свойственный. В этом-то и состоит моя работа, которая
из перевода превращает мой труд в оригинальное создание; я должен угадать и
из себя дополнить все то, что не дает мне подстрочный мой перевод и чего нет ни
в одном из известных мне поэтических. Лучший из них есть Фоссов; но Фосс дал
своему поэтическому переводу характер подстрочного, то есть он жертвовал своим
языком языку оригинала; он натянул свое узкое немецкое платье на гигантское
тело грека; с этим преобразованием грек остался греком, это правда, но ему ходить
неловко в узких немецких стихах; по швам рвется; и беспрестанно нашивки и за-
платы. Перед ним другой стихотворный перевод; не столь исковерканный язык,
как Фоссов; зато менее поэзии. Попов смешон своей чопорностию и претензиею всё
сказать лучше и блистательнее: Поп не имел понятия о святой простоте; он меня
смешит и сердит. Французские переводы, которых у меня четыре, служат только
для объяснения смысла; в них нет никакой поэтической верности. Есть у меня и
русский в прозе, чей не знаю, но кажется должно быть покойного греховодника
и секретаря покойной русской академии Соколова, ибо он посвящен покойному
Шишкову. Жаль бранить мертвых, а этот переводчик сущая свинья: другой крити-
ки ему быть не может (Гиллельсон. С. 44—45).
12 (24) февраля 1844 г. Дюссельдорф
77. А. Вяземскому
Я был прерван на этом патетическом месте письма моего. Хотел было тогда еще
много говорить о своей «Одиссее»; но теперь как-то не хочется, хотя эта «Одиссея»
есть также (после жены, разумеется, и дочери) главная страсть души моей. Скажу
одно в предварительное тебе остережение: ты не должен ожидать найти в слоге
моего перевода блеск выражений, который есть характер новейшего поэта; для
перевода Гомера нужно было, так сказать, выбросить из памяти все приобретения,
сделанные в письме от разработки его писателями, и перепрянуть как бы в ту эпоху,
когда поэт, девственно простой, был выразителем первобытных понятий, впечат-
лений, чувств и образов. Эта простота составляет особенную трудность перевода:
она всегда на границе прозаизма; но сделай малейший шаг в нашу область блеска
и эффекта, и Гомер является нарумяненным щеголем. Таким образом он беспре-
станно бывает у Попа. У Фосса он немного мужиковат. Каков-то будет у меня, не
знаю; пока мой мне нравится, разумеется, как сын отцу; но я отец беспристрастный.
Кажется, что в моем переводе сохранена и верность оригиналу (замечательного в
форме, в характере слога, в оборотах, в сохранении всех и самых мелких наблюде-
ний, в простоте и пр.) и с ней вместе верность языку. Читается легко и без запин-
ки; славянские слова выгнаны; везде язык просторечия, возвышенный в эпическое
достоинство; иногда только славянское высокое слово, получившее полное право
гражданства в русском языке, употребляется не по необходимости, а для точней-
шего и действительнейшего выражения. По сию пору, кажется, всё это удалось; но
кажется мне самому, что-то скажете вы, хотя, впрочем, не всему тому поверю, что
вы скажете. — Например, твоя критика на слово огромная поэма в моем предисло-
вии к «Наль» несправедлива, потому что это слово выражает особенный характер
«Магабараты», имеющей полное право на титул — огромный — всем и каждому перед
тобою так же, как и все предисловие, в котором ровно нет ничего. Постараюсь, что-
бы предисловие к Гомеру было иного рода (Там же. С. 45).
6 марта н. ст. 1844 г. Дюссельдорф
А. И. Тургеневу
К книгам, о которых я к тебе писал, я желал бы, чтобы ты присоединил перевод
давнишний Рошефора «Илиады» и «Одиссеи» в стихах. Мне, правду сказать, он ни
на что не надобен; но просто я любопытен знать, как Француз в стихи укладыва-
ет Гомера и что выходит из его простоты под румянами французского петиметра
(Rochefort). (ПЖТ. С. 296).
1 (13) апреля 1844 г.
Великому князю Александру Николаевичу
Прибавьте к этому прелесть поэтического занятия, к которому возвратился я с
несказанным наслаждением: деятельность по сердцу, вдохновенные уединенные
беседы с гением Гомера и гармонический голос его музы, слитый часто с звонким
голосом малютки-дочери… (С 8. Т. 6. С. 472).
20 июля (1 августа) 1844 г. Франкфурт-на-Майне
Я. В. Гоголю
. Я принимаюсь опять за «Одиссею» (СС 1. Т. 4. С. 529).
2 (14) октября 1844 г. Франкфурт-на-Майне
Р. Р. Родионову
…прошу вас мне прислать поскорее перевод «Одиссеи» Мартынова. Я давно бы
его выписал, но не знал о его существовании; недавно только открыл его в каталоге
Смирдина. Пришлите немедленно. Очень обяжете. Книга в 4 х томах, должны быть
и примечания. Один экземпляр напечатан с греческим текстом. Другой без тек-
ста. Если не найдете книги, то попросите Плетнева ее отыскать, которому за труд
пришлю пиесу в стихах в его журнал» (Собрание Музея А. С. Пушкина на Мойке.
Ф.5. Оп. 1.№ 1.Л. 4).
Октябрь 1844 г. Франкфурт-на-Майне
А. И, Тургеневу
Если Бог сохранит все, что вокруг меня, я надеюсь кончить к апрелю всю «Одис-
сею». (…) Если бы ты отыскал перевод Гомера Рошфоров (Rochefort) в стихах, то
очень бы одолжил меня. Это старая книга, и ее надобно искать у букинистов. Да
нег ли у Бодри перевода английского «Одиссеи» Cooper, кажется? Новый, Попов,
есть у меня. Да что такое Homere polyglotte? Нельзя ли также отыскать издания в
греческом тексте, но крупного шрифта? (ПЖТ. С. 305—306).
3 ноября н. ст. 1844 г. Франкфурт-на-Майне
А. М. Тургеневу
А я уже X песней «Одиссеи» отделал (PC. 1892. № 11. С. 384).
8 (20) ноября 1844 г. Франкфурт
A. И. Тургеневу
Живу между женою, дочерью и Гомером. Прибавь к ним Гоголя, который гнез-
дится теперь в том гнезде, в котором ты гнездился. (…) Я же подвигаюсь к концу
XI песни. Нашел здесь двух русских переписчиков; один принадлежит к депар-
таменту нашего священника, живущего теперь с причетом в Висбадене; а другой
замечательное лицо потому, что он свергнувший с себя цепи раб: бывший мальчик
Блока, от него бежавший и теперь бесприютный (ПЖТ. С. 306—307).
14 (26) ноября 1844 г. Франкфурт-на-Майне
B. А, Сологубу
Если же бы ее не случилось в запасе, из «Одиссеи» не послал бы ничего. Она не
иначе явится в свет, как вся целиком. Нынешним утром я кончил одиннадцатую
песню; но еще надобно будет долго поправлять ее (PC. 1901. № 7. С. 100).
5 (17) декабря 1844 г. Франкфурт-на-Майне
А. П. Елагиной
Милая моя душа, уж это и для меня непостижимо, как мог я так долго не писать
к вам, как могли вы так долго сносить мое молчание и не кинуть ко мне хоть бран-
ного слова. Жена моя не виновата перед вами, она давно написала к вам письмо,
но я все этого письма не посылал для того, чтоб с ним послать и мое: а мое-то все и
не писалось. И знаете ли, что особенная причина — Одиссея. У меня уже XI песен
переведено и поправлено. Мне так хочется скорее этот труд (мой лучший и удач-
нейший труд) окончить, что Одиссея в полном смысле этого слова меня пожирает.
Когда начинается перевод песни, все прочие работы и заботы в сторону — с ними
и письма. Кончилась песня — и начинаются торг и разные плутни лени: сперва
отложишь письмо для того, чтобы заняться поправками перевода; кончились по-
правки, начинается переписка; кончилась переписка — ахти! Как много времени
прошло! Надобно приниматься за новую песнь. Принялся за новую песнь — по-
вторяется точь-в-точь та же история, и вот эта история повторяется… Но надобно
вам знать, милая, что именно Одиссея чаще нежели что-нибудь другое заставляет
меня об вас думать. Никому не хочется мне так ее прочитать, как вам; ибо знаю, что
вы лучше всех других (и прочих многоумных литераторов) оцените эту работу и
поймете, сколько нужно было иметь самобытного творчества переводчику, чтобы
с нею успешно сладить. Может быть, я и пришлю к вам один переписанный мне
экземпляр, но должно только вверить его надежному человеку; наши почтенные
соотечественники худо исполняют поручения. (…) Я сделался смирным поэтом-
рассказчиком; во многих отношениях то, что пишу теперь, гораздо лучше того, что
писал прежде, и очень рад, что мой добрый Гений именно в то время, когда внеш-
ний мир для меня стеснился в пределы моего домашнего садика, подвел меня к
старику Гомеру, который меня, безымянного для него, Гиперборейского старика,
принял весьма благосклонно и с старческим, детским добродушием, передавая мне
Одиссею, сказал: пересели ее на твой Север, и пускай она, которую жадно слушали
в мое время и старики, и юноши, и дети, под светлым небом Эллады, таким же
чистым, сердцу отзывисгым голосом будет говорить старикам, и юношам, и детям
твоего туманного Севера; — ив царских палатах посреди расцветающего царского
семейства, и в уединенной учебной юноши, у которого στ восторга станут дыбом
волосы, когда повеет на него святая древность амброзиальным, неиспорченным
благоуханием, и в семейном кругу Авдотьи Петровны Елагиной, где по особенной
симпатии поэтической ясно поймут (и не видав моей Одиссеи в ее прежнем образе
вечно новой девы в 2000 лет), что она, перелетев это пространство времени, очу-
тилась между ними во всей прелести своей красоты. Вот что мне сказал Гомер — и
я с тех пор всеми силами стараюсь исполнить его завещание. Так, чтобы он, когда
появится его Одиссея на Руси, не грозным, мстительным Демоном передо мною
явился и страшных Эриний на меня накликал, а в своем первобытном виде, и мне
разоблачил бы лицо свое, и сказал бы мне дружески: благодарствую за дочь Одис-
сею; а тебе в награду за блаженный труд твой, показываюсь точно таким, каков я
некогда был, с костями и с мясом, за 2800 лет перед сим, вопреки Вольфу и разным
немцам, которые из всего мастера делать идею, и из идей которых часто нечего
делать. Чтобы говорить вам без всяких картинносгей, одиннадцать песен Одиссеи
готовы; я переводом доволен; он кажется мне простее всех существующих; верен,
как проза; но поэтический, и поэтический по образу и подобию Гомера (это ниже);
язык же русский, а не греческий, как у немцев, и не такой, как во всех переводах
французских и у Попа. Есть перевод английский Cooper, которого я не знаю и ко-
торый весьма хвалят. Есть и два русских в прозе Соколова и Мартынова. Соколов
чистый дурак, а Мартынов был искусный педант, но мне он может быть полезен
для технических терминов в последних песнях, которые, кажется мне, будут труд-
нее первых, более разнообразных. Спросите, как же я перевожу? С греческого и
не с греческого. Нашелся честный, ученый профессор в Дюссельдорфе по имени
Грасгоф (брат его живописец был, кажется, в Москве); сперва я пригласил Грасгофа
читать со мною Гомера: он мне его диктовал, я писал, под каждое слово греческое
ставил слово немецкое и грамматические примечания; но это показалось мне слиш-
ком продолжительным; Грасгоф мог заниматься со мной только час в день и только
три раза в неделю — итого по три часа в неделю на Гомера, куда бы я с этим уехал?
Я поручил Грасгофу сделать для меня подстрочный немецкий перевод. И я имею
теперь всю почти Одиссею, таким образом переведенную; сперва строка греческая,
под нею сгрока немецкая; под каждым греческим словом немецкое, ему соответ-
ствующее; под каждым немецким словом грамматический анализ слова
