по одной совести своей, то он в одно время и обвинитель и обвиненный; в обоих случаях пристрастный и сле¬пой; как обвиненный, он не страшится обмануть своего судью; как обвини¬тель и судья, он уступчив и не имеет для предстоящего суду его того боже¬ственного характера непогрешимости и могущества, перед которым душа трепещет и не дерзает прекословить. Таким образом, суд совести для нас необходимый, потому что без него мы не можем знать самих себя, недоста-точен, потому что не может быть полон и верен. Но когда, перешед эту низ¬шую инстанцию суда, мы переходим в высшую, где не одна наша невидимая совесть заседает на судилище, но где есть и видимый представитель Божий, слушающий и поверяющий обвинителя-совесть, там душа необходимо

3i8

— ДНЕВНИКИ 1844-1847 ГОДОВ —

должна сбросить с себя все свои покровы, явиться обнаженною и предаться безусловно приговору суда верховного. Но здесь же к суду посредством та¬инства присоединяется и отпущение и разрешение, чего не властна и не имеет права сделать наша бедная совесть, которая в одно время есть и судия и уча¬стница нашей греховности. Итак, единственное средство покаяния полного и действительного заключается в таинстве исповеди. Она должна быть искрен¬няя, полная, сокрушенная, верующая, соединенная с отвращением к проступ¬кам прошедшим и с намерением предохранять себя от них в будущем; на сих токмо условиях возможно разрешение и будет спасительно причащение тела Христова, — будет не в суд и не в осуждение, а в жизнь вечную22.

43.

Как достигать состояния покаяния прежде своего представления на ис¬поведь? Воззрением на самого себя. Тому труднее, кто вообще шел по бес¬конечной дороге жизни с беспечностью насчет настоящего и будущего, что должно произвести забвение или, лучше сказать, незнание прошедшего, а с тем вместе самого себя. Особливо, когда такая беспечность была соеди¬нена с некоторым усыпляющим душу заблуждением насчет своего досто¬инства, и когда такое заблуждение происходило не столько из собственно¬го о себе мнения (которое не могло составиться по той же беспечности), сколько от высокого мнения посторонних, не основанного ни на чем или основанного на том, что не должно служить основанием, на жизни, не под-верженной опытам, и где все обстоятельства были благоприятны, не иску-сительны, а более предотвратительны, и на таланте, который не есть до¬стоинство, а дар, всегда искусительный и опасный, особливо, когда соединен будет с успехом и по стечению обстоятельств не возбудит вражды против того, кто им наделен по воле Божией. Во всем этом я вижу самого себя. Я рожден ленивым и беспечным. Воспитание не приучило меня к борьбе с си¬ми бедствиями, душеусыпительными качествами. Природа не дала мне склонностей положительно злых; но хорошие склонности, ею мне данные, имели характер более мирской, следовательно, отрицательный; они не про¬изводят в нас добродетелей сильных и деятельных, а скорее не дают посе¬литься в нас сильным и деятельным порокам. Можно сказать, что мое ре¬бячество и моя молодость прошли без всякого развития, даже и талант, который мне дала природа, остался для меня тайною до вступления моего в деятельную жизнь или, лучше сказать, в жизнь взрослых, ибо деятельно¬сти мне никакой не открылось. В продолжение моего ребячества обстоя¬тельства были таковы, что они оградили меня от всего нечистого на опыте (чистота же мыслей если не разрушилась, то и не совсем сохранилась), но я не получил ни привычки к размышлению, ни опытности житейской, ни мужества, ни знаний определенных, ни даже любви к знаниям и охоты к их приобретению. Ум, воля и вера остались спящими. Из всего этого образо¬вался какой-то [нрзб.] эгоизм, результат душевной лени и ее привычки к беспечному покою, эгоизм, не ведущий к деятельному злу (ибо для этого

319

— ДНЕВНИКИ 1844-1847 ГОДОВ —

недоставало мне деятельности, для этого и ум и сердце были слишком лен¬ными), но, конечно, парализующий волю и деятельное добро. С этим эго¬измом соединилось нечувствительно, капля по капле, если не отрицающее безверие, то равнодушие к вере; ум был ленив и не напитан знанием, а серд¬це холодно и почти мертво. И этот эгоизм, это равнодушие к вере были во всю почти жизнь для меня самого бедственною тайною, и не только тай¬ною, но еще носили на себе маску того, чему они на самом деле противопо¬ложности, и это происходило от тех же самых причин, которые их произ¬вели во мне: от лени ума, от его пустоты и непривычки к размышлению и от недеятельности воли (они воспрепятствовали обратить внимательный взор на маску, казавшуюся лицом, и силою воли сорвать эту маску и ее раз¬рушить), и внешнее обманчивое, легкомысленно одобряющее мыслию, и талант, заменяющий минутными вдохновениями, приходящими случайно и нам не принадлежащими, произвольную, постепенную, строгую деятель¬ность души, стремящейся к добру, верующей, борющейся, падающей, вос¬стающей, судящей, порицающей или оправдывающей, этот талант поэти¬ческий, сопутствуемый легким успехом, лелеемый одобрением, не дорого купленным, накидывал свой возвышенный покров на безобразие нрав¬ственное и заставлял в нем видеть красоту, что было так легко, потому что в этом безобразии не было ничего разительного, оно было не уродство, а только отсутствие красоты истинной. — Таков результат общего быстро¬го взгляда на самого себя, брошенного на 63-м году жизни. С этим багажом ничтожности я должен буду идти на Суд Спасителя. Если бы душу пресле¬довало какое преступление, которое, терзая ее, побудило бы броситься к кресту и от него истекало утоление, то самое исцеление было бы легче, и если не исцеление в здешней жизни, то возвышение сверху настоящей и скорби для будущей. Но я что принесу: недостойную вялую душу без горя, без радостей и почти без веры. Одна только есть в ней теперь и то еще едва-едва начинающая по временам слабо бороться с могучею силою лени ду¬шевной способность в продолжении сделаться силою — это есть признание собственного недостоинства и убеждение ума (еще шаткое, еще не дошед¬шее до сердца, еще не вылившееся в веру) в том, что нет другого блага на земле, кроме веры в Спасителя, кроме христианства. Если кому-нибудь нуж¬на помощь свыше, если кому может помочь чудо милосердия, то это мне. Понесу свое окаменевшее сердце к Его чаше и если не сойдет в это сердце жизнь и исцеление из чаши ее, то буду надеяться, что оно не навечно неис¬целимо. Кто перед Ним плачет и рыдает, кто у нее простирает руку, тот уже сам идет к Нему. Но рука Его еще простерта тому, кто желал бы перед Ним вылиться в слезах и броситься в ноги, но в ком, как в иссохшем водо¬еме посреди степи, нет ни капли слез и кто слаб во всех членах, дабы сде¬лать какое-нибудь приближающееся к Нему движение. Пойду к Нему на слово Его: во мне нет отрицания. Да вменит Он эту просьбу во что-нибудь, да поможет этой душе обрести в деле раскаяние, да не поспешит отнять у ме¬ня время для вечности. Если Он захочет помочь моей беде, ничтожной,

320

— ДНЕВНИКИ 1844-1847 ГОДОВ —

полумертвой душе, то пусть будет отныне жизнь беспрестанным переходом от одного [нрзб.] с ним искупления к другому: такой только ход может на¬конец приготовить ее к высшему из всех благ, к вере в Спасителя Христа, к уничтожению собственной воли перед его волею, к надежде на его буду¬щее, и к любви, составляющей единственную жизнь души и здесь и в веч¬ности. Аминь.

14126 апреля [1846]23

43.

Без самоотвержения нет молитвы24. Без молитвы нет самоотвержения. Для чего мы здесь? Для того, чтобы предаваться впечатлениям минуты, принадлежать каждому вполне на минуту и вместе со всеми сими быстры¬ми минутами напоследок, как они, исчезнуть? Если бы это было так, то мож¬но бы было утвердительно сказать, что мы создание случая, который сам есть нечто несущественное. — Нет, мы здесь для Бога. Тот, кто создав нас, вложил в нашу душу понятие о Себе, не мог нас ни для чего иного создать, как для Самого Себя. Так говорит здравый философствующий ум. Но он только угадывает истину. Откровение являет ее в самом факте. Мы созда¬ны Богом для Бога, мы помещены Им в этом мире, где каждому из нас Он указал свое место и свой круг действия, для того чтобы посреди сих изме¬няющихся, минутных, нас увлекающих явлений постоянно искать Бога, неизменно к Нему стремиться и в Нем одном пребывать мыслию, волею и действием. Одним словом, мы здесь для самоотвержения. Чтобы отвергнуть самого себя, надлежит стать пред лицом Бога и в Его присутствии постиг¬нуть всю ничтожность и нас самих и всего нас окружающего и все неска¬занное блаженство присутствия Божия или, лучше сказать, нашей принад-лежности Богу, который Сам так благостно нам дается. Сие предстание души перед лицом Бога есть молитва, и она бывает только тогда, когда перед душою нашею нет ничего, кроме Бога, — следовательно, когда мы вполне (от) самих себя и всего нас окружающего отверглись. Итак, самоотверже¬нием мы приходим к молитве, а молитва, будучи высшею степенью само¬отвержения, усиливает его в душе нашей и нас в нем совершенствует. — Молитва Господня есть голос и выражение чистейшего самоотвержения. Уже и потому это так, что человек получил эту молитву из уст самого Бога-Спасителя. Один только Спаситель, то есть Бог любящий, мог научить человека предаться Богу-Создателю, то есть Богу-Отцу, и дать ему одно приличное ему имя — имя Отца, суищго на небеси. Молясь, мы должны не просить, а отдавать Богу то, что наше. В слове: Отче наш, иже еси на небеси заключается полное самоотвержение, какое только бывает в младенце, бес¬сознательно привыкшем повиноваться отцу своему. Повиновение младенца есть не только покорение своей воли, замененное верою и дающее чистому сердцу младенца тот ему не понятный, но полный мир, который обращает его свежую жизнь в блаженство и которым так сладостно для нас воспоми¬нание детских лет наших. —Да святится имя твое. Имя отца, имя небесного

11 — 10723

— ДНЕВНИКИ 1844-1847 ГОДОВ —

Отца. Что значит слово: да святится? Да будет произносимо устами сынов¬ними так, как имя Божие произносимо быть должно, с полным уничтоже¬нием всего собственного, с полным ощущением всей святости этого имени и взаимного отношения между Отцом Небесным и сыном земным, отноше¬ния, которое, с одной стороны, есть благость всемогущая и любовь спасаю¬щая, и правда высшая, а с другой — полное уничтожение своей воли все¬вышней и полное предание себя и всего в сию волю.

44.

Правда, правда, Божия правда — и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать: умей только вовремя, не обма¬нывая себя никакими софизмами, верующим,