ударим в средину оружий;

Друш! спасенья не ждать — одно побежденным спасенье».

Вспыхнула бодрая младость. Подобно как в темном тумане

Рыщут, почуя добычу, гонимые бешенством глада,

Хищные волки и, пасти засохшие жадно разинув,

Их волчата ждут в логовищах, — сквозь копья и сонмы

Так на погибель ударились мы, пролагая в средину

Города путь, облетаемы ночи огромною тенью.

Ночь несказанная; где слова для ее разрушений?

Кто и какими слезами такую погибель оплачет?

Падает древний град, многолетный властитель народов;

Всюду разбросаны трупы; лежат неподвижно во прахе

Улиц, на прагах домов, при дверях, во святилищах храмов.

Но не одну безотпорную смерть принимает троянец,

Часто горит в побежденном привычная бодрость, и гибнет

Грек-победитель… Везде, отовсюду являются взору

Ужас, и бой, и кровавая смерть в перечисленных видах.

Первый из греков, дружиною встреченный нашей на стогнах,

Был Андрогей; в обманчивом сумраке ночи приемля

Нас за данаев союзных, он так дружелюбно воскликнул:

«Братья, спешите; где же так долго вас задержала

Праздная лень? Давно расхищают горящую Трою

Греки; а вы едва с кораблями расстаться успели».

Так он сказал; но, узрев безответную нашу суровость,

Вмиг догадался, кто перед ним, отскочил и у молкнул,

Скованный страхом. Как путник, змею разбудивший ногою,

Трепетен рвется назад, узрев, как она, развернувшись,

Гнев воздымает и свищет, подняв чешуи голубые, —

Так, задрожавши, от нас побежал Андрогей… но напрасно!

Мы за ним; разорвали их строй; и, не ведая града,

Вдруг осажденные страхом, незапностыо, ночью и нами,

Все до единого пали враги. Улыбнулась фортуна

Первому нашему бою. Хорсв, воспаленный удачей,

«Други! — воскликнул. — Отважимся ввериться первому счастью;

Нам благосклонно судьба указу от наш путь; облачимся

В брони данаев, щиты переменим; обманом иль силой —

Всё равно для врага. И ныне оружие сами

Греки троя нам дадут». Сказал и надел Андрогеев

Гривистый шлем, завоеванный щит надвинул на шуйцу,

Греческий меч утвердил на бедре. Ему подражая,

Водро Димант, и Рифей, и вся молодая дружина

Свежей добычей оружий себя ополчили. В средину

Греков бежим… но боги отчизны были не с нами.

Подвигов много, врагами не узнанны, в сумраке ночи

Мы совершили, много данаев низринуто в Оркус.

В страхе одни к кораблям, к безопасному берегу моря

Мчатся из града; иных загоняет постыдная робость

В недра коня, и приемлет их снова знакомое чрево.

Но… богам отвратившимся, поздно вверяться надежде!

Вдруг из храма Паллады влекут за власы распущенны,

Вырвав се из святилища, дочь Приама Кассандру,

К темному небу напрасно подъемлющу пламенны очи —

Очи одни, окованы были невинные руки;

Страшного вида сего ие стерпело сердце Хорева;

Он, обезумленный, прямо в средину толпы их; и, сдвинув

Груди и копья, мы дружно за ним; но плачевно-ужасный

Вой тогда закипел: трояне, обмануты видом

Наших греческих лат и сверканием шлемов косматых,

С кровли высокого храма пустили в нас тучею стрелы;

Стон пораженных нам изменил; на Кассандрины вопли

Бросился враг; мы все опрокинуты; с бурным Аяксом

Оба явились Атрида — за ними толпами данаи.

Так, подымаясь крутящимся вихрем, сшибаются ветры

Нот и Зефир, и на легких несомый конях от востока

Звр, и бушуют леса, и Нерей опененным трезубцем

Бьет по водам, и до самого дна содрогается море.

Скоро и греки, испуганны мраком ночным и по граду

Нашей дружиной рассеянны, вышли из тайных убежищ,

Первые нас по щитам и обманчивым броням узнали,

Вслушались в наши слова и чужие заметили звуки.

Множество нас задавило: первый мечом Пснелея

Пал Хорев пред святым алтарем броненосной Паллады;

Пал и Рифей, из троян непорочнейший, правды блюститель

(Иначе боги судили о нем); Димант с Гипанисом

Пали от копий троянских; ни Фсбова риза, ни святость

Чистыя жизни тебя не спасли, о Панфсй благодушный.

Прах Ил иона, вес блага мои поглотившее пламя.

Вас призываю! вы зрели, что я не чуждался ни копий

Вражьих, ни силы врага; и когда бы назначил мне жребий

Пасть — я паденье свое заслужил. Но из битвы (за мною

Ифит один с Пелиасом, Ифит, уже отягченный

Дряхлостью лет, Пелиас, умирающий, ранен Улиссом)

Я устремился на стон, огласивший чертоги Приама.

Там все ужасы брани стеклися: как будто во граде

Не было битвы иной и нигде никого не разили —

Так свирепствовал Марс, так бешено греки рвалнея

В замок и, сдвинув щиты черепахой, на вход напирали.

Множеством лестниц унизаны стены; вверх по ступеням

Лезут данап, шуйцей щиты над главами под копья

Наши подставив, десной за вершину ограды хватаясь;

Тевкры, готовя отпор, разоряют и башни и домы,

Вместо оружий сбирают обломки с намереньем грозным

В битве отчаянной ими врага раздавить, погибая;

С шумом державного дома царей позлащенны убранства

Падают; меч обнаживши, другие, у врат осажденных

Тесной дружиной столпясь, ограждают святилище прага.

Взорванный гневом, стремлюсь на защиту Прнамова дома,

Ратных усилить и бодрого духа придать побежденным.

Выли сокрытые двери в стене высокого замка.

Ход потаенный из внешнего града в царево жилище;

Часто, во дни благоденствия Трои, ко свекру Приаму

Оным путем Андромаха несчастная тайно ходила:

Взор престарелого деда порадовать внуком цветущим.

Оным путем пробираюсь к тому возвышенью, откуда

Тщетно последние стрелы на греков бросали трояне.

Там воздымалась стремнистая башня, весь град перевыся:

С кровли ее неприступной видимы были вся Троя,

Все корабли мнрмидонян, весь греческий стан отдаленный.

Там, где она со стены висела громадою всею

Грозно над градом, как туча, мы острым железом подрыли

Сплоченны камни и двинули башню… гремя и дымяся,

Вдруг она повалилась и страшной развалиной пала

Вся на греков; погибших сменили другие, и градом

Стрелы, копья и камни опять полетели.

Всех опрсдя, напирал на преддверие Пирр бедоносный,

Грозен, как пламенный, медной броней и стрелами сияя.

Так на солнце змея, напитавишея ядом растений,

Долго лежав неподвижно под тягостным холодом снега,

Вдруг, чешуи обновив, расправляет красы молодые,

Скользкий волнует хребет, золотистую грудь надувает,

Вьется в лучах и жалом тройным, разыгравшпея, блещет.

С ним великан Пернфрас, и правитель Ахилловых коней

Оруженосец Автомедои, и дружина скирнян

Шумно к чертогам теснятся и пламень бросают на кровли.

Сам же, у всех впереди, он огромной двуострой секирой

Рушит затворы, с притолок тяжких, окованных медью,

Петли сбивает, брусья дробит и плотные доски

Вдруг прорубил — широкою щелью разинулнеь двери.

Видимы стали и внутренний двор и ряды переходов,

Видима древняя храмина прежних царей и Приама,

Видимы в сенях и стражи, хранители царского прага.

В самом же доме и жалобный крик, и шум, и волненье;

Звонкие своды чертогов наполнив пронзительным стоном,

Жены рыдают; к звездам подымает отчаянье голос.

Бледные матери, бегая в мутном безумии страха,

Праги объемлют дверей и к ним прилипают устами.

Вдруг вторгается Пирр, как отец, неизбежно-ужасный.

Тщетны загради; низринута стража; таран стенобойный

Сшиб ворота; расколовшись, огромные рухнули створы;

Силе прочистился путь, и в пролом, опрокинув передних,

Ринулся грек, и врагами обители все закипели.

Менее грозен, плотину прорвав и разрушивши стену,

С ревом и с пеной стремится поток из брегов и, равнину

Шумным разливом окрест потопив, стада и за грады

Мчит по полям. Я видел убийством яримого Пирра;

Видел обоих Атридов, дымящихся кровью в обители царской;

Видел Гекубу, и сто невесток се, и Приама,

Кровью своею воздвигнутый ими алтарь обагривших.

Вдруг пятьдесят сыновних брачных чертогов, надежда

Стольких внуков, и стены, добыч многочисленных златом

Гордые, пали — пожаром забытое схвачено греком.

Знать пожелаешь, быть может, царица, что было с Приамом.

Видя падение града, видя пылающий замок,

Видя врага, захватившего внутренность царского дома,

Старец давно позабытую броню на хилые плечи,

Сгорбленный тягостью лет, чрез силу надел, бесполезный

Меч опоясал и в сонмы врагов пошел на погибель.

В самой средине царских чертогов, под небом открытым,

Выл великий алтарь; над ним многолетнего лавра

Сень наклонялась и лики домашних богов обнимала.

Там с дочерями сидела Гекуба. Напрасно — укрывшись

Робко под жертвенник, словно как стая пугливая горлиц

В грозу под ветви, — кумиры бессмертных они обнимали.

Вдруг царица одетого бронею младости бранной

Видит Приама. «Куда ты, бедный супруг (возгласила)?

Что ополчило тебя? К чему безрассудная бодрость?

Ныне такая ли помощь, такой ли защитник Псргаму

Нужны? Пергама не спас бы теперь и великий мой Гектор.

С нами останься, Приам; алтарь защитит нас,

Или умрем неразлучны». Сказала и, руку супругу

Давши, старца с собой посадила на месте священном.

Вдруг из убийственных Пирровых рук убежавший Политое,

Сын последний Приама, сквозь копья, сквозь сонмища вражьи,

Вдоль переходов, пустыми чертогами, раненый, мчится;

Быстро за ним сверкающий Пирр с неизбежным убийством

Гонится… близко; нагнал, достигну.! железом; пронзенный,

К лону родителей кинулся юноша в страхе, пред ними

Пал, содрогнулся… и жизнь пролилася потоками крови.

Тут закипело Приамово сердце. Сам погибая,

Он не стерпел толь великого горя и гневно воскликнул:

«О чудовище! Боги тебе, святотатный убийца,

Боги — сели живет в небесах правосудная жалость —

Мзду ниспошлют; по заслуге получишь награду, губитель,

Ты предо мной моего растерзавший последнего сына!

То ли Ахилл, от тебя названьем отца поносимый,

Сделал с Приамом-врагом? Он, краснея, почтил уннженьс

Старца молящего; дал схоронить мне бездушное тело

Гектора-сына и в Трою меня отпустил безобидно».

Так он сказал и копье бессильное слабой рукою

Бросил; оно, ударяся в медь, зазвеневшую глухо,

Тронуло выгиб щита и на нем без движенья повисло.

Яростно Пирр возопил: «Иди же с поносной отсюда

Вестью к Пелиду-отцу; не забудь о бесславных дсяньях

Пирра поведать ему; теперь же умри». Беспощадно

Он перед жертвенник дрогнувший старца повлек; сединами

Шуйцу, облитую кровью сыновней, опутал, десницей

Меч замахнул и в ребра до самой вонзил рукояти.

Так совершилася участь Приама; так он покинул

Землю, зревши добычей пожара Пергам и паденье

Трои, некогда сильный властитель народов, державный

Азии царь… и великое тело на бреге пустынном

Ныне без чести лежит, обезглавлено, труп безымянный.

Тут впервые мне ужас предчувствия душу проникнул:

Я обомлел; я о милом старце родителе вспомнил,

Видя, как дряхлый ровесник его, под рукой беспощадной,

Царь издыхал; я вспомнил о сирой Креузе, о доме,

Преданном греку во власть, о судьбине младенца Пула.

Взор обращаю: нет ли со мною сподвижников ратных?

Все исчезли; одни, утомленные битвою, с башни

Прянули в город; другие отчаянно кинулись в пламень;

Я один уцелел. И вдруг в преддверии храма

Весты, робко-безмолвную, скрытую в темном притворе,

Вижу Тиндарову дочь: при зареве ярком пожара

Светлым путем я бежал, все оку являлося ясным.

Там, опасаясь троян, раздраженных паденьем Псргама,

Злобы данаев и мести супруга, отчизну и Трою

Купно губящая Фурия, жертвенник Весты объемля,

В храме, богам ненавистная, тайно сидела Елена.

Вспыхнуло сердце во мне; отомстить за погибель отчизны

Рвется мой гнев; истребить истребленья виновницу жажду.

«Ей ненаказанной Спарту узреть! в родные Мнкнны

Гордой царицей вступить, торжествуя! увидеть супруга,

Дом родительский, чад, окруженной прискорбной толпою

Дев нлнонских и пленных троян!.. А Приам уж зарезан,

Троя горит и Дардання целая кровью дымится!

Нет! того не стерплю! пускай не великая слава

Женоубийце, пускай для него беспохвальна победа —

Свет от чудовища должно очистить; кровавою местью

Сердце свое утолю и пепел моих успокою».

Так я, себя раздражая, злобой кипящий, стремился.

Вдруг перед очи мои, откровенная, мрак осиявши

Ярким блистаньем, великой богиней, какою лишь небо

Знает се, предстала мать и, меня удержавши,

Молвила так мне устами, живыми как юная роза:

«Сын, для чего необузданной скорбию гнев пробуждаешь?

Что за безумство? Ужели оставил о нас попеченье?

Прежде помысли о том, где покинут тобою родитель,

Дряхлый Анхиз, не погибли ль супруга Крсуза и юный

Сын твой Асканий? Кругом их обители бешено рыщет

Грек, и давно бы, когда б не моя берегла их защита,

Их истребило железо и пламень враждебный похитил!..

Нет! не Парид, похититель преступный, не образ спартанки,

Низкой Тиндаровой дочери — боги, разгневанны боги

Ваш опрокинули град и сразили величие Трои.

Зри — я всякое облако, ныне темнящее слабый

Смертного взор и облекшее