четырехмесячная болезнь брата,

который не раз был у дверей гроба и только теперь начинает поправляться. Все это

остановило мою Одиссею, которая с самого дня рождения моего сына (1-го января

с(тарого) с(тиля) 1845) ни на шаг не продвинулась вперед (PC. 1902. № 6. С. 512).

1 (14) июля 1847 г. Эмс

77. А. Вяземскому

Моим представителем могут быть двенадцать песней Одиссеи, которые скоро к

вам будут отправлены. (…) Буду писать к нему [Уварову] сам, когда пошлю ему свои

XII песен Одиссеи (как член академии ее президенту) (С 7. Т. 6. С. 631).

1 (14) августа 1847 г. Эмс

77. А. Вяземскому

Юбилей — идея хорошая; я бы рад был, когда бы она пришла в исполнение.

50-летие мое кончится 29 января 1848 года, в день рождения поэта. К тому времени

6)8

подоспеег половина Одиссеи. Она могла бы быть моим представителем (С 7. Т. 6.

С. 631).

12 (24) сентября 1847 г. Дармштадт

А. С. Хомякову

По щучьему веленью, по моему прошенью, по вашему соизволенью, посылаю

вам, любезнейший Алексей Степанович, роспись по алфавиту всех имен мифоло-

гических, исторических, географических и пр., находящихся в первых XII песнях

«Одиссеи»1. Когда кончится перевод последних XII песней, будет сделан такой же

алфавит и им. Вот вам порядочная работа; если за нее примитесь и ее совершите, то

по милости вашей капитал моей «Одиссеи» увеличится значительными процента-

ми. Сама же «Одиссея», т. е. ее первая половина, поехала в гости к цензуре в Петер-

бург. Между тем я начну ее печатать здесь, в Карлсру, где есть русская типография

и где отпечатано будет красиво, скоро и гораздо дешевле, нежели в Пбге. Надеюсь,

что печатание будет кончено к моему отъезду весною в Россию: ибо я все сбираюсь

и на этот раз непременно буду один, если еще нельзя будет ехать жене. (…) После

вашего отъезда из Эмса, я там несколько дней жил сиротою; но боги Одиссеевы

сжалились надо мною и прислали мне Тютчева. Он приехал в Эмс нарочно для

меня и для «Одиссеи», прожил там до моего отъезда, заставил меня прочитать ему

«Одиссею», потом отправился, когда я уехал из Эмса, пошататься по Рейну, явился

ко мне во Франкфурт, чтобы дочитать «Одиссею», и наконец пустился через Вей-

мар в обратный путь — теперь он должен быть в Пбге. Мне было с ним весьма по

душе. Какой оживленный, острый, поэтический и привлекательный ум (С 7. Т. 6.

С. 638—639).

12 (24) сентября 1847 г. Франкфурт-на-Майне

С. С. Уварову

(…) Примите мою благодарность вместе с первыми ХП-ю песнями «Одиссеи»,

которые предаю на суд ваш. Прочитайте мой перевод с тем участием, которое вы

всегда оказывали моим литературным трудам, и скажите искренно свое мнение.

П. А. Плетнев доставит вам манускрипт.

Вы спросите, как мне пришло в голову приняться за «Одиссею», не зная гре-

ческого языка, и из таинственно заносчивого германского романтика сделаться

смирным классиком? На это простой ответ: перешедши на старости в простое при-

станище семейной жизни, мне захотелось повеселить душу первобытною поэзиею,

которая так светла и тиха, так животворит и покоит, так мирно украшает все нас

окружающее, так не тревожит и не стремит ни в какую туманную даль. Старость —

второе ребячество; под старость любишь рассказы; поэтому и мне захотелось при-

соединиться к простодушнейшему из всех рассказчиков и, не имея в запасе соб-

ственных басен, повторить на Руси его греческие стародавние басни. Одним сло-

вом, цель моя была: потешить самого себя на просторе поэтическою болтовнёю;

это мне и удалось: XII песен «Одиссеи» кончены; были бы кончены и все XXIV, но

в последние два года всякого рода тревоги помешали мне приняться за продол-

жение труда моего: надеюсь на нынешнюю зиму; может быть, и все кончу. Пока

моя главная цель достигнута: муза I омерова озолотила много часов моей устаре-

лой жизни; но то, что меня самого так сладостно, так беззаботно утешало, будет ли

утехою и для читателей-соотечественников, с которыми хочу поделиться своими

сокровищами, занятыми у Гомера, — не знаю. Если это случится, то меня будет

радовать мысль, что на Руси останется твердый памятник поэтической моей жизни.

Быть верным представителем Гомера… Но как же, спросите вы, не зная Гомерова

языка, говорить языком его по-русски? Это я должен вам объяснить. Мне помогла

немецкая совестливая, трудолюбивая ученость. В Дюссельдорфе я нашел профес-

сора Грасгофа, великого эллиниста, который в особенности занимается объясне-

нием Гомера. Он взял на себя помочь моему невежеству. Собственноручно, весьма

четко он переписал мне в оригинале всю «Одиссею»; под каждым греческим сло-

вом поставил немецкое слово и под каждым немецким — грамматический смысл

оригинального. Таким образом, я мог иметь перед собою весь буквальный смысл

«Одиссеи» и иметь перед глазами весь порядок слов; в этом хаотически верном

переводе, недоступном читателю, были, так сказать, собраны передо мною все ма-

териалы здания; недоставало только красоты, стройности и гармонии. И ват в чем

состоял, собственно, труд мой: мне надлежало из данного нестройного выгадывать

скрывающееся в нем стройное, чутьем поэтическим отыскивать красоту в безоб-

разии и творить гармонию из звуков, терзающих ухо; и всё это не во вред, а с вер-

ным сохранением древней физиономии оригинала. В этом отношении и перевод

мой может назваться произведением оригинальным. Но вопрос: имел ли я успех?

Сам не могу быть себе судьею, ибо не могу сравнивать. Вы можете слышать самого

Гомера — спросите у него, доволен ли он своим гиперборейским представителем,

и сообщите мне его мнение. Я старался переводить слово в слово, сколько это воз-

можно без насилия языку (от чего верность рабская становится часто рабскою из-

меною), следовал за каждым словом и в особенности старался соблюдать их место

в стихе тем словам, которые на этом месте производят особенное поэтическое дей-

ствие. Повторю здесь то, что сказал о труде моем в другом месте: «Перевод Гомера

не может быть похож ни на какой другой. Во всяком другом поэте, не первобытном,

а уже поэте-художнике, встречаешь с естественным его вдохновением и работу ис-

кусства. В Гомере этого искусства нет; он младенец, видевший во сне все, что есть

чудного на земле и небесах, и лепечущий об этом звонким, ребяческим голосом

на груди у своей кормилицы-природы. Это тихая, широкая светлая река без волн,

отражающая чисто и верно и небо, и берега, и все, что на берегах живет и движет-

ся; видишь одно верное отражение, а светлый кристалл отражающий как будто не

существует: око его не чувствует. Переводя Гомера (и в особенности «Одиссею»),

недалеко уйдешь, если займешься фортуною каждого стиха отдельно, ибо у него,

то есть у Гомера, нет отдельно разительных стихов, а есть поток их, который на-

добно схватить весь, во всей его полноте и светлости; надобно сберечь всякое слово

и всякий эпитет и в то же время всё частное забыть для целого. И в выборе слов

надлежит наблюдать особенного рода осторожность: часто самое поэтическое, жи-

вописное, заносчивое слово потому именно и не годится для Гомера; всё имеющее

вид новизны, затейливости нашего времени, все необыкновенное — здесь не у ме-

ста; оно есть, так сказать, анахронизм; надобно возвратиться к языку первобытно-

му, потерявшему уже свою свежесть, потому что все его употребляли; заимствуясь

у праотца поэзии, надобно этому обветшалому, изношенному языку возвратить его

первоначальную свежесть и новость и отказаться от всех нововведений, какими

язык поэтический, удаляясь от простоты первобытной, по необходимости заменил

эту младенческую простоту. Одним словом, переводя Гомера, надобно отказаться

от всякого щегольства, от всякой украшенносги, от всякого покушения на эффею,

от всякого кокетства; надобно производить действия неощутительно целым, про-

стотою, неразительносгию, неприметностию выражений, сгройностию широких,

обильных периодов, иногда перерываемых как будто без намерения отдельными

стихами мало блестящими, так чтобы каждый стих в периоде и каждое слово в сти-

хе составляли одну общую гармонию, не нарушая ее никаким собственным, отдель-

ным звонким, но часто диким звуком. Эта работа весьма трудная; для нее нет ясных

правил; должно руководствоваться одним чутьем; и для меня эта работа была тем

труднее, что я в этом отношении не мог согласоваться с оригиналом, ибо его не

знаю, а мог только угадывать. Но зато какое очарование в этой работе, в этом под-

слушивании первых вздохов Анадиомены, рождающейся из пены моря (ибо она

есть символ Гомеровой поэзии), в этом простодушии слова, в этой первобытности

нравов, в этой смеси дикого с высоким и прелестным, в этой живописности без

излишества, в этой незатейливости и непорочности выражения, в этой болтовне,

часто чересчур изобильной, но принадлежащей характеру безыскусственности и

простоты, и в особенности в этой меланхолии, которая нечувствительно, без ведо-

ма поэта, кипящего и живущего с окружающим его миром, всё проникает, ибо эта

меланхолия не есть дело фантазии, созидающей произвольно грустные сетования,

а заключается в самой природе вещей тогдашнего мира, в кагором все имело жизнь

пластически могучую в настоящем, но и все было ничтожно, ибо душа не имела за

границею мира никакого будущего и улетала с земли безжизненным призраком, и

вера в бессмертие, посреди этого кипения жизни настоящей, никому не шептала

своих великих всеоживляющих утешений». — Вот вам моя поэтическая исповедь.

Прибавлю: я везде старался сохранить простой, сказочный язык, избегая всякой

натяжки, избегая всякого славянщизма, и по возможности соглашая с формами

оригинала (которые все материально сохранились в переводе подстрочном) формы

языка русского, так чтобы гомеровский стих был ощутителен в стихе русском, не

заставляя его кривляться по-гречески.

Предприняв сделать новое, полное и, вероятно, последнее, которое будет при

мне напечатано, издание моих сочинений, я начну его напечатанием последних то-

мов, в которых будут новые мои повести и сказки, поэма «Рустем и Зораб» и XII

первых песней «Одиссеи». Это составит три тома, которые успею отпечатать еще во

время моего пребывания за границею, в Карлсру, где наблюдатель за печатанием

будет известный вам Рейф и откуда мне легко будет получать последнюю коррек-

туру, живучи во Франуфурте. Печатание же станет несравненно дешевле, нежели

в России, на хорошей бумаге и четкими буквами. В этом намерении посылаю вам

«Одиссею», прося вас быть ходатаем за нее пред цензурою, и при этом случае благо-

дарю вас за исходатайствование мне высочайшего позволения не представлять для

нового ценсурования того, что было уже раз напечатано, и за покровительство ваше

«Рустему». Вы спросите: что значат в манускрипте «Одиссеи» отметки и стихи крас-

ными чернилами? Вот что: мне хотелось бы сделать два издания разом «Одиссеи»:

одно для всех читателей, полное, другое для юности, с выпусками (весьма немногими)

тех мест, которые не должны быть доступны юному возрасту. По моему мнению,

нет книги, которая была бы столь прилична первому светлому периоду жизни, как

«Одиссея», возбуждающая все способности души прелестию разнообразною; на-

добно только дать в руки молодежи не одну сухую выписку в прозе из Гомеровой

поэмы, а самого живого рассказчика Гомера, который в одну раму заключил всю

древнюю Грецию с чудесными ее преданиями, с ее первобытными нравами. Язык

перевода моего, кажется мне, столь прост, что русская «Одиссея» будет доступна

всем возрастам и может быть, если сделаны будут некоторые выпуски, дана без

опасения в руки всякого юноши, начинающего читать про себя. К этой очищен-

ной, но не искаженной «Одиссее» можно бы в виде пролога присоединить рассказ

в прозе о временах первобытных