было точно повторено и в С 4 (1836 г.).

Издатели С 5, сократив заглавие в тексте («Сид. Отрывок»), во-первых, исказили смысл публикации как целостного произведения Жуковского; во-вторых, добавив в оглавлении мифический подзаголовок: «(с Гердерова перевода)», провоцировали ложную трактовку произведения как перевода с немецкого оригинала. С их легкой руки все дальнейшие публикаторы, комментаторы и критики, начиная с С. П. Ше-стакова и кончая И. М. Семенко, говорили о «неточностях», «отступлениях» поэта и даже об «искажении» им оригинала, то есть произведения Гердера.

Обнаружение чернового варианта переведенных Жуковским 17-ти песен гер-деровского «Сида» (1820), достаточно точно передающего немецкий текст, по¬зволило поставить под сомнение правильность приведенных выше точек зрения (БЖ. Ч. 1. С. 260—299; см. выше), тем более что в печатном варианте (1831 г.) об¬наружились не только «отступления» от немецкого текста и его перевода поэтом, но и пассажи, серьезно расходящиеся с общепринятыми представлениями о об эстетических принципах самого поэта: некоторое «ужесточение», «огрубление» характера героя по сравнению с немецким текстом, сокращение и даже отказ от отдельных когда-то переведенных лирических сцен и отрывков и их психо¬логизации, традиционно усиливаемой русским поэтом. (См. прим. к ст. 94—101, 272—282, 283—308).

Обратил на себя внимание и отказ от строфического деления текста внутри гла¬вы, что соответствует традиции испанских народных романсов, в то время как в варианте 1820 г. поэт строго следовал за строфическим строем оригинала.

Интересным дополнением к размышлению явилась хранящаяся в РНБ (авто¬граф № 2) рукопись плана-конспекта печатного варианта. Сам факт его существо¬вания в творчестве Жуковского — явление не уникальное. Поэт любил составлять списки созданных и предполагаемых к созданию произведений; ему сучалось (особенно в ранний период) составлять планы произведений (таковы, например, планы «Весны», «Розамунды», «Владимира» и др.), но они остались нереализова-ны, поэтического воплощения не получили. В более поздний период творчества (1820-е гг.) сравнительно небольшие планы-конспекты появлялись у поэта в тех случаях, когда он не просто вольно переводил, но преднамеренно «пересоздавал» какое-либо произведение. Таковы, например, его конспекты к балладе «Узник» по мотивам элегии А. Шенье (1819) и к поэме «Пери и Ангел», разрабатывающей один из мотивов обширной поэмы Т. Мура «Лалла Рук» (1821).

В случае с «Сидом» мы видим развернутый (12 л., с об.) подробный конспект будущего произведения, отдельные мотивы и сюжеты которого существуют в раз-личных вариантах во множестве народных произведений, именуемых в Испании романсами (об этом см. в наст, изд.)

Поскольку составленный Жуковским план-конспект, являясь творческой и це-ленаправленной переработкой испанских романсов, представляет интерес не толь¬ко как подготовительный материал для написания поэтического произведения, но и отражает важный этап эволюции художественного сознания поэта, приведем его полностью.

В рукописи некоторые слова зачеркнуты, но они прочитываются без труда. Мы заключаем их в обычные скобки. В угловые скобки, как и везде, заключены слова, прочтение которых дается предположительно.

Победа над пятью царями мавров

л. 2 об. Они именуют Родрига своим Цидом и признают себя его вассалами. Их послы являются к Родригу Биварскому и так смиренно его приветствуют:

«Добрый Цид, мы посланы пятью царями твоими вассалами, чтобы за¬платить тебе дань их».

Тогда ответствует Цид. «Друзья, вы ошибаетесь. Не ко мне ваше посоль¬ство. Я не господии там, где присутствует король Фердинанд мой государь. Все его, ничто не мое».

И король, довольный смирением Цида, говорит посланникам:

«Скажите вашим царям, что господии их, хотя и не король, но сидит на ряду с королем, что все, чем я владею, завоевано мне Цидом».

И с той поры не было Родригу другого имени у мавров, кроме Цида.

Цид получил рыцарство в Коимбре

Семь лет осаждал король Фердинанд город Коимбру. И никогда бы ему не одолеть ее: ибо она была крепка башнями, неприступными степами. л. 3. Тогда явился Сап-Яго, рыцарь Христа, на прекрасном белом копе, с ног до

головы покрытый доспехами, свежими, чистыми, блестящими. Он говорил: «Этим ключом, который в руках у меня, отворю завтра на рассвете королю Фердинанду крепость Коимбру».

И король вступил в Коимбру, и мечеть ее названа церковью Богоматери.

Там вооружен был рыцарем знаменитый Дои Родриг Баварский. Король опоясал его мечем и дал ему целование мира; по он не дал ему акколады, ибо то сделал уже для другого; чтобы оказать больше чести Родригу, королева подвела ему коня, а инфанта надела на пего шпоры.

Первое приключение

В глубокой печали сидит Дои Диего; подобной скорби ниюпо па свете не ис¬пытал подобного горя (sid). Ночь и день помышляет он о бесчестии своего дома, о посрамлении древнего, храброго города Ааиецов, с которыми не равня¬лись смелостью ни Иниги, пи Аварки. Расслабленный болезнью и летами, он а. 3 об. чувствует себя близким ко гробу, тогда как враг его Дои Гормас без страха и суда гуляет па плоиигди народной.

Он не спит ночь, не касается к пище, не поднимает глаз от земли, не смеет и выйти из своего замка, не говорит с друзьями, не позволяет и им го¬ворить с собою, ибо страшится, что дыхание посрамленного оскорбит их.

Наконец, желая сбросить бремя печали (безмерной) он приглашает к себе сыновей и, не сказав им ни слова, повелевает-связать их нежные благородные руки. И сыновья его спрашивают в страхе: л 3 об «Какое намерение твое, родитель? Не хочешь ли умертвить нас?»

И надежда в нем умирала уже, когда обратился он к Родригу. Но Родриг с глазами, сверкающими, подобный грозному тигру, произнес слова сии: «Раз-вяжи мои руки, отец. Беда мне. Развяжи скорее! Когда бы ты не был отец мой, не словами, а делами я дал бы себе управу! Я собственною рукою вырвал бы все твои внутренности, и пальцы мои были бы для меня вместо меча или кинжала…»

л. 4. И старец, плача от радости, говорит ему: «Сын души моей! Скорбь твоя

мне приятна! Исступленье твое меня радует. Яви, мой Родриг, такую же смелость в заступленьи за честь мою, которая погибла, если ты мне ее не выкупишь».

И он рассказал ему о своей обиде и благословил его, и дал ему тот меч, ко¬торым он положил (лишить жизни) Гормаса и начало славным делам своим.

Цид перед боем

Родриг стоит в размышлении; он думает (о) молодых своих летах; он ду¬мает о сильном враге, который (многих) друзей астурийских в горах повелевал, первый при дворе короля Аеоиского, первый во брани.

Но все это [его не смущает] кажется ему мало [важным]: родясь, он обя¬зался умереть за честь свою, он сын гидальга. …От неба он просит правосу¬дия, от земли поля битвы, от чести могущества руке своей.

И он снимает со степы старый меч, покрытый ржавчиной, как будто (одетый) траур(ом) (по господине) своем. «Я знаю, добрый меч, — говорит он, что тебе стыдно видеть себя в молодой руке моей! Но (нрзб.) обещаю не по¬срамить тебя, биться не отступя пи шагу! пойдем!»

Встреча Цида с Д. Гормасом

л. 4 об. На площади дворцовой встречается Родриг с Гормасом. Он один; пуста дворцовая площадь. Так говорит Родриг Гормасу:

«Знал ли ты, меня, высокий Гормас, меня Д (он) Диегова сына, когда ты поднял руку на благородное лицо отца моего? Знал ли ты, что Дон Диего потомок Ауииа Калва, что нет ничего, пет ничего (sic!) благороднее крови и щита его?

Знаешь ли ты, что пока я жив, я, его сып, никто пи чем, кроме разве еди¬ного Бога всевышнего, не может сделать того, что сделано было тобою».

л. 5. «А ты, младенец, — отвечает надменный Гормас, — знаешь ли хотя по-

ловипу жизни!» — «Знаю твердо! Одна половина ее в том, чтобы почитать благородных; другая в том, чтобы наказывать гордых и омывать последней каплей крови своей полученную обиду». Сказав это, вперил он глаза па гордого графа; а сей ответствовал:

«Чего же ты хочешь, дерзкий младенец!» — «Хочу головы твоей, Дон Гор¬мас!» — «Ты хочешь розог, дитя! Поди! тебя пакаэкут, как ветренного пажа!» Царь небесный! Что почувствовал Цид при этом слове!

Возвращение Цида

л. 5. об. Слезгл катились, безмолвные слезы по ланитам старца, который сидел за столом, все позабыв, что его окружало. Оп думал о посрамлении своего дома, он думал о младости своего сына, он думал о ждущей его опасности и о силе врага своего. Веселье бежит посрамленного, а вместе с весельем и доверенность и на¬дежда; по юные, радостные сопутиики чести, с нею они возвращаются.

Погруженный в уныние, не видит он подходящго Родрига; с мечем, под мышкою, прижавши ко груди руки, он долго, до глубины

л. 6. сердца пораженный жалостью, смотрит на доброго старца; наконец прибли-жается и, схватив его за руку: «Ешь, мой добрый родитель», —говорит он. Но пуще плачет Дои Диего. «Ты ли говоришь со мною, сын мой! Ты ли, мне это советуешь!» — «Я, родитель! Подыми благородное, почтенное лицо твое!» — «Спасена ли честь паша?» — «Родитель! Он убит!» — «Сядь же со мною, сын мой, Родриго! Охотно я разделю с тобою пищу! Кто смог сразить подобную голову, тот будет главой, моего дома».

а. 6 об. В слезах преклонил колена Родриго, целует руки отца своего; в слезах Дои Диего целует лицо своего сына.

Химена и король

Владыка король сидит на престоле своем, дабы внимать жалобам на¬родным и каждому давать управу. Великодушный и (нрзб.) награждает на¬граждает (sic!) он добрых, наказывает злых: ибо наказание и милость творят добрых подданных.

В длинной одежде печальной, провожаемая тремястами пажей благород¬ных, входит Химена, дочь графа Гормаса. Дворец безмолвствует в изумлении; преклонив колена свои па последней ступени трона, так начинает она свою жалобу.

а. 7. «Государь, шесть месяцев прошло уэ/се с той минуты, как погиб мой ро-

дитель под ударами воина младого. И я уж:е падала уже ко стопам твоим; даны мне были обещания; но правосудие дано не было. Дерзкий и гордый Ро¬дриго смеется над твоими законами, а ты потворствуешь его надменности. Если добрые государи суть подобие Бога па земле, то государь, не дающий правосудия и поощряющий буйства, не может быть пи любим,, пи страшен. Если ты это худо видишь, то худо будешь и слушаупь; прости же мне, если выражаюсь перед тобою худо: для женщины обида, превращается подчас в досаду».

а. 7 об. «Ни слова более, моя Химена, — ответствует Фердинанд первый. — Жа¬лоба твоя не встретит здесь ни мрамора, ни железа. Если, я сохранил Дои Родрига, то сохранил его для твоего доброго сердца; время придет, и ты сама будешь проливать от пего радостные слезы».

Свидание Родрига с Хименою

л. 8. Была спокойная полночь.

Химена . Откройся! Говори, кто ты? Родриго. Химена, сирота! ты меня знаешь.

л. 8. Химена. Так, л знаю тебя!