ее не буду уметь прочитать без кни-
ги. Я могу читать мой перевод как чужой; это было со мною и во время моей работы.
Окончив песнь, я отсылал ее в типографию, и когда приносили ко мне корректуру,
я читал ее, как нечто вовсе для меня новое, и это было почти так со всякою коррек-
турою. Ог этого и ошибки ярче бросались в глаза. Вот и теперь, перечитав ваши
письма и полакомившись, не вашими похвалами, а вашею поэтическою симпатиею,
мне захотелось развернугь вторую часть «Одиссеи», и я прочитал песни стрельбы
из лука и убийства женихов как нечто, не только не мною писанное, но и как нечто,
никогда мною не читанное. И мне стало грустно, что эта прелесгь труда для меня
миновалась. Нет сомнения, что во всяком создании поэтическом самое сладосгное
для поэта есть самый акт создания, и что продолжение работы усладительнее самого
ее совершения. (…) Это была большая ошибка с моей стороны, что я напечатал осо-
бенно 2000 экземпляров новых стихотворений и не отложил публикации до окон-
чания «Одиссеи»… (Переписка. Т. 3. С. 630—632).
23 января 1850 г.
А. Мальтицу
Я хотел просить вас взяться послать мой ответ принцу Иоанну с экземпляром
моей гиперборейской Одиссеи. Эта последняя, чтобы явиться приличною принцу
(«настоящему поэту»), должна была принарядиться; для этого я должен был по-
ручить ее заботам литературного парикмахера, живущего в Карлсру, а он имел
доброту быть осмотрительным в своей работе и, следовательно, страшно задер-
жал — что часто бывает с его германскими соотечественниками, — а поэтому мой
ответ принцу (а с ним и вам) благополучно запоздал. Но вот, наконец, мое письмо
с Одиссеей, на которой я вас прошу написать адрес и послать к принцу прямо и
чрез посредство г-на Шредера — это вполне предоставляется на ваше усмагрение
(РБ. 1912. Ноябрь-декабрь. С 33—34. Подлинник по-французски).
2 (14) марта 1850 г. Баден-Баден
Великому князю Константину Николаевичу
…но мне самому как-то чудно и в то же время умилительно подумать, что вы,
которого я, покидая Россию, оставил еще за учебным столом, уже теперь отец се-
мейства, что вы окурены уже порохом и более видели земель в ваших странствиях,
нежели мой Одиссей, представленный вам в русском костюме… (С 7. Т. 6. С. 379).
6 марта 1850 г.
77. А. Плетневу
Второй том «Одиссеи» может большею половиною остаться у нас на руках. Это
поздний урок: на Руси нельзя еще выдавать первого тома прежде второго. Осо-
бливо, когда дело идет об «Одиссее» и тому подобном. Русский человек беззаботен.
Он не купит продолжения и «Вечного жида» и «Фоблаза»; чего ж гут надеяться
для «Одиссеи»? Если же останется на руках довольно экземпляров второго тома, то
можно будет перепечатать в том же количестве первый… (Переписка. Т. 3. С. 644).
18 (30) апреля 1850 г. Баден-Баден
77. А. Вяземскому
Мне хотелось сделать вам сюрприз и привести всю переведенную мною Илиаду.
(…) Илиады переведено полторы песни, и с нею бы сладил легче, нежели с Одис-
сеею; ибо в ней более поэтического и высокого, которым гораздо удобнее владеть,
чем простым и невдохновенным, которое упрямо лезет в прозаически-тривиальное.
(…) У нас нет настоящего чтения — есть одна необходимость убивать как ни попало
время читаемою книгою; то же, что в книге, не производит ни в ком участия; кто
печатает свои мысли, тот ни с кем ими не делится. Например, переводить 24 песни
Одиссеи было довольно отважное, прибавлю — безнадежное, предприятие. Первая
половина Одиссеи напечатана прежде второй: что же? Более половины тех, кто ку-
пил первую половину, не полюбопытствовали прочитать второй. Несмотря на это я
все-таки, когда отделаюсь от своей педагогической работы, переведу Илиаду: тогда
после меня останется прочный монумент моей жизни. Если, как пишет мне Фарнга-
ген, говоря о моем переводе: «Wir, Deutchen, haben nichts so gelungenes»*, то из этого
следует, что мой перевод есть ближайший к подлиннику, ибо до сих пор таким слыл
Фоссов: дать отечеству чистого Гомера есть великое утешение. Хотя заживо я не буду
иметь никакой славы, но Гомер, и с ним мой голос, отзовутся в потомстве отечества.
А мне за это в прибавок — наслаждение трудом, несказанно для души животворным
(*Мы, немцы, не имеем ничего столь замечательного — нем.) (С 7. Т. 6. С. 637—638).
2 (14) июня 1850 г. Баден-Баден
77. ^4. Плетнёву
Я прочитал недавно в журнале Министерства Просвещения дельную статью о
моей «Одиссее» (это в январском № 1849 г.). Она подписана Г. С. Я бы желал знать,
кто этот Г. С. Написано со знанием дела, с достоинством, с чувством поэтическим.
Автор не вошел в подробный разбор перевода, отложив этот труд до окончания
моего труда. Теперь «Одиссея» кончена. Кончил ли мой Аристарх свою обещанную
работу? Я бы рад был, если бы он занялся сравнением русского с греческим, он бы
и мне мог сказать много поучительного, ибо я не знаю своего подлинника. Если бы
он заметил и ошибки, я бы охотно воспользовался добросовестными замечаниями
для второго издания. Уведомьте его об этом, ежели знаете, кто он, и мне перешлите
его имя… (Переписка. Т. 3. С. 668—669).
16 (28) июня 1850 г. Баден-Баден
Великому князю Александру Николаевичу
Но меня радует мысль оставить твердый памятник моей поэтической жизни,
даровав моему отечеству всего Гомера таким, каков он есть. Это мне удалось в
«Одиссее» (не назовите этого чванством). Нет! Немцы, знатоки русского и грече-
ского языка, говорят мне и печатают, что мой перевод лучше Фоссова, а Фоссов
лучший из всех известных переводов Гомера. Это меня тянет к «Илиаде». Но если
мой перевод Гомера, если Гомер получит через меня на Руси ту привлекательное!ь,
благодаря которой он живег уже три тысячи лег в памяти людей, то вместе с ним и
я останусь жив на долгие времена в памяти моей России (РА. 1885. № 7. С. 359).
25 июня (7 июля) 1850 г. Баден-Баден
Великому князю Александру Николаевичу
Это письмо будет вручено Вашему Высочеству Рейфом, который имеет счастие
быть лично вам известен; представляю вам в нем крестного отца моей «Одиссеи»,
может быть и моей «Илиады»… (РА. 1885. № 7. С. 360).
1 (13) февраля 1851 г. Баден-Баден
Я. В. Гоголю
Если бы ее не было [имеется в виду педагогика, которой Жуковский активно за-
нимался в тот момент], то я бы перевел всю «Илиаду»; полторы песни переведены
(каталог кораблей сбросил с плеч: это было самое трудное), все пошло бы по маслу;
(…) надеюсь, что «Илиада» от меня не уйдет: великое было бы дело оставить по себе
в наследство отечеству полного Гомера (СС 1. Т. 4. С. 555).
Март 1851 г.
А*. А*. Зейдлицу
Теперь обращаюсь к письму твоему: оно порадовало мою душу. Ты поэтическим
языком поговорил со мною о моей поэзии; я давно такого лакомства не имел; как
ни уютно мне в моей семье, но с моею поэзией никто здесь не знаком. Русского язы-
ка мои ближние не знают. И это составляет особенное достоинство моего перевода
«Одиссеи», что он совершился без свидетелей, выключая одного Гоголя, который
читал первые 12 песен: остальные я переводил в Бадене. Для курьеза посылаю тебе
табличку, из которой увидишь ход перевода. Те числа, против которых стоят точки,
означают те дни, в которые я занимался переводом; из этого увидишь, что послед-
ние 12 песен переведены менее нежели в 100 дней. Эти сто дней были счастливые
дни! Для чего я работал? Уж, конечно, не для славы. Нет, для прелести самого тру-
да! Ничто не может сравниться с тем наслаждением, какое заключалось для меня в
уединенной, безмятежной беседе с поэтическими, девственно-непорочными виде-
ниями Гомера, которые прилетали ко мне из светлой старины и навевали мне на
душу свежий воздух поэзии первобытной. Работал не для славы! Там, на Руси, не
многим может понравиться Гомер; а в Европе мой Гомер никому не слышен. Но все
великое услаждение — поделиться им с теми, кто, как ты, его знают и смотрят на
его создание глазами поэтическими. И я всем сердцем благодарю тебя — не за твое
одобрение, а за то, что ты не поленился поделиться со мною тем чувством, которое
произвела в тебе моя «Одиссея». О славе — скажу опять — я не забочусь; в 68 лет
не до славы; но весело думать, что после меня останется на Руси твердый памят-
ник, который между внуками сохранит обо мне доброе воспоминание. Теперь мой
Гомер есть, так сказать, тайна; в наше время нет места поэзии Гомерической; но
эта поэзия живуща: со временем она свое возьмет, и мысль, что в будущее время я
буду для отечества довольно верным представителем этой поэзии, меня веселит и
кажется мне чем-то существенным (Зейдлиц. С. 225—226).
ПЕРЕВОД НАЧАТ В ЯНВАРЕ 1842 ГОДА.
До 1-го октября 1844 года переведено VIII несен.
Чис-
ла. В 1844 году во Франкфурте. В 1848 году в Бадене. В 1849 году в Бадене.
Октябрь Ноябрь Декабрь Октябрь Ноябрь Декабрь Январь Февраль Март Апрель
1 IX XIII XV
2 … … С 1-го
по 6-е
мая 213
стихов. . •. . •. XIX
3 …
XXIII
4
5 … X
6 … … ••• i
7 .. • XXIII ;
8
9 … … |
10 IX
11
12 XVII ;
;
13 XV XVIII j
14 X . . • XIV XIX
15 . . . . . . . . . XX |
16 XI XIV XXIV ,
17 … • • • 1
18 . . . . . . . . . … ι
19 . . • XII . . . XX … (
20 XVI XXI … 1
|
21 . • . . . .
22 • . . . . . XVII XVIII
!•
23 . . . • . • . . . 1
24 XXI xxiv !
25 XXII 1
Ϊ
26 XI
27 XIII
28 XII XIV j
29 I
30 ι
31 … •…•..•- „. XXII 5
(Зейдлиц. С. 227).
К. К. Зейдлицу
Твой голос о моей «Одиссее» был сладкою для меня гармонией. Не поставь мое-
го удовольствия слушать твой приговор на счет суетного самолюбия; нет, в мои
лета нет уже самолюбия; да я и всегда был чужд его ребячеству. Но в том чувстве,
с каким я слушаю похвалу Одиссеи моей, выходящую из души поэтической, есть
нечто подобное чувсгву отца, который, выводя в свет свою милую дочь, видит, с
какою симпатией, с каким благоволением встречают ее некоторые немногие, ко-
торых мнение ему драгоценно. Ты принадлежишь к числу этих немногих. И ты
поймешь, что я переводил Гомера не для похвалы, а чисто для того высокого вну-
треннего наслаждения, которое объемлег душу в безмолвном святилище поэзии: и
это святилище было для меня a la lettre безмолвное, ибо никто в моей семье не мог
вслушаться в русское пение Гомера. Из моих русских соотечественников только
один отозвался о нем письменно, и другой еще печатно; ты третий, и самый зна-
чительный для меня, как по твоему поэтическому чутью, так и по знанию дела. То,
что ты находишь в моем переводе, есть именно то, к чему я сам желал дойти. Это
стремление сохранить в моей копии младенчески-чистый характер первобытной
поэзии моего подлинника было для меня поэтическою жизнию во всей ее святости.
И в этой мысли для меня много утешительного, хотя она сама по себе мечта, — в
мысли, что моему отечеству останется в моем Гомере мой вечный памятник: если
подлинно в нем отзываются чисто и гармонически те звуки, которые три тысячи
лет утешают сердца избранных, то надолго и на Руси останется отзыв моей поэти-
ческой жизни (Зейдлиц. С. 225).
Весна 1851 г.
К. К Зейдлицу
Я начал переводить «Илиаду» и перевел уже первую песнь и половину второй,
и если бы так пошло, то весьма вероятно, что я кончил бы всю поэму (которую
гораздо легче переводить нежели
