С. 59—60).

Среди рукописных «Материалов для Владимира» Жуковский трижды упоми¬нает этот памятник русской словесной культуры в характерных формулировках: «Чтение песни Игоря», «Перевод Игоря», «Приготовление к Игорю» (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 24). Контекст записей, как убедительно показала Р. В. Иезуитова, позво¬ляет приурочить их к январю 1817 г. (Иезуитова. С. 127—128).

Но, думается, само переложение вряд ли было сделано сразу же. Скорее всего, это лишь указание на начало работы, «приготовление» к ней. Обстоятельства жизни Жуковского в Дерпте, где он находился в январе-апреле 1817 г. в связи со свадь¬бой Маши Протасовой и И. Ф. Мойера, не благоприятствовали творчеству. «Поэзия молчит. Для нее еще нет у меня души. Прежняя вся истрепалась, а новой я еще не нажил…»; «Если я во все время нашей разлуки не написал ничего, то не изъясняй этого прежним,-, с этим прежним я сладил. Мое теперешнее положение есть усталость человека, который долго боролся с сильным противником, но, боровшись, имел не-которую деятельность; борьба кончилась, но вместе с нею и деятельность» (ПЖТ. С. 176—177. Курсив Жуковского) — эти фрагменты из писем к А. И. Тургеневу от марта-апреля 1817 г. вряд ли свидетельствуют об окончании перевода «Слова…».

Отсутствие документальных источников (писем, дневниковых записей) за май-сентябрь 1817 г., до отьезда в Москву в начале октября, позволяет предположить, что именно в это время, несколько успокоившись, в атмосфере арзамасских заседа¬ний, Жуковский завершил свою работу над переложением «Слова…». Во-первых, этому способствовал замысел арзамасского журнала. Начиная с первой половины октября 1817 г. в его программе появляется запись: «Св(етлана) — Игорева песнь» (Бумаги Жуковского. С. 159—160). Во-вторых, перевод Жуковского оказывается в это время в руках Н. М. Карамзина, который использует его в своем прозаическом переложении содержания «Слова…» для «Истории государства Российского» (т. 3, гл. VII). Многочисленные курсивы в этом тексте — прямые отсылки к переводу Жуковского, хотя в примечаниях это специально не оговорено.

Таким образом, работу Жуковского по переложению «Слова…» можно предпо-ложительно датировать январем-сентябрем 1817 г. — от дерптских «приготовле¬ний» до планов арзамасского журнала и знакомства с уже готовым текстом Н. М. Ка-рамзина. Выход в свет первых девяти томов «Истории государства Российского» в начале 1818 г. (как явствует из письма Жуковского от середины февраля 1818 г., он уже получил «последние тома Истории нашего Ливия» // ПЖТ. С. 188) дает косвен¬ное свидетельство о знакомстве Карамзина с этим произведением Жуковского.

Процесс создания переложения и принципы работы Жуковского над текстом «Слова…» достаточно подробно изложены Р. В. Иезуитовой. «Проблема романги-ческого историзма» — точное определение пафоса этого труда Жуковского, пред-ложенное исследователем. Если бы перевод был опубликован сразу же после его окончания и стал известен современникам, то он, безусловно, стал бы событием русской словесной культуры и во многом компенсировал неудачу с исторической поэмой «Владимир». Показательно, что Карамзин, обратившись в своей «Исто¬рии…» к тексту Жуковского, особенно опирается на «силу выражения» и «красоты языка» этого «произведения древности». «Соловей старого времени», «вещие персты», «живые струны», «рокотали славу», «гилемом испить Дону», «вступив в златое стремя», «клект», «кровавого вина не достало», «Волгу раскропить веслами», «шестикрыльцы», «Осмомысл», «подпираешь горы», «железными полками», «выронил жемчужную душу свою из мощного тела чрез златое ожерелье», «пригвоздить старого Владимира к горам Киев¬ским», «лелеять корабли на зыбях его», «на берегах сребряпых», «одеваешь меня теплыми мглами», «охраняешь гоголями па воде, чайками на струях, черпетьми на ветрах» — все эти выделенные курсивом реминисценции из переложения Жуковского отражали как особое внимание переводчика «Слова…» к «пониманию его особенного мета¬форического строя» (Иезуитова. С. 130), так и высокую оценку этого произведения Жуковского Н. М. Карамзиным.

Любопытно, что в одном из проектов арзамасского журнала (от середины дека¬бря 1817 — начала января 1818 г.) «Песнь Игоря (Светлана)» включена в раздел не «стихов», а «прозы» (РНБ. Оп. 1. № 80. Л. 1). Если учитывать то обстоятельство, что несколько строк в «Отрывках, найденных в Арзамасе» (название рукописи) писано рукою Жуковского, то можно предположить в этом указании его авторскую волю. Отнесение «Слова…» к «прозе» актуализирует проблему ритмико-интонационного строя переложения Жуковского, стремившегося в черновом автографе к разделе¬нию текста оригинала на периоды и строки и поиску русского (стихотворного) эк-вивалента. Проблема соотношения стихов и прозы, эстетика «повествовательной поэзии», столь важная для Жуковского в 1830-е гг. и определившая его путь к эпо¬су, возникла, по всей вероятности, уже при переложении «Слова…».

Вопрос о причинах непубликации этого текста при жизни Жуковского остается открытым. Вряд ли, учитывая отношение к переводу Карамзина и включение его в проспекты арзамасского журнала, есть основания говорить об его эстетической неполноценности или критике со стороны друзей. Можно согласиться с мнением о том, что «Жуковский во многом опережает свое время и, видимо, именно поэто¬му не решается «выдать на публику» одно из самых заветных своих творений — древнюю поэму с непривычным и необычайным для его современников звучанием поэтического слова» (Иезуитова. С. 132), но и публикуемые в это время баллады и идиллии он воспринимал как «новый род поэзии», а его гекзаметрические экспери-менты тоже были необычны для современников.

Оценивая в своем «Обзоре русской литературы за 1823 год» «Песнь о полку Игоревом», «новый перевод в прозе и стихах г. Грамматина», Жуковский одобряет его исторические и филологические примечания, но замечает: «… в переводе сти-хотворном он часто удаляется от оригинала и тем самым его портит. В переводах такого рода нужно одно: буквальная верность, ибо мы хотим только понимать с точностью оригинал; все, что его изменяет, не может иметь никакой для нас цены именно потому, что оно уже новое» (Эстетика и критика. С. 316). Может быть, этим критериям, сформулированным через шесть лет, не отвечал и собственный пере¬вод «Слова…»? Но ответить на этот вопрос положительно не представляется воз-

ji4

можным, так как та тщательность, с которой Жуковский работал над языком своего переложения, огромная подготовительная работа по изучению летописных и исто-рических источников свидетельствовали о стремлении к предельной точности в воссоздании оригинала.

Дальнейшая судьба перевода Жуковского поистине детективна. Его копия ока-залась в бумагах А. С. Пушкина, который хотел сделать «критическое издание сей песни, в роде Шлецерова Нестора» (из письма А. И. Тургенева Н. И. Тургеневу от 13 декабря 1836 г. // Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. М., 1928. С. 278), а во время разбора бумаг поэта после его смерти была вшита в составленную жандар¬мами тетрадь с другими бумагами Пушкина, связанными с примечаниями к «Сло¬ву…» (подробнее см.: Рукою Пушкина. М.; Л., 1935. С. 148—149; Цявловский М. А. Пушкин и «Слово о полку Игореве»//ЦявловскийМ. А. Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 207—239).

При разборе бумаг Пушкина Жуковский не только оставил среди них свой пе¬ревод с его заметками, не сделав никакой пометы о своем авторстве, но, готовя посмертное издание собрания сочинений Пушкина и заказывая писарю копии раз¬личных ненапечатанных его произведений, дал списать и эту сложную в текстоло¬гическом отношении рукопись.

В 1882 г. эту копию со своим предисловием опубликовал Е. В. Барсов под заглави-ем: «Слово о полку Игореве, в переводе Александра Сергеевича Пушкина». Этот пе-ревод дважды попал в собрания сочинений Пушкина (суворинское изд. 1887 г., т. 1).

Только в 1884 г. И. А. Бычков, разбирая бумаги Жуковского, обнаружил черновой автограф перевода и опубликовал его в приложении к «Отчету Имп. Публичной би-блиотеки за 1884 год» (СПб., 1887), тем самым сняв вопрос об авторстве Пушкина.

Начиная с С 9 (СПб., 1894. Т. 4. Приложение. С. 461—478) перевод Жуковского вошел в корпус его произведений и занял свое место во всех последующих собра¬ниях сочинений поэта. В С 9 издатель П. А. Ефремов приводит текст «Слова…» по автографу, т. е. по публикации И. А. Бычкова, с постишными примечаниями внизу страницы, где указаны разночтения с авторизованной копией («список Пушкина»).

Позднее дефинитивным текстом была признана именно эта копия, которая и легла в основу публикаций текста «Слова…» в собраниях сочинений Жуковского.

История рецепции переложения Жуковского связана прежде всего с именами Карамзина и Пушкина. Если автор «Истории государства Российского» включил в свой текст прозаического переложения-экстракта «Слова…» реминисценции из пе-ревода Жуковского, то Пушкин текст Жуковского «внимательно прочитал до конца и все свои возражения отметил подчеркиваниями, значками «NB», а часто и более ясной критикой» (Рукою Пушкина. С. 149; см. также: Цявловский М. А. Указ. соч. С. 225—229).

Текст «Слова…» Жуковского постоянно входит во все антологии поэтических переложений этого литературного памятника Древней Руси и является объектом исследовательской рефлексии.

По мнению авторитетных ученых, «Перевод «Слова о полку Игореве» Жуков¬ского до сих пор заслуженно считается одним из лучших по точности и художе¬ственности» (ДмитриевЛ. А., Виноградова В. Л. «Слово о полку Игореве» — величай¬ший памятник мировой культуры // Слово о полку Игореве. (Библиотека поэта. Большая серия). Л., 1952. С. 38).

А. Янушкевич

В постишных примечаниях правка Жуковского в авторизованной копии специально не оговаривается (просто: «исправлено», «было»). Ссылки па автограф везде указаны.

Заглавие. (…) полку… — Это слово в древнерусском языке имело несколько зна-чений. Здесь оно употребляется как «поход», в дальнейшем тексте появляется его другое значение: «войско».

Ст. 1. Не прилично ли будет нам, братия… — Исправлено Жуковским из «братие».

Древнерусское «нелепо» обычно переводится как риторический вопрос: «не следует ли?» Впрочем, еще А. С. Пушкин предложил другое прочтение, утверди-тельное — «неприлично было бы…» (подробнее см.: Цявловский. С. 225—229). Такое толкование в наши дни поддержано Н. А. Мещерским и А. А. Бурыкиным (Мещерский Н. А., Бурыкии А. А. Комментарии к тексту «Слова о полку Игореве» // Там же. С. 441).

Ст. 3. Печальную повесть о битвах Игоря… — Против этого стиха в автографе име-ется помета: «Спр. у Кар.» (т. е., вероятно, спросить или справиться у Карамзина).

Ст. 4. Игоря Святославича! — Игорь Святославич (1151—1202), князь новгород-северский, позднее черниговский, принадлежал к роду Ольговичей, потомков Оле¬га Святославича Черниговского.

Ст. 6. По былинам… — Т. е. по действительным событиям.

Ст. 8. Вещий Боян… — Княжеско-дружинный поэт, живший в конце XI — нача¬ле XII в. Вероятно, был родовым певцом князей Ольговичей. Приводимые в тексте фрагменты его творений позволяют предположить, что он писал в манере, близкой к поэзии скандинавских скальдов. Свои песенные импровизации он сопровождал игрой на гуслях.

Ст. 10.Растекался мыслит по древу… — Эта ставшая знаменитой метафора поэти-ческого вдохновения содержит, видимо, намек на образ Мирового древа, нередкий в поэзии скальдов. В вершине этого древа обитает орел, у подножия — волк, а в роли «связного» между «верхним» и «нижним» мирами выступает белка. Интерес¬но, что независимо от этого наблюдения, некоторые комментаторы древнерусского текста предлагали слово «мыслию» заменить на «мысию» или «мышию», что в гово¬рах означает