каждому встречному ласково речь обращала богиня:

«Вы, фсакийские люди, вожди и владыки, скорее

На площадь вес соберитесь, дабы иноземца, который

В дом Алкиноя премудрого прибыл вчера, там увидеть:

Бурей к нам брошенный, богу он образом светлым подобен».

Так говоря, возбудила она любопытное рвенье

В каждом, и скоро наполнилась площадь народом; и сели

Вес по местам. С удивленьем великим они обращали

Взор на Лаэртова сына: ему красотой несказанной

Плечи одела Паллада, главу и лицо озарила,

Стан возвеличила, сделала тело полнее, дабы он

Мог приобресть от людей феакийских приязнь и вселил в них

Трепет почтительный мужеской силой на играх, в которых

Им испытать надлежало его, отличась пред народом.

Вес собрал ися они, и собрание сделалось полным.

Тут, обратяся к ним, царь Алкиной произнес: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, людей феакийских, дабы я

Высказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.

Гость иноземный — его а не знаю; бездомно скитаясь,

Он от восточных народов сюда иль от западных прибыл —

Молит о том, чтоб ему помогли мы достигнуть отчизны.

Мы, сохраняя обычай, молящему гостю поможем;

Ибо еще ни один чужеземец, мой дом посетивший,

Долго здесь, плача, не ждал, чтоб его я услышал молитву.

Должно спустить на священные воды корабль чернобокий,

В море еще не ходивший; потом изберем пятьдесят два

Самых отважных меж лучшими здесь молодыми гребцами;

Весла к скамьям прикрепив корабельным, пускай соберутся

В царских палатах они и поспешно себе на дорогу

Вкусный обед приготовят; я всех их к себе приглашаю.

Так от меня объявите гребцам молодым; а самих вас,

Скиптродсржавных владык и судей, я прошу в мой пространный

Дом, чтоб со мною, как следует, там угостить иноземца;

Всех вас прошу, отказаться не властен никто; позовите

Также певца Демодока: дар песней приял от богов он

Дивный, чтоб все воспевать, что в его пробуждается сердце».

Кончив, пошел впереди он; за ним все судьи и владыки

Скиптродсржавныс; звать Понтоной побежал Демодока.

Скоро по воле царя пятьдесят два гребца, на отлогом

Бреге бесплодносоленого моря собравшися, вместе

К ждавшему их на песке кораблю подошли, совокупной

Силою черный корабль на священные сдвинули воды,

Подняли мачты, устроили все корабельные снасти,

В крепкоременные петли просунули длинные весла,

Должным порядком потом паруса утвердили. Отведши

Легкий корабль на открытое взморье, они собрал ися

Все во дворце Алкиноя, царем приглашенные. Скоро

Все переходы палат, и дворы, и притворы народом

Сделались полны — там были и юноши, были и старцы.

Жирных двенадцать овец, двух быков криворогих и восемь

Оетроклычистых свиней Алкиной повелел им зарезать;

Их ободрав, изобильный обед приготовили гости.

Тою порой с знаменитым певцом Понтоной возвратился;

Муза его при рождении злом и добром одарила:

Очи затмила его, даровала за то сладкопенье.

Стул среброкованый подал певцу Понтоной, и на нем он

Сел пред гостями, спиной прислоняся к колонне высокой.

Лиру слепца на гвозде над его головою повесив,

К ней прикоснуться рукою ему — чтоб ее мог найти он —

Дал Понтоной, и корзину с едою принес, и подвинул

Стол и вина приготовил, чтоб пил он, когда пожелает.

Подняли руки они к предложенной им пище: когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Муза внушила певцу возгласить о вождях знаменитых,

Выбрав из песни, в то время везде до небес возносимой,

Повесть о храбром Ахилле и мудром царе Одиссее,

Как между ними однажды на жертвенном пире великом

Распря в ужасных словах загорелась и как веселился

В духе своем Агамемнон враждой знаменитых ахеян:

Знаменьем добрым ему ту вражду предсказал Аполлонов

В храме Пифийском оракул, когда через каменный праг он

Бога спросить перешел, — а случилось то в самом начале

Бедствий, ниспосланных богом богов на троян и данаев.

Начал великую песнь Демодок; Одиссей же, своею

Сильной рукою широкопурпурную мантию взявши,

Голову ею облек и лицо благородное скрыл в ней.

Слез он своих не хотел показать феакийцам. Когда же,

Пенье прервав, сладкогласный на время умолк песнопевец,

Слезы отерши, он мантию снял с головы и, наполнив

Кубок двудонный вином, совершил возлняньс бессмертным.

Снова запел Демодок, от внимавших ему феакиян,

Гласом его очарованных, вызванный к пенью вторично;

Голову мантией снова облек Одиссей, прослезяся.

Были другими его не замечены слезы, но мудрый

Царь Алкиной их заметил и понял причину их, сидя

Близ Одиссея и слыша скорбящего тяжкие вздохи.

Он феакиянам веслолюбивым сказал: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, судей и вельмож феакийских;

Душу свою насладили довольно мы вкуснообильной

Пищей и звуками лиры, подруги пиров сладкогласной;

Время отсюда пойти нам и в мужеских подвигах крепость

Силы своей оказать, чтоб наш гость, возвратяся, домашним

Мог возвестить, сколь других мы людей превосходим в кулачном

Бое, в борьбе утомительной, в прыганье, в беге проворном».

Кончив, поспешно пошел впереди он, за ним все другие.

Звонкую лиру приняв и повесив на гвоздь, Демодока

За руку взял Понтоной и из залы пиршественной вывел;

Вслед за другими, ведя песнопевца, пошел он, чтоб видеть

Игры, в которых хотели себя отличить фсакийцы.

На площадь все собралися: толпой многочисленно-шумной

Там окружил их народ. Благородные юноши к бою

Вышли из сонма его: Акроней, Окиал с Златресм,

Навтий, Примней, Анхиал, -Эретмсй с Анабазиомсном;

С ними явились Понтей, Прореон и Фоон с Амфиалом,

Сыном Полиния, внуком Тектона; пристал напоследок

К ним и младой двриал, Навболнд, равносильный Арего:

Всех феакиян затмил бы чудесной своей красотой он,

Ксли б его самого не затмил Лаодам беспорочный.

К ним подошли, наконец, Лаодам, Галионт с богоравным

Клитонеоном — три бодрые сына царя Алкиноя.

Первые в беге себя испытали они. Устремившись

С места того, на котором стояли, пустил ися разом,

Пыль подымая, они через поприще: всех был проворней

Клитонеон благородный — какую по свежему полю

Борозду плугом два мула проводят, настолько оставив

Братьев своих назади, возвратился он первый к народу.

Стали другие в борьбе многотрудной испытывать силу:

Всех двриал одолел, превзошедши искусством и лучших.

В прыганье был Анхиал победителем. Тяжкого диска

Легким бросаньем от всех Эретмсй отличился. В кулачном

Бос взял верх Лаодам, сын царя Алкиноя прекрасный.

Тут, как у всех уж довольно насытилось играми сердце,

К юношам речь обративши, сказал Лаодам, Алкиносв

Сын: «Не прилично ли будет спросить нам у гостя, в каких он

Играх способен себя отличить? Он не низкого роста,

Голени, бедра и руки его преисполнены силы,

Шея его жиловата, он мышцами крепок; годами

Также не стар; но превратности жизни его изнурили.

Нет ничего, утверждаю, сильней и губительней моря;

Крепость и самого бодрого мужа оно сокрушает».-

«Умным, — сказал, отвечая на то, двриал Лаодаму, —

Кажется мне предложенье твое, Лаодам благородный.

Сам подойди к иноземному гостю и сделай свой вызов».

Сын молодой Алкиноя, слова двриала услышав,

Вышел вперед и сказал, обратяся к царю Одиссею:

«Милости просим, отец иноземец; себя покажи нам

В играх, в каких ты искусен, — но, верно, во всех ты искусен,

Бодрому мужу ничто на земле не дает столь великой

Славы, как легкие ноги и крепкие мышцы, яви же

Силу свою нам, изгнав из души все печальные думы.

Путь для тебя уж теперь недалек; уж корабль быстроходный

С берега сдвинут, и наши готовы к отплытию люди».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Друг, не обидеть ли хочешь пеня ты своим предложеньем?

Мне не до игр: на душе несказанное горе; довольно

Вед испытал и немало великих трудов перенес я;

Ныне ж, крушимый тоской по отчизне, сижу перед вами,

Вас и царя умоляя помочь мне в мой дом возвратиться».

Но двриал Одиссею ответствовал с колкой насмешкой:

«Странник, я вижу, что ты не подобишься людям, искусным

В играх, одним лишь могучим атлетам приличных; конечно,

Ты из числа промышленных людей, обтекающих море

В многовесельных своих кораблях для торговли, о том лишь

Мысля, чтоб, сбыв свой товар и опять корабли нагрузивши,

Боле нажить барыша: но с атлетом ты вовсе несходен».

Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:

«Слово обидно твое; человек ты, я’вижу, злоумный.

Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеет

Вдруг и пленительный образ, и ум, и могущество слова;

Тот по наружному виду внимания мало достоин —

Прелестью речи зато одарен от богов; веселятся

Люди, смотря на него, говорящего с мужеством твердым

Или с приветливой кротостью; он украшенье собраний;

Бога в нем видят, когда он проходит по улицам града.

Тот же, напротив, бессмертным подобен лица красотою,

Прелести ж бедное слово его никакой не имеет.

Так и твоя красота беспорочна, тебя и Зевес бы

Краше не создал; зато не имеешь ты здравого смысла.

Милос сердце в груди у меня возмутил ты своею

Дерзкою речью. Но я не безопытен, должен ты ведать,

В мужеских играх; из первых бывал я в то время, когда мне

Свежая младость и крепкие мышцы служили надежно.

Ныне ж мои от трудов и печалей истрачены силы;

Видел немало я браней и долго среди бедоносных

Странствовал вод, но готов я себя испытать и лишенный

Сил; оскорблен я твоим безрассудно-ругательным словом».

Так отвечав, поднялся он и, мантии с плеч не сложивши,

Камень схватил — он огромней, плотней и тяжелс всех дисков,

Брошенных прежде людьми феакийскими, был; и с размаха

Кинул его Одиссей, жиловатую руку напрягши;

Камень, жужжа, полетел; и под ним до земли головами

Всслолюбивыс, смелые гости морей, феакийцы

Вес наклонились; а он далеко через все перемчался

Диски, легко улетев из руки; и Афина под видом

Старца, отметивши знаком его, Одиссею сказала:

«Странник, твой знак и слепой различит без ошибки, ощупав

Просто рукою; лежит он отдельно от прочих, гораздо

Далее всех их. Ты в этом бою победил; ни один здесь

Камня ни далс, ни так же далеко, как ты, не способен

Бросит!»». От слов сих веселье проникло во грудь Одиссея.

Радуясь тем, что ему хоть один благосклонный в собранье

Был судия, с обновленной душой он сказал предстоявшим:

«Юноши, прежде добросьте до этого камня; за вами

Брошу другой я и столь же далеко, быть может и далс.

Пусть все другие, кого побуждает отважное сердце,

Выйдут и сделают опыт: при всех оскорбленный, я ныне

Всех вас на бой рукопашный, на бег, на борьбу вызываю;

С каждым сразиться готов я — с одним не могу Лаодамом:

Гость я его — подыму ли на друга любящего руку?

Тот неразумен, тот пользы своей различать не способен,

Кто на чужой стороне с дружелюбным хозяином выйти

Вздумает в бой; несомненно себе самому повредит он.

Но меж другими никто для меня не презрителен, с каждым

Рад я схватиться, чтоб силу мою, грудь на грудь, испытать с ним.

Знайте, что я ни в каком не безопытен мужеском бое.

Гладким луком и самым тугим я владею свободно:

Первой стрелой поражу я на выбор противника в тесном

Сонме врагов, хоть кругом бы меня и товарищей много

Было и меткую каждый стрелу на врага бы нацелил.

Только одним Филоктетом бывал я всегда побеждаем

В Трое, когда мы, ахейцы, там, споря, из лука стреляли.

Но утверждаю, что в этом искусстве со мной ни единый

Смертный, себя насыщающий хлебом, сравниться не может;

Я не дерзнул бы, однако, бороться с героями древних

Лет, ни с Ираклом, ни с Евритом, метким стрелком эхалийскнм;

Спорить они и с богами в искусстве своем не страшились;

Еврнт великий погиб от того; не достиг он глубокой

Старости в доме семейном своем; раздражив Аполлона

Вызовом в бой святотатным, он из лука был им застрелен.

Далс копьем я достигнуть могу, чем другие стрелою;

Может случиться, однако, что кто из людей феакийских

В беге пеня победит: окруженный волнами, я силы

Все истощил, на неверном плоту не вкушая столь долго

Пищи, покоя и