ее не буду уметь прочитать без кни-

ги. Я могу читать мой перевод как чужой; это было со мною и во время моей работы.

Окончив песнь, я отсылал ее в типографию, и когда приносили ко мне корректуру,

я читал ее, как нечто вовсе для меня новое, и это было почти так со всякою коррек-

турою. Ог этого и ошибки ярче бросались в глаза. Вот и теперь, перечитав ваши

письма и полакомившись, не вашими похвалами, а вашею поэтическою симпатиею,

мне захотелось развернугь вторую часть «Одиссеи», и я прочитал песни стрельбы

из лука и убийства женихов как нечто, не только не мною писанное, но и как нечто,

никогда мною не читанное. И мне стало грустно, что эта прелесгь труда для меня

миновалась. Нет сомнения, что во всяком создании поэтическом самое сладосгное

для поэта есть самый акт создания, и что продолжение работы усладительнее самого

ее совершения. (…) Это была большая ошибка с моей стороны, что я напечатал осо-

бенно 2000 экземпляров новых стихотворений и не отложил публикации до окон-

чания «Одиссеи»… (Переписка. Т. 3. С. 630—632).

23 января 1850 г.

А. Мальтицу

Я хотел просить вас взяться послать мой ответ принцу Иоанну с экземпляром

моей гиперборейской Одиссеи. Эта последняя, чтобы явиться приличною принцу

(«настоящему поэту»), должна была принарядиться; для этого я должен был по-

ручить ее заботам литературного парикмахера, живущего в Карлсру, а он имел

доброту быть осмотрительным в своей работе и, следовательно, страшно задер-

жал — что часто бывает с его германскими соотечественниками, — а поэтому мой

ответ принцу (а с ним и вам) благополучно запоздал. Но вот, наконец, мое письмо

с Одиссеей, на которой я вас прошу написать адрес и послать к принцу прямо и

чрез посредство г-на Шредера — это вполне предоставляется на ваше усмагрение

(РБ. 1912. Ноябрь-декабрь. С 33—34. Подлинник по-французски).

2 (14) марта 1850 г. Баден-Баден

Великому князю Константину Николаевичу

…но мне самому как-то чудно и в то же время умилительно подумать, что вы,

которого я, покидая Россию, оставил еще за учебным столом, уже теперь отец се-

мейства, что вы окурены уже порохом и более видели земель в ваших странствиях,

нежели мой Одиссей, представленный вам в русском костюме… (С 7. Т. 6. С. 379).

6 марта 1850 г.

77. А. Плетневу

Второй том «Одиссеи» может большею половиною остаться у нас на руках. Это

поздний урок: на Руси нельзя еще выдавать первого тома прежде второго. Осо-

бливо, когда дело идет об «Одиссее» и тому подобном. Русский человек беззаботен.

Он не купит продолжения и «Вечного жида» и «Фоблаза»; чего ж гут надеяться

для «Одиссеи»? Если же останется на руках довольно экземпляров второго тома, то

можно будет перепечатать в том же количестве первый… (Переписка. Т. 3. С. 644).

18 (30) апреля 1850 г. Баден-Баден

77. А. Вяземскому

Мне хотелось сделать вам сюрприз и привести всю переведенную мною Илиаду.

(…) Илиады переведено полторы песни, и с нею бы сладил легче, нежели с Одис-

сеею; ибо в ней более поэтического и высокого, которым гораздо удобнее владеть,

чем простым и невдохновенным, которое упрямо лезет в прозаически-тривиальное.

(…) У нас нет настоящего чтения — есть одна необходимость убивать как ни попало

время читаемою книгою; то же, что в книге, не производит ни в ком участия; кто

печатает свои мысли, тот ни с кем ими не делится. Например, переводить 24 песни

Одиссеи было довольно отважное, прибавлю — безнадежное, предприятие. Первая

половина Одиссеи напечатана прежде второй: что же? Более половины тех, кто ку-

пил первую половину, не полюбопытствовали прочитать второй. Несмотря на это я

все-таки, когда отделаюсь от своей педагогической работы, переведу Илиаду: тогда

после меня останется прочный монумент моей жизни. Если, как пишет мне Фарнга-

ген, говоря о моем переводе: «Wir, Deutchen, haben nichts so gelungenes»*, то из этого

следует, что мой перевод есть ближайший к подлиннику, ибо до сих пор таким слыл

Фоссов: дать отечеству чистого Гомера есть великое утешение. Хотя заживо я не буду

иметь никакой славы, но Гомер, и с ним мой голос, отзовутся в потомстве отечества.

А мне за это в прибавок — наслаждение трудом, несказанно для души животворным

(*Мы, немцы, не имеем ничего столь замечательного — нем.) (С 7. Т. 6. С. 637—638).

2 (14) июня 1850 г. Баден-Баден

77. ^4. Плетнёву

Я прочитал недавно в журнале Министерства Просвещения дельную статью о

моей «Одиссее» (это в январском № 1849 г.). Она подписана Г. С. Я бы желал знать,

кто этот Г. С. Написано со знанием дела, с достоинством, с чувством поэтическим.

Автор не вошел в подробный разбор перевода, отложив этот труд до окончания

моего труда. Теперь «Одиссея» кончена. Кончил ли мой Аристарх свою обещанную

работу? Я бы рад был, если бы он занялся сравнением русского с греческим, он бы

и мне мог сказать много поучительного, ибо я не знаю своего подлинника. Если бы

он заметил и ошибки, я бы охотно воспользовался добросовестными замечаниями

для второго издания. Уведомьте его об этом, ежели знаете, кто он, и мне перешлите

его имя… (Переписка. Т. 3. С. 668—669).

16 (28) июня 1850 г. Баден-Баден

Великому князю Александру Николаевичу

Но меня радует мысль оставить твердый памятник моей поэтической жизни,

даровав моему отечеству всего Гомера таким, каков он есть. Это мне удалось в

«Одиссее» (не назовите этого чванством). Нет! Немцы, знатоки русского и грече-

ского языка, говорят мне и печатают, что мой перевод лучше Фоссова, а Фоссов

лучший из всех известных переводов Гомера. Это меня тянет к «Илиаде». Но если

мой перевод Гомера, если Гомер получит через меня на Руси ту привлекательное!ь,

благодаря которой он живег уже три тысячи лег в памяти людей, то вместе с ним и

я останусь жив на долгие времена в памяти моей России (РА. 1885. № 7. С. 359).

25 июня (7 июля) 1850 г. Баден-Баден

Великому князю Александру Николаевичу

Это письмо будет вручено Вашему Высочеству Рейфом, который имеет счастие

быть лично вам известен; представляю вам в нем крестного отца моей «Одиссеи»,

может быть и моей «Илиады»… (РА. 1885. № 7. С. 360).

1 (13) февраля 1851 г. Баден-Баден

Я. В. Гоголю

Если бы ее не было [имеется в виду педагогика, которой Жуковский активно за-

нимался в тот момент], то я бы перевел всю «Илиаду»; полторы песни переведены

(каталог кораблей сбросил с плеч: это было самое трудное), все пошло бы по маслу;

(…) надеюсь, что «Илиада» от меня не уйдет: великое было бы дело оставить по себе

в наследство отечеству полного Гомера (СС 1. Т. 4. С. 555).

Март 1851 г.

А*. А*. Зейдлицу

Теперь обращаюсь к письму твоему: оно порадовало мою душу. Ты поэтическим

языком поговорил со мною о моей поэзии; я давно такого лакомства не имел; как

ни уютно мне в моей семье, но с моею поэзией никто здесь не знаком. Русского язы-

ка мои ближние не знают. И это составляет особенное достоинство моего перевода

«Одиссеи», что он совершился без свидетелей, выключая одного Гоголя, который

читал первые 12 песен: остальные я переводил в Бадене. Для курьеза посылаю тебе

табличку, из которой увидишь ход перевода. Те числа, против которых стоят точки,

означают те дни, в которые я занимался переводом; из этого увидишь, что послед-

ние 12 песен переведены менее нежели в 100 дней. Эти сто дней были счастливые

дни! Для чего я работал? Уж, конечно, не для славы. Нет, для прелести самого тру-

да! Ничто не может сравниться с тем наслаждением, какое заключалось для меня в

уединенной, безмятежной беседе с поэтическими, девственно-непорочными виде-

ниями Гомера, которые прилетали ко мне из светлой старины и навевали мне на

душу свежий воздух поэзии первобытной. Работал не для славы! Там, на Руси, не

многим может понравиться Гомер; а в Европе мой Гомер никому не слышен. Но все

великое услаждение — поделиться им с теми, кто, как ты, его знают и смотрят на

его создание глазами поэтическими. И я всем сердцем благодарю тебя — не за твое

одобрение, а за то, что ты не поленился поделиться со мною тем чувством, которое

произвела в тебе моя «Одиссея». О славе — скажу опять — я не забочусь; в 68 лет

не до славы; но весело думать, что после меня останется на Руси твердый памят-

ник, который между внуками сохранит обо мне доброе воспоминание. Теперь мой

Гомер есть, так сказать, тайна; в наше время нет места поэзии Гомерической; но

эта поэзия живуща: со временем она свое возьмет, и мысль, что в будущее время я

буду для отечества довольно верным представителем этой поэзии, меня веселит и

кажется мне чем-то существенным (Зейдлиц. С. 225—226).

ПЕРЕВОД НАЧАТ В ЯНВАРЕ 1842 ГОДА.

До 1-го октября 1844 года переведено VIII несен.

Чис-

ла. В 1844 году во Франкфурте. В 1848 году в Бадене. В 1849 году в Бадене.

Октябрь Ноябрь Декабрь Октябрь Ноябрь Декабрь Январь Февраль Март Апрель

1 IX XIII XV

2 … … С 1-го

по 6-е

мая 213

стихов. . •. . •. XIX

3 …

XXIII

4

5 … X

6 … … ••• i

7 .. • XXIII ;

8

9 … … |

10 IX

11

12 XVII ;

;

13 XV XVIII j

14 X . . • XIV XIX

15 . . . . . . . . . XX |

16 XI XIV XXIV ,

17 … • • • 1

18 . . . . . . . . . … ι

19 . . • XII . . . XX … (

20 XVI XXI … 1

|

21 . • . . . .

22 • . . . . . XVII XVIII

!•

23 . . . • . • . . . 1

24 XXI xxiv !

25 XXII 1

Ϊ

26 XI

27 XIII

28 XII XIV j

29 I

30 ι

31 … •…•..•- „. XXII 5

(Зейдлиц. С. 227).

К. К. Зейдлицу

Твой голос о моей «Одиссее» был сладкою для меня гармонией. Не поставь мое-

го удовольствия слушать твой приговор на счет суетного самолюбия; нет, в мои

лета нет уже самолюбия; да я и всегда был чужд его ребячеству. Но в том чувстве,

с каким я слушаю похвалу Одиссеи моей, выходящую из души поэтической, есть

нечто подобное чувсгву отца, который, выводя в свет свою милую дочь, видит, с

какою симпатией, с каким благоволением встречают ее некоторые немногие, ко-

торых мнение ему драгоценно. Ты принадлежишь к числу этих немногих. И ты

поймешь, что я переводил Гомера не для похвалы, а чисто для того высокого вну-

треннего наслаждения, которое объемлег душу в безмолвном святилище поэзии: и

это святилище было для меня a la lettre безмолвное, ибо никто в моей семье не мог

вслушаться в русское пение Гомера. Из моих русских соотечественников только

один отозвался о нем письменно, и другой еще печатно; ты третий, и самый зна-

чительный для меня, как по твоему поэтическому чутью, так и по знанию дела. То,

что ты находишь в моем переводе, есть именно то, к чему я сам желал дойти. Это

стремление сохранить в моей копии младенчески-чистый характер первобытной

поэзии моего подлинника было для меня поэтическою жизнию во всей ее святости.

И в этой мысли для меня много утешительного, хотя она сама по себе мечта, — в

мысли, что моему отечеству останется в моем Гомере мой вечный памятник: если

подлинно в нем отзываются чисто и гармонически те звуки, которые три тысячи

лет утешают сердца избранных, то надолго и на Руси останется отзыв моей поэти-

ческой жизни (Зейдлиц. С. 225).

Весна 1851 г.

К. К Зейдлицу

Я начал переводить «Илиаду» и перевел уже первую песнь и половину второй,

и если бы так пошло, то весьма вероятно, что я кончил бы всю поэму (которую

гораздо легче переводить нежели