болезненном состоянии жены моей и даю ей прямое право называть меня безжалостным и говорить, что во мне она не видит участия и не находит подпоры. Страшно подумать, что такие слова могут иметь смысл справедливый. И они, к моему горю, отчасти спра¬ведливые; моя врожденная неласковость, моя сухость лишают меня возмож¬ности, при всей моей привязанности к жене моей, подавать ей ту отраду, которая нужна ей и которую сам я так бы желал подать ей; думая о ней, я со слезами говорю часто: бедная, бедная жена моя! И это сожаление об ней есть в то же время и самое сильное обвинение меня самого, и в то же время есть мое величайшее несчастье, ибо оно есть обвинение если не моей сво¬бодной воли (которая может властвовать длительно и противостоять зло¬му), то моей бедной природы, которая лишает меня возможности быть тем, что могло бы осчастливить любимых моим сердцем. Знать себя таким, без возможности переменить себя, портить здешнюю жизнь и мрачить упова¬ние на жизнь будущую. В этом бедствии может быть помощником и исце¬лителем один Христос; но для того нужна вера в него, живая, всю душу проникающая — которой я не имею. Он один может ее даровать; но удо¬стоит ли меня таким даром — я должен уповать — но и мое упование сухо, как мое бедное сердце (стр. 8)ls.

Эта непривычка размышлять произвела теперешнюю мою беспамят¬ность, которая так велика, что для меня существует на одно мгновение толь¬ко настоящее, ничем не связанное с прошедшим. Эта умственная и нрав¬ственная беспамятность лишает возможности вовремя применять правило к действию, дабы противоборствовать их вредному влечению настоящей минуты. Против этого недостатка, утвержденного целою жизнью, нет уже никакого лекарства, я не могу изменить себя внутренно, цепь беспрестан¬но перерывается; могу изменить только с пером в руках; карандаш и бума¬га сохраняют звенья цепи.

Подводя итоги всему сказанному, я должен заключить, что главные мои недостатки состоят в неразвитости, 1-е, ума, который не был приведен в движение ни размышлением, ни наукою, ни опытами деятельной жиз¬ни, хотя и создан светлым, и если бы не обуяла его лень естественная и искусственная, мог бы получить высокое развитие, 2-е, в неразвитости сер¬дца, которое могло бы быть нежным, добрым, чистым, но которое мало имело пищи или, лучше сказать, имело ее столько, чтобы обмануться на¬счет самого себя и заснуть в своем заблуждении. Ему повредил талант по¬этический, который не развитый наукою и трудом, не озаренный верою, произвел в нем одну сентиментальность, убийственную для прямой дея¬тельности сердца, которая должна сперва дать естественную любовь, а по¬том дает возвыситься в святыню любви христианской: теперь она сухой колодезь, безводно исчезающий в пустыне. Наконец, 3-е, в неразвитии веры, веры в Христа Спасителя, которая одна все дает, все злое истреб¬ляет, всему оскверненному возвращает чистоту, приводит в порядок жизнь,

291

— ДНЕВНИКИ 1846 ГОДА —

указывает ее цель, заговаривает ею страдания телесные и душевные, дает душе мир на земле и дополняет земное благо (благо радости и благо пе¬чали) благом небесным.

Стоя посреди этих развалин жизни, что должен я делать? Во-первых, не обманывать себя и видеть в развалинах развалины, а не здание кон¬ченное и, видя это, знать необходимость постройки. Во-вторых, совершен¬но все: и себя самого, и всякое земное попечение предать живому Спаси¬телю; утверждение в него веры должно быть главным делом оставшейся жизни.

292

МЫСЛИ И ЗАМЕЧАНИЯ1

№ 1. Смесь 1.

Aucune doctrine ne fut jamais aussi bien proportionne que la doctrine Chre-tienne a tous les besoins naturels du coeur et de 1’esprit humain*. — Я думаю, ав¬тор написал это наобум, не понимая сам своей мысли. Если естественными нуждами сердца и ума называет он нужды первозданного человека, то он прав. Но Христианство состоит в совершенной противоположности с нужда¬ми падшего человека: цель Христианства есть уничтожение ветхого челове¬ка, с его первых дней, с его отторжения из-под власти его природы, и без понятия о падении человека нет Христианства. Если принять падение и вследствие оного испорченность природы человеческой, то Христианство в совершенной противоположности с этою природою.

2.

Le juste ne peut etre recompense que dans Tautre vie**.

Праведник христианин награжден уже в здешней жизни. Его награда в Христианстве. Награда не есть плата по таксе за каждое особенное дело. Награда заключается в самом состоянии души, превышающей бедствия житейские. Эту награду может иметь только христианин. Утешение стоика обман. Метафизический Бог есть идея, эта идея может быть утешительна и воздаятельна для некоторых, но не для всех. Христианский Бог для всех: и простых и мудрых, и сильных и слабых, и счастливых и скорбящих. В сем смысле справедливо то, что дела без веры мертвы суть. Дела без веры то, что действия автомата, похожие на человеческие, но не оживленные душою. В совести нет утешения, если в глубине ее нет живого Бога, там поселенно¬го верою. Одна вера дает делам их освящение и производит из их отдель-ности одну общую гармонию, одна вера дает человеческой душе ею утрачен¬ное подобие Божие. И в этой вере все награды праведника во времени и в вечности.

Всякая умозрительная философия2 извлекает понятия из ума; от ближай¬шего она переходит к дальнейшему и так возвышается до понятия о Боге. Это понятие есть всеобщий результат умозрения. Христианская философия, напротив, извлекает все из понятия о Боге: понятия о мире, о человеке и об отношениях человека к миру, к человеку и Богу суть результат понятия

* Никакое учение никогда не будет так же соответствовать всем естественным нуждам сердца и ума человеческого, как христианское учение (фр.).

** Праведность не может быть вознаграждена иначе, как в другой жизни (фр.).

293

— ДНЕВНИКИ 1844-1847 ГОДОВ —

о Боге, данного Откровением, принятого верою. Умозрительная философия идет рядом с религией. Философия христианская подчинена религии; она есть не иное что, как умственное применение религии к христианской жиз¬ни. В первой умозрения принадлежат особенному метафизическому миру и отдельны от жизни. В последней умозрения неразлучны с жизнию, вхо¬дят в нее и дают ей и в самой простоте жизни ежедневной глубокосгь, пол¬ноту и всесилие. Первая стремится к истине и гордо мечтает сорвать с нее покрывало. Последняя истекает из истины, открывшейся не уму, а вере, и цель ее смирение.

3.

Искусство — Поэзия. Их идеал — Бог. Три стихии, на которых может стоять творческий дух человеческий. Что такое искусство? Творческая сила человека, посредством которой он посреди творения Божия другими сред¬ствами творит то же, что в глазах его сотворено природою. Его материалы для творения суть: слово, звуки, краски, твердая материя. Цель искус¬ства в таком смысле создание его природою. Сие создание составляет кра¬соту творения искусствами. Красота и истина одно и то же. — Высшая сте¬пень искусства есть тогда, когда искусство есть в то же время и поэзия; когда истина не просто мысли, а истина идеальная, выражающая сверх того, что есть в ощутительной природе, и то, что существует единственно в душе человеческой, постигающей нечто высшее, вне видимой природы существующее, а врожденной душою человеческой в божественной при¬роде. Верх искусства, когда его идеал есть Бог. — Искусство принадлежит земле; оно украшает земную жизнь; его произведения составляют памят¬ники нетленные посреди мира преходящего. Оно не переходит за грани¬цу жизни.

4.

Характер гения есть творчество. Он не может творить нового, то есть да¬вать бытия несуществующему. Но он постигает истину или существующее быстрым и всеобъемлющим образом, так что сие быстрое, легкое, так ска¬зать, внезапное постижение кажется созданием. Гений все, что в природе и в науке обращает в свою собственность и всему им приобретаемому дает единство. Это дарование единства разнообразному есть особенный харак¬тер гения. Для него нет беспорядка; все входит в состав одного целого. В произведениях искусства, поэзии, литературы, науки гений более выра¬жается в плане и создании целого — исполнение есть уже необходимое след¬ствие сего создания. — Талант заключается более в исполнении-, он более выражается в совершенстве некоторых частей.

5.

Разум есть вообще мыслящая сила души. Ум есть особенная форма3 сей мыслящей силы. Ум превосходный есть ум, понимающий быстро, обширно,

294

— ДНЕВНИКИ 1844-1847 ГОДОВ —

глубоко и ясно. Ум высокий — соединяющий обыкновенное с высшим. Смот-рящий на жизнь с высокой точки зрения, как путешественник — с гор на пространство, по которому идет его дорога. Ум глубокий — видящий в одно время и причины и следствия. Говоря о цвете дерева, он знает в то же вре¬мя виды и [нрзб.] и плоды, и внутренности целого дерева. Ум проницатель¬ный — то же, что глубокий, но гибкий в отношении к чужим мыслям.

6.

Веры нет — где есть очевидность или умственное убеждение. Мы не вла¬стны не верить тому, что очевидно для чувств или для ума, или что ум, вслед¬ствие своих узаконенных природою действий, должен необходимо принять убеждением. Вера есть свободный акт воли; воля открывает или запирает душу для веры. Рассуждая, мы приводим в порядок, идем некоторым пу¬тем к некоторому пункту; искомый пункт необходимо находится на конце нашего пути, он есть или да или нет или не знаю. Эта операция ума вся внут¬ренняя. Для веры нужно нечто внешнее. Рассуждая, мы действуем произ¬вольно умом по некоторым необходимым ему предначертанным законам. Веруя, мы принимаем произвольно Откровение. Чего нет в нас, то мы бе¬рем от другого. Минуты такой веры находятся в обыкновенной жизни. Но та вера, о которой здесь говорится, принадлежит только религии и в особен¬ности религии христианской. Я верю в Христа — значит я произвольно покоряю свой ум Откровению, которое дает мне Христа, не стараясь убе¬дить мой ум в его существовании. И сия произвольная покорность воли и ума заменяет для меня убеждение, которое само по себе есть нечто непро¬извольное, необходимое, хотя и имеет по наружности характер произволь¬ности и свободы.

7.

Ум обрабатывает жизнь в границах здешнего мира, свои понятия о выс¬шем строит он из материалов низшего. Вера отверзает нам дверь в высший мир непосредственно. Ее понятия производятся Откровением. Откровение есть голос с того света.

8.

Род человеческий принадлежит земле; человек, или правильнее, душа человеческая (каждое л, взятое отдельно) принадлежит высшему миру. Общество человеческое ограничено тесными пределами временного: все служащее для развития общества имеет характер этой ограниченности. Че¬ловек отдельно (т. е. душа живая, бессмертная) выше, нежели род челове¬ческий, взятый вместе, не умирающий, пока стоит земля, но прикованный к ней и от нее неотделимый. Он то же, что человеческое тело. Он не иное что, как театр действия души, так как тело ее орудие для сих действий. Ум человеческий роется в пыли временного и творит