В первые дни полусонной молодос¬ти легкомысленное, самонадеянное непринятие святого или равнодушие к тому, что составляет нашу ответственность перед Богом. Полный рацио¬нализм, вышедший не из сомнения и размышления, а просто из беспечно¬го невежества, и с этим рационализмом соединение какой-то фальшивой сентиментальности, имевшей религиозную маску, без всякой практической деятельности, с замаранным содержанием, даже с душевною нечистотою, даже с развратом. Когда обращу на эту прошедшую жизнь строгий взгляд и при мысли на мою невозможность теперь произвести какую-нибудь пе¬ремену в душе моей — что должно быть этого следствием. От нерадивости в размышлении и деятельности совершенно невозможны размышление и деятельность Божия. От той же причины и слабое сокрушение. Одно упо¬вание на милосердие Божие, которое ведает что есть и от чего есть. Оно и поможет в этом бедствии, более гибельном, нежели самое преступление, которое, сильнее тревожа душу, может скорее пробудить ее силы, чем этот полусон, ее укрепляющий.

Моя теперешняя грусть происходит не от сокрушения о моих грехах в ту минуту, когда я должен готовиться к Причастию, а от недостатка этого со¬крушения, которое свидетельствует, что во мне нет ни теплой веры в Спа¬сителя, ни веры в Его очистительные и примирительные таинства, нет, хотя

287

— ДНЕВНИКИ 1846 ГОДА —

и не отрицаю ничего произвольно, хотя, напротив, желаю веры и по убеж¬дению почитаю христианство высочайшею истиною и величайшим благом, какое только может постигнуть душа человеческая. Что в таком случае де¬лать? Какою сталью выбить искру, зажигательную и осветительную, из кам¬ня сердца? На это ответ во всяком случае я получу, приступив к Таинству с тем убеждением, что Господь, не хотящий погибели созданий своих, мне поможет, как самому нищему из нищих своих созданий, потому еще более других нуждающихся в высшей помощи, что зная свою нищету и величие желаемого, обогащающего душу блага, не имеют силы так к нему стремиться и так верить его подателю, чтобы собственною силою воли взять его. Я могу принесть перед престол Божий одно только ничтожное неотрицание, ко¬торое не спасает от непроизвольного сомнения и неверия; могу только при¬несть незапертое сердце для принятия высшего благодеяния, но в дверях этого сердца, не запертого вере, толпится все, что препятствует входу в него благоденствия; удастся ли любви высшей отогнать от моего сердца эту толпу растерзающих его хищников и дать моему сердцу тот животворный удар, который зажжет в нем веру и, проникнувшись ею, возвысится ею в любовь. Мы обязаны ждать этого удара, принадлежащего одной благости и дару¬емого без нашей заслуги; минута его когда-нибудь и где-нибудь наступит.

Бог любви не хочет погибели детей своих. Нетерпение не позволено. Свое недостоинство надлежит сносить со смирением как всякое другое бед¬ствие, как заслуженное наказание, как испытание нашей надежды, надле¬жит все делать, что в нашей воле, дабы выйти из сего недостоинства, но выйти из него вполне и произвольно нельзя; выведет только Бог. Надле¬жит только искренне признавать свое недостоинство и ни в чем с ним не соглашаться: обратить же наше недостоинство в достоинство может только Бог, которого действие на нашу душу соверщится в свое время, если мы только будем уповать терпеливо, если только произвольное отрицание с на¬шей стороны и наша гордость не положат тому препятствия. Итак и в том бедственном состоянии сухости, маловерия и бесчувственности, какое я часто в себе нахожу, я не только могу, но и обязан искать помощи как в приз¬нании своего состояния перед Богом, так и в самом Причащении, которое дает блаженство верующему и действует благотворно на душу, не отравлен¬ную маловерием.

Проходя прошлого неверия памятью, я могу только остановить внима¬ние на его итоге. Прошедшего не возвратишь, но оно все заключается в том, что я есмь в настоящую минуту. Смотря на себя, не покрытого никаким покрывалом, я должен с горем признать, что я не имею любящего сердца. Не нужно рассматривать, как произошла эта окаменелость и чем я мог пре¬дохранить себя от такого паралича — довольно того, чтобы знать, что су¬ществует и всю мою жизнь портит. Ее не уничтожить, можно только до воз¬можности действовать вопреки ей, и это действие несколько трудно, ибо надлежит, не имея чувств, действовать так, как бы имея его, и в то же время не лицеприятствовать, то есть казаться чувствующим без чувств. Состояние

288

— ДНЕВНИКИ 1846 ГОДА —

сокрушительное. И что может быть тяжелее, как не иметь любви, быть глу¬хим посреди говорящих и живым трупом неподвижным и безответным посреди окружающей тебя жизни, которой как бы сам желал подать голос и руку. Состояние бедственное и презрительное. Но какая сила вытащит из этой бездны? Для страждущего такою болезнью более нежели для кого иного нужен Христос Спаситель, помощник и сострадатель. Кто, кроме него, поймет такую болезнь и примет в ней участие? И кому нужнее помощь его, как не тому, кто лишен блага людей и в то же время знает все величие этих благ и всю бедственную нищету свою.

Обращая взгляд на семейную мою жизнь16, я должен себе сказать, что вследствие этой врожденной и жизнью развитой нечувствительности жена моя не имеет и не может иметь со мною принадлежащего ей и ею желан¬ного счастья. Я не имею нежности, не охотник до выражения чувства сло¬вом, не люблю ласк и пр. — это ей кажется недостатком любви и приводит меня в тяжкое положение; должен ли я ласкаться без всякого к тому влече¬ния, будучи по натуре своей не ласков и уже по своим летам охолоделый: моя естественная сухость не означает моей непривязанности к жене; она есть моя бедная природа, лишая тем живых наслаждений, природа, которой мне переменить невозможно и вопреки которой я не могу действовать, то есть не могу притворствовать; а это есть одно из главных огорчений жены, ей трудно понять эту сухость, в сердце ее живет Sehnsucht*; она по природе своей страстного характера, для нее оскорбительна моя безответность на ее нежные ласки; и я часто горько об ней жалею, не будучи в силах пере¬менить своей бедной природы и согреть моего холодного сердца, которое все принадлежит ей. Эта холодность распространяет на все остальное свое паралическое влияние; для меня нет счастья; но главное мое горе (поскольку я горевать способен) состоит в том, что я не могу быть счастьем для окру-жающих меня, хотя в сердце моем (если и в этом я не ошибаюсь насчет себя) нет никогда намерения злого. Низкие, ненавистные эгоистические движе¬ния и т. п. бывают во мне без ведома воли; они не действуют на волю, то есть не определяют ее действия, но портят чистоту внутренней жизни. Глав¬ный враг мой и враг всего, что меня окружает, есть моя вспыльчивость и моя нетерпеливость. До сих пор милосердие Божие меня спасло от бед¬ствий, часто производимых действием вспыльчивости: да будет его действие моим хранителем и на будущее время, ибо опасность для меня не минова¬лась и в старые мои годы. Соединенная с моей вспыльчивостью нетерпе-ливость весьма неприятна для моего круга. Я не имею права требовать, чтобы окружающие меня на нее отвечали смирением и тихостью; но это был бы самый верный способ ее парализовать. Не знаю, имеет ли жена моя это качество от природы или моя нетерпеливость производит ее нетерпели¬вость. Дело в том, что она своею нетерпеливостью усиливает мою и дает существование более продолжительное тому, что само по себе есть каприз

* Страстное желание, стремление (нем.).

10 — 10723

289

— ДНЕВНИКИ 1846 ГОДА —

минутный и исчезло бы незаметно, если бы оставлено было без замечания. Но эти мелкие беспрестанно возобновляющиеся столкновения, сами по себе ничтожные, в своей совокупности весьма зловредные и производят ощути¬тельно печальное несогласие. Не знаю, как это изъяснить: например, есть некоторые слова, которых смысл для меня неприятен и которые всегда меня сердят. Жена это знает, и эти слова весьма часто, без всякой причины воз¬вращаются на язык ее и производят надолго свое действие, которое усили¬вается еще и тем, что меня раздражает повторение того, что уже много раз произвело это неприятное действие и потому должно бы быть избегаемо. Жена огорчена бывает тем, что я сержусь, и говорит мне: зачем сердишь¬ся. Я отвечаю: зачем ты меня сердишь. Мы оба равно виноваты, но моя вина кажется меньшею: она от легко вскипающей крови, и злая моя нетерпели¬вость бы легко унята быть могла кротостью и тихостью со стороны жены, которой она притом и привычна, по ее женскому назначению успокоения и примирения. Между нами разделены характеры наших детей: Я Павел17, жена — Саша. Мой главный недостаток развил некоторые недостатки жены моей. Имей я более спокойной твердости, не будь я на старости ребенок — я бы уничтожил это развитие в самом его корне. Напротив, с одной сторо¬ны своей вспыльчивостью, нетерпеливостью я пробудил то же в характере жены, которая по натуре своей при всей живости имеет большую серьез¬ность, и не уступчива; с другой стороны своею детскостью я произвел в жене какой-то ей самой неприметный повелительный образ действия со мною, какую-то ко мне незамечательность, которые мало-помалу сделались посто¬янными, она настойчива в мелочах, требует немедленного исполнения того, что ей в минуту нужно, требует часто жалостью исполнить, как бы наперед уже зная, что сие будет отказано, одним словом, властвует мною, делает мне длинные упреки в таких случаях, когда не нужно бы совсем произносить ни одного слова, требует часто, чтобы я прерывал немедленно мою работу для исполнения ее желания, одним словом, тревожит меня, возбуждает тем мою нетерпеливость и сама потом приходит в нетерпение; все это мелочи, но именно от того и более вредно, что оно составлено из мелочей, ибо об¬щий результат соединения этих мелочей горестно ощутителен; а добраться до ясной причины такого горестного положения и до способов перемены его весьма трудно. После всех разговоров, объяснений остается недоуме¬ние. К счастью, это недоумение, которое могло бы довести до отчаяния, успокаивается миром, который, будучи произведен обоюдною растроган¬ностью, всякий след раздражения уничтожает. Но, правда, уничтожает не надолго. То же самое от тех же самых причин возвращается совершенно в те же формы и виды, так же точно и оказывается: даже есть в этом что-то периодическое. И, конечно, как на это, так и на многое другое имеет влия¬ние долговременная болезнь жены. И эта болезнь самый строгий мой об¬винитель. Если бы я действовал с намерением и с сознанием, надлежало бы назвать меня чудовищем жестокости. Но я ребячески, без моего ведома

290

— ДНЕВНИКИ 1846 ГОДА —

предаюсь вспыльчивости, забывая о