сосланных, настаивая на помиловании: «Время строгости для них миновало! Время милости наступило! (…) Государь! произнесите амнистию!» По мнению Жуковского, объявление амнистии позволило бы императору явиться пе¬ред Россиею «в естественном (…) величии», «овладеть доверенностью (…) подданных и уважением остального света» (Дубровин. С. 74).
Жуковский не писал аллегорий. Но его взгляды, его понимание, его ощущение времени и обстоятельств неизменно и неизбежно отражались в его произведениях. И «естественное величие» правителя виделось ему не в завоеваниях и суровости, а в человечности, милости и доверенности к подданным, которые, в свою очередь, будут почитать своего короля. Таков король Дон Фернандо в первой части «Сида». А потому после смерти короля все «носят траур по великом Фердинанде». Эта фор¬мула трижды повторена поэтом (ст. 449, 453, 458), как это было принято в народ¬ных произведениях, и прилагательное «великий» здесь не титул, не имя — оно выражает отношение подданных, признание достоинств правителя.
Главный герой в первой части — человек открытый, прямой, действующий во всех случаях жизни по законам рыцарской чести, о которой говорится и в романсах, и на что, как на особенность испанских народных произведений, обращал внима¬ние Ф. И. Буслаев.
Любопытно отметить, что в ряде испанских романсов о юности Родриго герой первоначально не склонен присягать королю, претендуя на независимость, как то часто было в среде испанских феодалов того времени, что не помешало ему в даль-нейшем быть верным вассалом. Этот мотив есть и в гердеровской обработке, и, со-ответственно, в переводе Жуковского 1820 г. (см. наст. изд. ст. 200—208). В данном варианте эта тема поэтом полностью опущена.
Вторая часть произведения «Сид в царствование короля Дон Санха Кастиль¬ского» по объему несколько меньше первой. В ней 257 строк против 340 в первой. Однако глав в ней всего 4, они более крупны, и действие в них развивается более интенсивно и напряженно, а сам герой постоянно оказывается в экстремальной си¬туации выбора жизненного поведения, решающим для себя по сути «гамлетовский вопрос» — «быть или не быть», как соотнести свое понимание чести и человечно¬сти с бесчеловечными обстоятельствами, созданными жестоким и несправедливым королем Доном Санхо, который не дал требуемой клятвы у постели умирающего отца, разделившего земли между детьми и завещавшего соблюдать этот раздел.
Положение Родриго в «междоусобии сыновей Фердинанда» с юридической сто-роны предопределено тем, что, будучи сам кастильцем и вассалом Кастильского короля, Сид автоматически стал вассалом его преемника — Дона Санхо — и обязан служить ему и помогать во всех войнах, им ведомых, даже если сам как частный че-ловек считает эту войну несправедливой. Ситуация усложнена тем, что все участни¬ки войны — дети Дона Фернандо, и, следовательно, при жизни короля Фернандо Сид был и их вассалом, ибо все они были инфантами Кастильскими.
Вообще, ситуация «выбора» между вассальным долгом и собственным понима¬нием справедливости и чести в испанских романсах лишь намечена, но Жуковский в своем произведении акцент делает именно на ней. Он подчеркивает, что все участ¬ники распри знают Сида как человека благородного, достойного, как «мужа чести». В ходе междоусобицы все враждующие стороны обращаются в поисках решения своих проблем не друг к другу, не брат к брату, а к «благородному Сиду»: «В доб¬рый час, мой благородный // Сид! — сказал ему Дон Санхо»(ст. 356—357); «Что ты делаешь, д о с т о й н ы й // Сид? — сказал с упреком» Гарсий (ст. 369—370); к «м у ж у чести» направляет свое послание Дон Альфонс (ст. 378). Таковым себя считает и сам герой. Ему кажется, что высказав свое осуждение поступкам короля, но продолжая исполнять его волю, как должно вассалу, можно сохранить самоува¬жение, а бремя позора падет лишь на короля, его сеньора: «Я исполню долг васса¬ла; // Стыд же примешь ты один» (ст. 365, 366). Вассальным же долгом он пытается оправдаться и перед плененным Доном Гарсием, заявив: «Если б я теперь васса¬лом / Был твоим, я то же б сделал, // Государь, и для тебя» (ст. 371—373).
Герой не сразу понимает, что исполнение вассального долга перед человеком, лишенным чести, способным нарушить клятву, разорвать законы родства, бросает тень и на него, «мужа чести, // Подымающего руку // На бесчестно-злое дело». Выде¬ление этих слов в тексте принадлежит самому Жуковскому, который еще в дневнике 1828 г. писал: «Жить при дворе есть учиться или мудрости иди подлости. Надобно выбирать одно из двух. Среднею дорогою идти нельзя» (ПССиП. Т. 13. С. 305).
Поэт, отступая от традиций народной поэзии, не знавшей и не умевшей еще передавать душевные состояния персонажей, включает в текст строки: «И ему шепнула совесть:// «Стой, Родриго, ты вступаешь // На бесславную дорогу; // Благородный Сид, назад!» (ст. 473—475). Это было первое отступление в жизни ге¬роя. Но это было не унижение себя, а сохранение своего достоинства в противовес королю Дону Санхо, утрачивавшему всякое достоинство в междоусобной войне.
Понятие совести как единственного руководителя в жизни становится клю¬чевым в ряде записей Жуковского 1830 г. Так, например, после беседы с Никола¬ем I в начале апреля 1830 г., представлявшей собой, как он заметит, «род головомой¬ки», поэт напишет: «Я (…) буду продолжать жить, как я жил. (…) у меня есть другой вожатый — моя совесть (…)» (Дубровин. С. 81). Однако действия «по совести» в от¬ношениях с правителями часто бывают «не без тяжелых ощущений». Так и его герой, имевший многие заслуги вассал, которому в минуты нужды в нем Дон Санхо рас¬точал льстивые речи, называя его «цветом Испании», «зерцалом чести рыцарской», теперь объявлен «мятежником надменным» и изгнан из завоеванных и сохраненных им же для короля владений. Спокойно, с достоинством и улыбкой покидает королев¬ский стан Родриго. Как сказано в заключении, «молчанье // В стане царствует, как в гробе». Этим завершается Конспект, этим заканчивается и III глава второй части.
Был ли первоначально у поэта замысел ограничиться именно этой сценой, или Конспект оказался неоконченным по недостатку времени, — сказать трудно. Мог¬ло быть и то и другое. Ведь завершается же аналогичной сценой «Илья Муромец» А. К. Толстого, написанный 40 лет спустя. Однако если исходить из того, что для Жуковского равно важно было показать не только самобытного и яркого героя, но и сравнить два царствования как два возможных варианта судьбы героя, то необхо¬димо должно было последовать продолжение. Что и произошло.
Центральной фигурой последней главы является не Родриго, который остался тем же могучим, страшным для врагов, терпимым к слабостям ближних, справед¬ливым и честным Сидом, каким знали мы его на протяжении всего предшеству¬ющего повествования, но король Дон Санхо, характеристика личности которого осталась в финале III главы как бы незавершенной. Он воинственен — да; но храбр ли — неизвестно. Все победы ему приносит Сид, которому он неумеренно льстит; он не дорожит семейными узами, но, казалось бы, ценит воинские доблести сорат¬ника, однако и это не так: Сида он изгоняет. Он жесток, хитер, несправедлив. Но все эти качества показаны косвенно, ему не дано ни одного определения, ни одной прямой характеристики извне.
Финал для него трагичен. Не доверяя никому, не слушая ничьих советов, Дон Санхо доверился изменнику, перебежчику, обещавшему открыть королю потаен¬ный вход в осажденную, но неприступную Замору. Вместо этого «Острый свой кин¬жал предатель // Весь вонзил в него и скрылся» (ст. 547—575).
В период работы над «Сидом» Жуковский много размышлял о кризисе нрав-ственности в обществе, в котором власть «вся предана на произвол доносчиков» и доверием пользуются только Булгарины и Бенкендорфы. А кризис нравственности, считает поэт, неизбежно приведет и к кризису власти государственной: «Между царем и Россиею будет бездна, огороженная забором из наушников» (Дубровин. С. 81). Размышления эти, несомненно, сказались и на последней главе произведе¬ния, и на характере финала, который построен на использовании романса, вклю¬чающего плач Сида об убитом короле. Жуковский опускает те части его, где со¬держится восхваление королевских доблестей, воспроизводя лишь упрек «благо¬родного Родриго» в адрес короля, гибель которого была своего рода возмездием за нарушение им законов чести и человечности.
Ст. 16—17. Где господствует Великий П Фердинанд… — Король Фердинанд I Ка-стильский «Великим» не именовался. Здесь и далее (ст. 449, 452, 483) прилагатель¬ное «великий» титулом или именем не является, сохраняя значение качественной характеристики.
Ст. 32. Неприступную Коимбру… — См. прим. к ст. 377 на С. 346 наст. изд.
Ст. 37. Но является Сан-Яго… — Точнее, Сант-Яго — апостол Иаков, брат Иоан¬на Богослова; по преданию, в 30 г. н. э. прибыл в Испанию, где основал церковь. Считался покровителем Испании. Его именем названы десятки городов во всех ис-паноязычных странах. В романсах о Сиде упоминается постоянно.
Ст. 48—49. И мечеть ее назвали// Церковью Марии Девы. — Во время Реконкисты и мечети и соборы во множестве подвергались разрушению. Пришедшие к власти для отправления своих религиозных нужд вынуждены были использовать остав¬шиеся постройки, перестраивая их при необходимости в большей или меньшей, степени. После окончания Реконкисты часть мечетей была превращена в католи¬ческие соборы, посвященные тем или иным святым. В архитектуре этих старых храмов и доныне видны следы мавританской архитектуры того времени.
Ст. 55. Только не дал акколады… — В испанском тексте: «по le diera pezcozada // como otros habia dado» — «только не дал подзатыльника, как другим давать случа-лось». Видимо, поэт, не совсем понимая значение слова pezcozada (подзатыльник), которое своей «приземленностью», просторечностью не вязалось с литературно поэтизированной процедурой «посвящения в рыцари», и заменяет его на француз¬скую акколаду, более известную, но тоже не всегда понятную читателю, а потому не разрушающую впечатления торжественности момента, тем более что в «Полном французско-российском словаре (СПб., 1824. Т. 1.) указывается: Accolade (acolade) s, f— объятие, обнимание, облобызание.
В то же время, как указывает Н. Т. Беляева, в обычном употреблении «получить акколаду» означало «получить по шее», «получить пескозаду» — «получить под-затыльник». И то и другое входило в обряд посвящения в рыцари (Зарубежная поэзия. Т. 2. С. 633).
Ст. 63. Мрачен, грустен Дон Диего… — См. прим. к ст. 1 на с. 344 наст. изд.
Ст. 145. Оскорбив рукою дерзкой… — См. прим. к ст. 11. на с. 344 наст. изд.
Ст. 228—229. Входит юная Химена II Дочь Гормаса… — См. прим. к ст. 173. на с. 345 наст. изд.
Ст. 272—282. Эти 10 строк отсутствуют как в романсах, так и во французском пересказе в Bibliotheque…, но включены Жуковским в Конспект. Тема ночного сви-дания, которая вслед за Гердером, ее автором, лирически углублена и развернута Жуковским в «Сиде» 1820 г. (см. прим. на С. 342—343 наст, изд.), здесь предельно сжата, но сохранена автором как
