенно голая, слегка подернутая мохом, как железо ржавчиною, и видно, что она откуда-то прикатилась, ибо не состав¬ляет продолжения той поверхности, на коей лежит, а только едва к ней прикасается своею отделившеюся от нее базою. Иногда множество гранит¬ных обломков лежит кучею, подобно зернам, вдруг высыпавшимся из ка¬кого-то огромного сосуда. Иногда эти крупные и мелкие обломки рассыпа¬ны по плоскому месту и составляют лабиринт скал, подобный алупкинскому саду в Крыму, с тою только разницею, что здесь камни голы, зеленый плющ

юо

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

их не одевает и между ними не пробиваются лавры; а вместо живописных деревьев юга, обвитых плющом и виноградом, торчат на их голых верши¬нах и боках однообразные ели и сосны и изредка березы, которых корни сквозь трещины гранита проникают в землю, и, переплетаясь на поверх¬ности камня, составляют для него какое-то чудное, кружевное покрывало. Промежутки между этими камнями покрыты пашнями, которые, во время нашего путешествия [от долговременной засухи], не представляли большой надежды на богатую жатву.

Хижины поселян рассеяны по полям и не составляют, как у нас, отдель¬ных селений. В них вообще видна опрятность. Но архитектура их неживо¬писна и не имеет никакого особенного характера: крутые кровли [соломен¬ные или тесовые]; стены из обтесанных бревен; довольно большие окна, от которых внутри хижин должно быть всегда светло и, следственно, весело — и вообще все стены снаружи выкрашенные темно-кирпичною краскою (сбе¬регающею их от действия внешней температуры), отчего хижины мало от¬деляются от окружающего ландшафта и тогда только бывают очень замет¬ны, когда на них ярко светит солнце. Жители этих хижин вообще красивой наружности. Они приветливы. В их обращении чувствительно какое-то непринужденное доброжелательство и простодушие (сколько можно судить об этом тому, кто, не зная их языка, не мог с ними завести разговора). Осо¬бенно между женщинами множество прекрасных, белокурых, с голубыми, часто весьма выразительными глазами. (Это особенно было заметно в го¬родах. Окна часто составляли рамы живых картин — ив каждой из этих рам являлась группа из пяти или шести лиц, между коими всегда полови¬на была прекрасных.)

Между этими скалами, по этим полям и лесам, проложены прекрасные дороги. Их содержать в исправности нетрудно. Материал для этого почти всегда под рукою. Но они везде очень узки, и от неровности места, от мно¬жества камней, повсюду разбросанных, вьются, как змеи. По этим излучис¬тым, узким дорогам, на коих нигде нет перил, маленькие шведские лошади несутся с тобою во весь опор, и под гору быстрее, нежели по ровному месту. Почтовая езда учреждена здесь особенным образом. На станциях нет лоша¬дей. Эти станции служат для них только сборным местом на случай приезда путешественника, который (если он едет на своем экипаже) должен иметь и свою сбрую и своего кучера — и этот кучер один служит ему на все его путе¬шествие. Вперед отправляется нарочный, по наряду которого собираются на станциях в назначенный час нужные лошади. Эти лошади крестьянские, не привыкшие к большим экипажам и неизвестные тому, кто должен ими пра¬вить. Несмотря на то, он бодро садится на козлы и погоняет без милосердия свою четверню или шестерню (смотря по экипажу), не заботясь о том, по ровному ли месту он скачет или под гору. Иногда, при начале спуска, не зна¬ешь, что под горою: овраг или река, есть ли мост, нет ли встречного; лошади

IOI

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

скачут, кучер погоняет, и говорят, что здесь неслыхано, чтобы кто-нибудь был опрокинут. А за коляской сидит хозяин лошадей, а иногда два или три (если экипаж запряжен четверкою или шестеркою). Они висят сзади, как мешки, уцепившись один за другого, и таким образом болтаются до смены, где им возвращают их лошадей и платят за проезд.

Особенную красоту шведской природы составляют великолепные озе¬ра, там повсюду рассыпанные. Зрелище, представляющееся на этих озерах, весьма сходно с тем, которое представляет вся окружающая их сторона. Вместо зеленых полей вообразите только равнину вод, и вы увидите над водами те же группы камней и скал, которые являются между полями, со¬ставляя на суше каменные, покрытые елями и соснами, возвышения, отдель¬ные голые или лесистые холмы — или просто отвалившиеся Бог знает от¬куда скалы; а посреди озера большие и малые острова— то отлогие, то крутые, то лесистые, то голые и торчащие из-под скалы, или отдельные, или набросанные странными грудами. Эти озера прелестны; но их нельзя срав¬нивать ни с озерами Швейцарии и Тироля, ни с озерами Италии.

Озеро Меларн самое живописное из больших озер Швеции. Особенную прелесть дают ему излучины его гранитных берегов, покрытых елями, со¬снами и березами, некрутых и даже неразнообразных, но придающих озе¬ру какую-то оригинальную живописность тем, что они то стесняются — и озеро представляет тогда широкую реку между лесистыми берегами, то расходятся — и тогда перед глазами прекрасная равнина вод, усыпанная большими и малыми островами, которые своими живописными группами составляют отличительный характер Меларна перед другими большими озерами Швеции. При свете солнца, особливо в тихую погоду, эти острова составляют зрелище очаровательное. Иногда видишь густую рощу, которой ветви наклоняются до поверхности воды и которая подымается из озера огромною зеленою массою, скрывая от глаз свое гранитное основание. Иног¬да рассыпана по водам группа гранитных округленных скал: иные голы, иные покрыты густым кустарником, на иной торчит всего-на-все одна ель, как будто уцепившаяся за нее своими корнями, чтобы спастись от бури. Иногда совсем не видно гранита, а видно несколько деревьев, выходящих из воды и как будто выросших на влажной ее поверхности. Все это ожив-лено лодками и судами, коих распущенные паруса величаво поднимаются между группами малых островов или прелестно белеют на темном грунте лесистого берега. Повсюду по берегам, входящим в озеро длинными мыса¬ми или принимающим его в себя глубокими заливами, мелькают замки, церкви, крестьянские домы.

На берегу Меларна, во глубине одного из заливов, весьма живописно лежит старинный замок Грипсгольм, замечательный и своею архитектурою

Ю2

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

и своими историческими воспоминаниями. Мы приехали в него почти в семь часов вечера. На пути туда преследовала нас ужасная гроза с проливным дождем. Но она утихла скоро, и небо было ясно, когда мы вступали в древ¬ние стены Грипсгольма. Наконец я глазами увидел один из тех шведских замков, о которых так много было рассказано моему воображению во вре¬мя оно. Шведские замки, возвышающиеся на берегу озер, посреди лесис¬тых скал, имеют особенную репутацию: в каждом гнездится привидение. Грипсгольм по своей наружности более других достоин был такой славы. Стены его составляют неправильный многоугольник. По углам возвыша¬ются башни. Внутри стен два тесных двора также неправильной фигуры. Внешний двор замечателен для нас особенно тем, что посреди его стоят две пушки, отнятые шведами у русских в 1581 году и вылитые русским масте¬ром Андреем Чоховым, одна в 7085, а другая в 7087 году от С(отворения) М(ира). Под сводом ворот, ведущих на этот двор, есть тесная дверь, через которую спускаешься в мрачное подземелье. Там в стене есть узкая, низ¬кая, совершенно темная келья с тяжелою дверью. В этой келье умер от го-лода брошенный в нее епископ (как его звали, теперь не вспомню).

Мы все собрались в старинной зале, в которой во время Густава Вазы, построившего замок (то есть в половине XVI века), собирались сановники Швеции, где король пировал с многочисленными гостями и где вокруг стола его, великолепно убранного, теснилась, по тогдашнему обычаю, толпа зри¬телей. Эта палата имела для моего воображения особенную прелесть тем, что в ней все сохранилось в том самом виде, в каком было при великом Гус¬таве: огромные окна с широкими простенками; деревянные панели весьма высокие, окружающие всю залу; стены, обвешанные портретами королей шведских во весь рост; место для оркестра и для буфета; штучный, дере¬вянный резной потолок. Посреди этих древностей, мы, молодые и старые, пировали весело, и может быть из нас кто-нибудь сидел на том самом мес¬те, где за три века перед сим старик Ваза пил из своего кубка, сидя между своими двумя сыновьями56, которых судьба дала такую трагическую знаме¬нитость замку Грипсгольму.

За столом сказали мне, что из всех комнат замка та именно, которая была отведена мне для ночлега, была особенно предпочитаема теми привидени¬ями, кои издавна выбрали его местом своего пребывания. Это заставило меня задуматься — и то, что нас окружало, получило в глазах моих какую-то сверхъестественную таинственность. Вдруг смотрю на зрителей (которые за нашими стульями составляли какую-то живую, подвижную картину, над которою огромные старинные портреты подымались неподвижным фрон¬том и представляли ряд безмолвных зрителей, как будто пришедших с того света узнать, что делает поколение нашего века) — и что же вижу! Бледная фигура с оловянными глазами, которые тускло светились сквозь очки, над-винутые на длинный нос, смотрит на меня пристально. Я невольно вздрог¬нул. Фигура тронулась, прошла мимо зрителей так тихо и медленно, что казалось не шла, а веяла, и вдруг пропала. Кто была эта гостья — не знаю.

юз

— ДНЕВНИКИ 1838 ГОДА —

Но мне пришло в голову, что это был образчик того явления, которое ожи¬дало меня ночью.

Вот мы отужинали. Но прежде, нежели разошлись, пошли осматривать старинные комнаты замка — и между ними заметили особенно ту, которая служила тюрьмою Иоанну, сыну Густава Вазы, заключенному в ней братом, королем Эриком XIV. В ней ничего не переменилось; а для нас был осо¬бенно замечателен в ней тот ниш, в котором стояла постель супруги Иоан¬на. Здесь родился Сигизмунд, бывший после королем польским и играв¬ший такую бедственную роль в смутные времена России57. Но эта тюрьма есть великолепное жилище в сравнении с тою ужасною темницею, в кото¬рой после был