вы действия по поводу полученных вами экземпляров

моего издания? Думаю, что лучше не предпринимать ничего, пока не все будет

доставлено и пока не напечатается последний том «Одиссеи», переводом которого

займусь в Бадене (РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 134. Л. 61 об.).

7 октября 1848 г. Баден-Баден

77. А. Плетнёву

У меня напечатано четыре тысячи экземпляров Полных сочинений и две ты-

сячи Новых стихотворений. Полных сочинений только четыре последние тома от-

правил в Петербург, их продавать нельзя; Новых сочинений все экземпляры от-

правлены. Их бы продавать можно. Но должно ли? Не подорвет ли это расхода

Полных? Оставляю этот вопрос на разрешение Комитета. Не подождать ли, когда

переведется вся «Одиссея» (этою работою займусь в Бадене, но допустят ли кончить

немецкие республиканцы — не ведаю)… (Переписка. Т. 3. С. 605).

9 (20) октября 1848 г. Баден-Баден

Ф. 77. Литке

Благодарю вас за доброе слово о моей Одиссее. Признаюсь, люблю сам эту доч-

ку мою, прижитую под старость с Музою Гомера: это мой самый отделанный, самый

совестливый труд. Вы понимаете, что в 65 лет можно о самом себе говорить, как о

постороннем. Жаль, что вы не указали мне тех стихов, в которые попали лишние

стопы или в которых недостает стоп; я уверен, что таких стихов более десятка оты-

щется: многие отыскал я сам. Но весьма легко сделать такую ошибку в гекзаметрах;

ибо метр, сам по себе ощутительный, легко пропадает в целом. Вам бы легко было

означить эти стихи, они все номерованы; означили бы только песнь и стих песни.

Пришлите их с первым курьером. (…) Если же будет какой-нибудь покой, если

здоровье жены пойдет лучшим путем, если не схватит нас вихорь революции или

войны междоусобной, в эти зимние месяцы постараюсь кончить Одиссею; большая

часть ХШ-й песни переведена урывками (РА. 1887. № 6. С. 340).

25 октября 1848 г. Баден-Баден

К. А. Фарнгагену фон Энзе

Льстя себя надеждой, что те приятные минуты, которые я провел с вами с глазу

на глаз несколько лет тому назад, не изгладились совсем из вашей памяти (добро,

оказываемое другим, не забывается), я себе позволяю обратиться к вам с этими стро-

ками и просить вас отнестись снисходительно к поэтическому приношению, которое

я присоединяю к своему письму. Я долго колебался: посылать ли его вам, утруждать

ли ваше внимание стихами, да еще русскими — в подобное время! Это как — если

бы я предложил читать, сидя на вулкане во время извержения. С другой стороны я

думаю, что революции, волнения, законодатели улиц, герои баррикад и т. д. — пре-

ходящи, поэзия же не прейдет и останется неизменной навсегда. А так как дело идет

об одном из представителей поэзии, которые лучше всего доказали эту истину своим

примером, так как дело идет о Гомере, поэтическая жизнь которого еще продолжа-

ется, тогда как столько царств уже исчезло и память о них сохраняется лишь по необ-

ходимости или благодаря перу тех, которые забавлялись тем, что запечатлевали на

меди или бумаге их мимолетное существование, — я решил рискнуть и послать, тем

более, что представился благоприятный случай. Я рассудил даже, что при данных

обстоятельствах было хорошо поступить так. При посещении вас, М. Г., я вам прочел

отрывок из начала перевода моей Одиссеи. Мне показалось, что эта работа вас заин-

тересовала. Правда, что тогда поэтический горизонт был ясен, и ничто не предвеща-

ло того урагана, который теперь свирепствует повсюду и ничем не дает заниматься,

кроме произведенного им разрушения. Но, повторяю, дело идет о Гомере. Пред-

ставляя вам Гиперборейский портрет этого гиганта древней Греции, я заставляю вас

обратить ваши взоры к нему, т. е. я вам снова открываю дверь в этот мир чудес, я вас

заставляю покинуть тяжелую атмосферу действительности, которая душит нас всех,

и уношу вас в высокие, облачные страны идеалов, где дышится ароматным и дев-

ственным воздухом первых дней творения; бросив взгляд на перевод, вы немедлен-

но начнете сравнивать копию с оригиналом: это заставит вас глубже ценить красоту

последнего и даже недостатки перевода сделают вам более ощутительным тайну не-

выразимой красоты, которая тихо овладевает душой, радует и успокаивает ее. Таким

образом, представляя вам свою смиренную русскую Одиссею, я вас, против вашей

воли, приведу к самому старику Гомеру, в чаше которого вы найдете мгновенное

успокоение, сильно необходимое в такое время, когда измученная душа не находит

точки опоры. Представляя вам свою работу, я не прошу вас сообщать мне обыкно-

венного мнения по поводу ее ценности, какова бы она ни была. Все, что происходит

вокруг нас, не даст вам на это свободной минутки. Я стремлюсь только напомнить вам

о себе и выразить вам видимым образом свое высокое уважение (veneration) к вам и

свое искреннее желание сохранить ваше расположение. Я не знаю, когда мне удастся

представить вам вторую половину своей работы. Я еще только в конце XIII песни.

Первые 12 уже окончены. Печальные обстоятельства прервали окончание работы

и теперь мне делается довольно трудно ясно слышать гармонический голос Гоме-

ровой Музы посреди завываний волков, столпившихся вокруг нас, чтобы разорвать

все человечество. Но я все-таки буду спасаться время от времени под защиту старика

Гомера, чтоб сделаться неприступным для всех тех известий, которые нас смуща-

ют и огорчают. Я уже давно живу с больной женой и двумя детьми в Бадене, где в

настоящее время сравнительно спокойнее, чем где-либо (РБ. 1912. Ноябрь-декабрь.

С. 24—25. Подлинник по-французски).

11 (23) ноября 1848 г. Bade-Bade, maison Kleinmann

Великому князю Александру Николаевичу

Наше время живет под мечом ДаМоклеса: все на волоске; но Дамоклес по край-

ней мере сидел на пиру, а теперь и того нет. Никому пировать не хочется, да и

не на что: все разорены. Чтобы отвести душу от настоящего, я принялся опять за

работу, от которой давным-давно по неволе отстал, опять за мою «Одиссею», кото-

рую, может быть, зимою и кончу, если какое-нибудь новое наводнение нас здесь не

потопит или отсюда не выгонит. (…) Совершенно могильное спокойствие Бадена

дает полную возможность работать (С 8. Т. 6. С. 562).

22 ноября (3 декабря) 1848 г. Баден-Баден

Р. Р. Родионову

Полное собрание сочинений пойдет в продажу не прежде будущего года; между

тем переведется и 2 часть «Одиссеи»; по мере, как работа будет идти вперед, я буду

здесь печатать; теперь на это деньги готовы; таким образом, разом пустим в про-

дажу все девять томов (РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 134. Л. 72).

3 (15) декабря 1848 — 19 (31) января 1849 г.

Великому князю Александру Николаевичу

В последнем моем письме вы читали проект манифеста, который я (написав его

между строками моей «Одиссеи») обнародовал именем короля Прусского в малень-

кой каморке, служащей мне кабинетом (С 8. Т. 6. С. 567).

20 декабря 1848 г. (1 января 1849 г.)

Bade-Bade. Maison Kleinmann

Α. 77. Зонтаг

Гугерт обещает ей [жене] выздоровление, уверен, что можно будет пуститься в

дорогу в начале июня и последней станцией ее лечения назначает Ревель и купание

в море. Такова моя собственная и моей Пенелопы Одиссея (УС. С. 122).

22 декабря 1848 г. (1 января 1849 г). Баден-Баден

Р. Р. Родионову

Я уже начал печатать вторую часть «Одиссеи». Если буду здесь, то все будет го-

тово к концу марта (РНБ. Ф. 286. Оп. 2. № 134. Л. 66).

27 декабря 1848 г. (8 января 1849 г.)

А. М. Тургеневу

Получил я твою записочку, в которой ты уведомляешь меня о доставлении тебе

новых моих стихотворений Родионовым. Хорош же ты! вместо того, чтобы поте-

шиться на старости лет сказками Гомера, которые уже три тысячи лет веселят до-

брых людей (в России только не могли они никого веселить потому, что их наш

покойный Соколов и наш покойный Мартынов чудно перепортили), ты вздумал

на старости лет их называть бреднями, правда, поэзия — бредни, и может быть я

бы не начал переводить «Одиссею» в ту минуту, когда мне 65 лет стукнуло, но за

семь лет начатое надобно кончить. Но ты не брани Гомера, не называй бредом его

поэзии. И почему же, браня «Одиссею», ты хвалишь «Кота в сапогах»? Чем лучше

«Кот» Лаэртова сына? Стыдись, Ермолафушка. Стою не за себя, а за старика Гомера,

которому я обязан столькими сладкими минутами… (PC. 1892. № 11. С. 394—395).

16 января 1849 г. Баден-Баден, дом Клейнмана

К, А. Фаригагену фон Энзе

(…) Чтение вашего любезного письма обрадовало мое сердце; эту радость авто-

ра можно сравнить с радостью отца, который, после того как посвятил все свои за-

боты воспитанию дочери, наконец решается ввести ее в свет и слушает первые по-

хвалы, расточаемые его детищу тем, чье одобрение ему дорого и ценно. Итак, моя

дочь,.дитя моих старых лет, которую я особенно люблю, произвела на вас впечатле-

ние, утешительное для сердца ее отца; и вы нашли, что можно узнать эту прелест-

ную греческую девушку, родившуюся 3000 лет тому назад под прекрасным небом

Ионии, хотя она и приняла на себя по волшебству поэтической мегапсихозы вид

гиперборейской девушки. Сердечно благодарю вас за то, что вы соблаговолили ска-

зать мне это в таких приятных выражениях. Следует ли поставить на счет личного

самолюбия удовольствие, которое мне доставило ваше одобрение, слишком лест-

ное и вполне достаточное, чтобы насытить самое ненасытное самолюбие? — Я не

думаю. Удовольствие, которое доставило мне ваше дружеское письмо, не что иное,

как наслаждение симпатии, это — восхищение, которое заключается в разделении

того счастья, которым мы уже вполне насладились единолично и которое, будучи

разделено, становится двойным. Я почувствовал, что наслаждаюсь в те мгновения,

когда, будучи перенесен в святилище великого поэта древности, старался уловить

внутренним слухом гармонию тех звуков, для которой закрыто мое внешнее ухо,

уловить, чтобы передать ее на языке моей родины. Это вторичное воссоздание ве-

ликого творения, уже вполне законченного, заключает награду в самом себе, — им

глубоко наслаждаешься. В моем возрасте нельзя требовать большего. Всякий раз

великое наслаждение — слышать голос, которому веришь, гласящий, что эта вну-

тренняя радость, которую испытал уединенно, не была иллюзией, что это не был

пустой сон, а что от него осталось нечто реальное. Итак, благодарю вас за то, что

своим одобрением вы обеспечили уверенность в жизненности моей работы. Прие-

мы, которыми вы ее характеризуете, для меня высшая награда. Они усиливают’ мое

пылкое рвение — кончить начатый труд. Уже два месяца, как я снова принялся за

работу, и если какое-нибудь большое препятствие не парализует моих сил, я наде-

юсь, что все будет кончено к концу марта. Я уже перевел XVI песен, XVII 1-я уже на-

печатана. Мой перевод печатается по мере того, как продвигается. Однако я скажу,

что вторая половина Одиссеи представляет переводчику больше трудностей для

преодоления, чем первая, по той причине, что тут все более просто. Выходишь из

мира чудес с его блистательными образами, вступаешь в мир реального, все здесь,

так сказать, очень обыкновенно, общее место, и нет ничего труднее, как передать

поэтически обыкновенную мысль, не обезображивая ее излишними украшениями

и не опошляя ее сухостью прозы. Поэтические выражения скорее найдешь для

величественного сюжета, который их возвышает сам своей природой, чем для кучи

мелких подробностей, которые не подходят под эти поэтические выражения. Бит-

ва со львом (если