темп. Поэт проставляет даты — день за днем. После стихов 39—57 на л. 6 об. поставлена дата: И (23) февраля. Чет¬верг; на л. 7 (стихи 58—82) стоит 12 (24) февраля. Пятница. Чтение Одиссеи; записи на л. 7 об. обрамляются двумя датами: 13 (25) февраля. Суббота и 14 (26) февраля. Вос-кресение. На л. 8 завершается работа над первым черновым вариантом всего текста Посвящения. Особенно тщательно Жуковский редактирует последние строки:

И что теперь [так] сладостно чарует и покой Мой [вечер жизни] ясно заходящий вечер жизни.

На л. 8 об., 9, 9 об., 10 (последняя дата стоит на л. 9 об.: 15 (27) февраля) Жуков¬ский переписывает полный текст Посвящения, продолжая редактировать, особо сосредоточившись на финале:

И что теперь сладостно чарует и покой [Так сладко мой еще не темный вечер] [Так сладко мой обвечеревшин день] Покой моей обвечеревшен жизни (л. 10).

Найденная аллегория «вечер жизни» получает поэтическое развитие в углубле¬нии ее философского смысла и психологической полноты.

Посвящение явилось лирико-философским итогом глубоких размышлений, по-сетивших поэта в процессе долгой работы над «Налем и Дамаянти» и проложивших дорогу к «Одиссее». Посвящение написано в традиционном для Жуковского жанре лирико-философской элегии с характерными для нее мотивами воспоминаний, ви-дений, снов. Основа лирического сюжета Посвящения — история духовного пути поэта, «важнейших эпох исторической жизни его» (Жуковский в воспоминаниях. С. 415), освещение самых сокровенных страниц, тех мгновений, когда открывается связь земного с небесным. Воспоминания и сны о прошлом и настоящем предстают звеньями единого потока жизни, поэтически связанного с явлением красоты в об¬разе Александры: «невесты севера» — «младой Лаллы Рук» и младенца-дочери. По-священие продолжает ряд эстетических манифестов Жуковского с их центральной проблемой невыразимости духовного Божественного языка, понятного и подвласт-ного лишь природе и Поэзии.

Повесть В. А. Жуковского «Наль и Дамаянти» была опубликована отдельной книгой в 1844 г. Ц. р. от 12 Мая 1843 г. Цензор А. Никитенко. На титульном листе указано: «Рисунки по распоряжению Автора выполнены г. Майделем».

По указанию Жуковского Р. Р. Родионов должен был доставить несколько эк-земпляров книг гр. М. Ю. Виельгорскому для «поднесения царской фамилии». Жу-ковский писал Виельгорскому 4 февраля н. ст. 1844 г. из Дюссельдорфа: «Возьми на себя этот труд. Экземпляры императрице и Александре Николаевне отдашь при письмах, которые здесь прилагаю. Остальные великой княгине Марии Николаев¬не, Ольге Николаевне, Константину, Михаилу и Николаю Николаевичам. Также вел. кн. Михаилу Павловичу, Елене Павловне и трем их великим княжнам. Надоб¬но ли Императору? Сделай это сам» (С 7. Т. 6. С. 608).

В свою очередь, А. П. Елагина сообщала Жуковскому 6 февраля 1844 г. об испол-нении его просьбы: «Ваши экземпляры Наля получили, и все вместе благодарим Вас. Все разослали по адресам, включив экземпляр Катерине Ник. Орловой, кото¬рая в Италии проводит зиму; я от вас отдала его Языкову. — Языков начинает по¬правляться и радуется вашей поэмой с прежним жаром. Баратынского экзе(мпляр) также дожидается возможности перелететь в Париж, где он обретается, но я пош¬лю туда — ибо там это — счастие» (РГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. № 106. Л. 55).

Восприятие «Наля и Дамаянти» Жуковского современной ему критикой ока¬залось неоднозначным. Единогласным было суждение о мастерстве Жуковского-переводчика, особенно о его искусстве писать гекзаметры. А. В. Никитенко в Днев-нике 1843 г. записывает: «Май 10 Жуковский прислал мне на цензуру свою новую пьесу: «Наль и Дамаянти», эпизод из индейской поэмы «Магабараты» Что сказать о ней? Гекзаметры прекрасны: свежий, стройный, роскошно благоухающий язык» (Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. М., 1955. Т. 1. С. 266). В. Г. Белинский рецен¬зию о «Нале и Дамаянти» (опубликованную в «Отечественных записках». 1844. Т. XXXII. № 2) начинает с указания на совершенство перевода Жуковского: «Лег¬кость, прозрачность, удивительная простота и благородная поэзия его гекзаметра обнаруживают высокое искусство, неподражаемое художество. Это перевод вполне художественный, и русская литература сделала в нем важное для себя приобрете¬ние» (Белинский. Т. 8. С. 112).

Однако выбор произведения для перевода — сказочный сюжет из древнеин-дийского эпоса — получил противоречивые оценки. С большой осторожностью цензор А. В. Никитенко заметил, что «фантастическое здание поэмы не сразу мо¬жет прийтись по вкусу нашим европейским требованиям» (Никитенко. С. 266). П. А. Плетнев в письме к Я. К. Гроту от 15 июля 1844 г., говоря, что «создание, как «Наль и Дамаянти», не входит в характеристику современной жизни», тем не менее утверждал: «Жуковский совершил свое призвание и внес в мир посланное ему не¬бом для сообщения миру (…)» (Жуковский в воспоминаниях. С. 371). В итоговой работе — «О жизни и сочинениях В. А. Жуковского», — изданной после смерти поэта, П. А. Плетнев развернул оценку, данную повести в письме к Гроту: «Наше приобретение с появлением этой поэмы — во всем смысле истинное сокровище. Это — открытие нового мира с новыми богатствами всех царств природы. Поэт вводит нас в страну Солнца и чудес, где люди, звери, растения, горы, реки и все видимое как бы утаены были от общих испытаний творения и живут под законами одной всемощной фантазии. Надобно было созидать все новое для повествования о новообретенном крае. Тут явился Жуковский истинным образователем языка, раз¬двинув область его во все стороны» (Там же. С. 415).

Оценка Плетнева, по-видимому, имела полемический характер в отношении Белинского с его критическим разбором повести. В своей рецензии Белинский утверждал мысль о чуждости этой индийской поэмы современному европейско¬му сознанию в силу «противуположности индийского пантеизма, азиатского ми-росозерцания» с «его чудовищностью, нелепостью, дикостью, сердечной тепло¬той, пленительной наивностью» европейскому духу. Критик писал об индийской поэзии: «В азиатском нравственном мире преобладает субстанциальное, безраз¬личное и неопределенное общее — эта бездна, поглощающая и уничтожающая личность человека» (Белинский. Т. 8. С. 112). Белинский называет «Наль и Да¬маянти» Жуковского «просто сказкой, имеющей важное значение исторического факта жизни великого племени (…), сказкой, изложенной поэтически» (Там же. С. 113). Подобная оценка была следствием полемики Белинского с романтиче¬ской концепцией славянофилов, отстаивавших особый неевропейский путь раз¬вития России и культ общины. Однако в рецензии на том девятый «Стихотворе¬ний В. Жуковского» (1844), вновь обращаясь к «Налю и Дамаянти», Белинский, повторив мысль о том, что Жуковский далек от современности («теперь особен¬но занимает не сущность содержания, а простота формы в изящных произведе¬ниях»), критик не мог удержаться от восторженного восхищения поэтическим совершенством поэта: «(…) при этой простоте стих Жуковского так легок, так прозрачен, тепел, прекрасен, что благодаря ему вы можете прочесть от начала до конца «Наля и Дамаянти» — индийскую поэму с немецко-романтическим колоритом — и к совершенному вашему удивлению, несмотря на то, что при¬выкли требовать от поэзии пищи не одному чувству или одной фантазии, но и уму» (Там же. С. 347).

На сюжет повести «Наль и Дамаянти» Жуковского была написана А. С. Арен-ским опера «Наль и Дамаянти», премьера которой состоялась в Большом театре в Москве в 1899 г. (Рус. поэзия в отеч. музыке. Вып. 1. М., 1966. С. 128).

Ст. 1. В те дни, когда мы верим нашим снам… — Материалом, непосредственно связанным с творческой историей Посвящения, является черновой автограф По-священия в прозе на немецком языке (РНБ. Оп. 1. № 40. Л. 21—21 об.).

In den Tagen, als wir glaubten unsere Trdume filr Wirklichkeit halten hatte ich einen Trautn.

Es schien mier als ob ich durch das blilhende Thal allein ging. Von allen Seiten erhoben sich riesenhaft die Berge und in der Tiefe des TliaLs wie in einer Smaragdenen bis aufden Rand mit hellen Lasur erfullten Schachtel leuchtete der See, (…) still (…). Von Westen schliingelt sich durch den Thal ein Weg nach wo er verschwand in der weiten Ferne. Der Abend warstill; und alles um mich Schwieg; nur von Z.eit zu Zeit flatierte ilber meinem Kopf eine leuchtend Taube und ihre Fliigel sangen zerschneidend die Luft.

Auf einmal hore ich Stimmen in der Weite; und ich sehe, wie eine Zug von Westen gehen: wie eine unendliche Schlange windet sie sich im Thal; und dann hore ich wie eine feierliche Musik, unddiese Kldnge erfiillen [mich] mit (…) Wehmut meine Seele. Indem ichgedanken-voll lauschte, geht alles voriiber, und, icli hatte nur die Zeit in der Hohe, ilber dem freudich rauschem Menge einen Palankin zu erblickm; wie eine Geistererscheinung blitzte er nur in den Augen. (…) in dem Pahinkin sah ich eine junge Zarentochtei; die Braut des Nordens und (…) blickte sie auf mich im vorilbergehen (…) Und alles verschwand (…) Und wenn ich zur Besinnung kam, es war schon Nacht und uber dem Thal standen Sterne. Aber in meiner Seele war hellen Tag; ichfuhlte ganz in ihrer Tiefe etwas gehen geschah, als ob ihr um aU.es Schone in einem einzigen lebendiger Gesichte offenbart hdtte. Hier verandert sich mein Traum

Ich sah mich in dem Zarenhause und vor meinen Blicken stand Uebende die Vision тег-пег Seele; und es schien mir, als ob in wenigen Augenblicken Jahre gingen voriiber, mir eine Erinnemng zurucklaufen, Eine Erinnerung heller Zeiten, von etwas Wunderbaren, von einem zaubersten Leben, — und wieder veranderte sich mein Traum; ich sah mich am Ufer eines breiten Flufies. Die Sonne senkte sich; aufden Fluten wogten langsam blinzende Schif-fe und ein Silberstreif zog ihnen nuch; in der Ndhe des Gebuch leuchte ein stilles Haus.

Und auf der Schwellenden Thur standt die junge Wirthin mit einem schlafenden Kind auf ihrem Schdde(n) — und es war mein Weib mit meiner kUdnen Tochter (…) Und ich er-wachte; und mein Traum ward zu einer Sehelige Wirklichkeit. Nurstill und wogenlos fliefiet der Strom meines abgeschiedenen Lebens.

Bei dem Anblicke meiner Gefahrtin die mir Goit zur Leirhtigiing meiner Gebete gab, bei dem Augenblick meines Kindes, das wie ein Engel aufdem Schofi seiner Mutter schlaft, fuhle ich tief im Ruhe, die wir so sch (…) voll hier suchen, oline sie zu finden; nnd hore eine alte irdische sorten heilige Stimme. Diene Seele erschreckte nicht „Glaube an Gott und an mich glaube,» — spricht sie zu mir. Er war mir beschieden mit eigener Hand diese heiligen Worte des Heilands auf zwei verscheidenen (…) Gedichte (…) (…) Grdber hinzmchreiben. Und nun (…)(…)(…)(…)(…), der Hand meines Weibes und der Hand meiiws Kindes schreiten siefur mich noch aufdem leichten Blatte des Lebens um (…) sie aufden gastfreundlichen Grab.. stein (…)(…)(…)(…)(…), zum Andenken des irdischen Gliiclis, zur (…) der (…) Liebe und znr Hoffnung des ewige Lebens. Und in meimm