все необыкновенное — здесь не у места; оно есть, так сказать,
анахронизм; надобно возвратиться к языку первобытному, потерявше-
му уже свою свежесть, потому что все его употребляли; заимствуясь у
праотца поэзии, надобно этому обветшалому, изношенному языку воз-
вратить его первоначальную свежесть и новость и отказаться от всех
нововведений, какими язык поэтический, удаляясь от простоты перво-
бытной, по необходимости заменил эту младенческую простоту. Одним
словом, переводя Гомера, надобно отказаться от всякого щегольства,
от всякой украшенности, от всякого покушения на эффект, от всякого
кокетства; надобно производить действия неощутительно целым, про-
стотою, неразительностию, неприметностию выражений, стройностию
широких, обильных периодов, иногда прерываемых как будто без на-
мерения, отдельными стихами, мало блестящими, так, чтобы каждый
стих в периоде и каждое слово в стихе составляли одну общую гармо-
нию, не нарушая ее никаким отдельным, разительным, часто диким
звуком. Эта работа весьма трудная; для нее нет ясных правил; долж-
но руководствоваться одним чутьем; и для меня эта работа была тем
труднее, что я в этом отношении не мог согласоваться с оригиналом,
ибо его не знаю, а мог только угадывать. Но зато какое очарование в
этой работе, в этом подслушивании первых вздохов Анадиомены, рож-
дающейся из пены моря (ибо она есть символ Гомеровой поэзии) — в
этом простодушии слова, в этой первобытности нравов, в этой смеси
дикого с высоким и прелестным, в этой живописности без излишества,
в этой незатейливости и непорочности выражения, в этой болтовне,
часто чересчур изобильной, но принадлежащей характеру безыскус-
ственности и простоты, и в особенности в этой меланхолии, которая
нечувствительно, без ведома поэта, кипящего и живущего с окружаю-
щим его миром, всё проникает, ибо эта меланхолия не есть дело фан-
тазии, созидающей произвольно грустные сетования, а заключается в
самой природе вещей тогдашнего мира, в котором все имело жизнь,
пластически могучую в настоягцем, но и все было ничтожно, ибо душа
не имела за границею мира никакого будугцего и улетала с земли безжиз-
ненным призраком, и вера в бессмертие, посреди этого кипения жизни
настоящей, никому не шептала своих великих всеоживляющих утеше-
ний». Вот вам моя поэтическая исповедь. Прибавлю: я везде старался
сохранить простой, сказочный язык, избегая всякой натяжки, пользо-
вался, где мог, возвышенностию церковно-славянского диалекта, но
строго держался языка русского, присвоенного общим употреблением;
и по возможности соглашал его формы с формами оригинала (которые
все материяльно для меня сохранены в переводе подстрочном), согла-
шал так, чтобы Гомеровский стих был ощутителен в стихе русском, не
принуждая его кривляться по-гречески.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
СОДЕРЖАНИЕ ПЕРВОЙ ПЕСНИ
Собрание богов. Они определяют, что Одиссей, преследуемый По-
сидоном и против воли удерживаемый нимфою Калипсо на острове
Огигии, должен наконец возвратиться в свое отечество Итаку. Афина,
под видом Ментеса, является Телемаку и дает ему совет посетить Пилос
и Спарту и выгнать женихов Пенелопы из Одиссеева дома. Телемак в
первый раз говорит решительно с матерью и женихами. Ночь.
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Ил ион им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
5 Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны
Выли, однако, заботы, не спас он сопутников: сами
Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,
Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, —
День возврата у них он похитил. Скажи же об этом
‘° Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.
Все уж другие, погибели верной избегшие, были
Дома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукой
С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком
Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной
15 Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.
Но когда, наконец, обращеньем времен приведен был
Год, в который ему возвратиться назначили боги
В дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей он
Всё не избег от тревог), преисполнились жалостью боги
20 Все; Посидон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,
Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.
Но в то время он был в отдаленной стране эфиопов
(Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходит
Бог светоносный, другие, где всходит), чтоб там от народа
Пышную тучных быков и баранов принять экатомбу.
Там он, сидя на пиру, веселился; другие же боги
Тою порою в чертогах Зсвссовых собраны были.
С ними людей и бессмертных отец начинает беседу;
В мыслях его был Эгист беспорочный (его же Атридов
Сын, знаменитый Орест, умертвил); и о нем помышляя,
Слово к собранью богов обращает Зевес Олимпиец:
«Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!
Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?
Так и Згист: не судьбе ль вопреки он супругу Атрида
Взял, умертвивши его самого при возврате в отчизну?
Гибель он верную ведал; от нас был к нему остроокий
Эрмий, губитель Аргуса, ниспослан, чтоб он на убийство
Мужа не смел посягнуть и от брака с женой воздержался.
«Месть за Атрида свершится рукою Ореста, когда он
В дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет», так
Сказано дрмием — тщетно! не тронул Згистова сердца
Бог благосклонный советом, и разом за все заплатил он».
Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада
Зевсу сказала: «Отец наш, Крон ион, верховный владыка,
Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнет
Каждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердце
Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно он
Страждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом
Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,
Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моря
Все глубины и который один подпирает громаду
Длннноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.
Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слезы,
Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об Итаке
Память надеяся в нем истребить. Но, напрасно желая
Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий,
Смерти единой он молит. Ужель не войдет состраданье
В сердце твое, Олимпиец? Тебя ль не довольно дарами
Чтил он в троянской земле, посреди кораблей там ахейских
Жертвы тебе совершая? За что ж ты разгневан, Крон ион?»
Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:
«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.
Я позабыл Одиссея, бессмертным подобного мужа,
Столь отличенного в сонме людей и умом и усердным
Жертв приношеньем богам, беспредельного неба владыкам?
Нет! Посидон, обволнитель земли, с ним упорно враждует,
Все негодуя за то, что циклоп Полифем богоравный
Им ослеплен: из циклопов сильнейший, Фоосою нимфой,
Дочерью Форка, владыки пустынно-соленого моря,
Выл он рожден от ее с Посидоном союза в глубоком
Гроте. Хотя колебатель земли Посидон Одиссея
Смерти предать и не властен, но, по морю всюду гоняя,
Все от Итаки его он отводит. Размыслим же вместе,
Как бы отчизну ему возвратить. Посидон отказаться
Должен от гнева: один со всеми бессмертными в споре,
Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет».
Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада
Зевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка!
Если угодно блаженным богам, чтоб увидеть отчизну
Мог Одиссей хитроумный, то дрмий аргусоубийца,
Воли богов совершитель, пусть будет на остров Огигский
К нимфе прскраснокудрявой ниспослан от нас возвестить ей
Наш приговор неизменный, что срок наступил возвратиться
В землю свою Одиссею, в бедах постоянному. Я же
Прямо в Итаку пойду возбудить в Одиссеевом сыне
Гнев и отважностью сердце его преисполнить, чтоб созвал
Он на совет густовласых ахеян и в дом Одиссеев
Вход запретил женихам, у него беспощадно губящим
Мелкий скот и быков криворогих и медленноходных.
Спарту и Π ил ос песчаный потом посетит он, чтоб сведать,
Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье,
Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава».
Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,
Амброзиальные, всюду ее над водой и над твердым
Лоном земли бсспрсдсльныя легким носящие ветром;
После взяла боевое копье, заощренное медью,
Твердое тяжкоогромное, им же во гневе сражает
Силы героев она, громоносного бога рожденье.
Бурно е вершины Олимпа в Итаку шагнула богиня.
Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома,
Стала она с медноострым копьем, облеченная в образ
Гостя, тафийцев властителя, Ментеса; собранных вместе
Всех женихов, многобуйных мужей, там богиня узрела;
В кости играя, сидели они перед входом на кожах
Ими убитых быков; а глашатаи, стол учреждая,
Вместе с рабами проворными бегали: те наливали
Воду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватой
Губкой омывши столы, их сдвигали и, разного мяса
Много нарезав, его разносили. Богиню Афину
Прежде других Телемак богоравный увидел. Прискорбен
Сердцем, в кругу женихов он сидел, об одном помышляя:
Где благородный отец и как, возвратяся в отчизну,
Хищников он по всему своему разгоняет жилищу,
Власть восприимет и будет опять у себя господином.
В мыслях таких с женихами сидя, он увидел Афину;
Тотчас он встал и ко входу поспешно пошел, негодуя
В сердце, что странник был ждать принужден за порогом; приближас
Взял он за правую руку пришельца, копье em принял,
Голос потом свой возвысил и бросил крылатое слово:
«Радуйся, странник; войди к нам; радушно тебя угостим мы;
Нужду ж свою нам объявишь, насытившись нашею пищей».
Кончив, пошел впереди он, за ним Афинея Паллада.
С нею вступя в пировую палату, к колонне высокой
Прямо с копьем подошел он и спрятал его там в поставе
Гладкообтесанном, где запираемы в прежнее время
Копья царя Одиссея, в бедах постоянного, были.
К креслам богатым, искусной работы, подведши Афину,
Сесть в них ее пригласил он, покрыв наперед их узорной
Тканью; для ног же была там скамейка; потом он поставил
Стул резной для себя в отдаленье от прочих, чтоб гостю
Шум веселящейся буйно толпы не испортил обеда,
Также, чтоб втайне его расспросить об отце отдаленном.
Тут принесла на лохани серебряной руки умыть им
Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня,
Гладкий потом пододвинула стол; на него положила
Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса
Выданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,
Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,
Кубки златые на браном столе перед ними поставил;
Начал глашатай смотреть, чтоб вином наполнял ися чаще
Кубки. Вошли женихи, многобуйные мужи, и сели
Чином на креслах и стульях; глашатаи подали воду
Руки умыть им; невольницы хлеб принесли им в корзинах;
Отроки светлым напитком до края им налили чаши.
Подняли руки они к приготовленной пище; когда же
Выл удовольствован голод их лакомой пищей, вошло им
В сердце иное — желание сладкого пенья и пляски:
Пиру они украшенье; и звонкую цитру глашатай
Фемию подал, певцу, перед ними во всякое время
Петь принужденному; в струны ударив, прекрасно запел он.
Тут осторожно сказал Телсмак светлоокой Афине,
Голову к ней приклонив, чтоб его не слыхали другие:
«Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность;
Здесь веселятся; у них на уме лишь музыка да пенье;
Зто легко: пожирают чужое без платы, богатство
Мужа, которого белые кости, быть может, иль дождик
Где-нибудь мочит на бреге, иль волны по взморью катают.
Вели б он вдруг перед ними явился в Итаке, то все бы,
Вместо того, чтоб копить и одежды и золото, стали
Только о том лишь молиться, чтоб были их ноги быстрее.
Но погиб он, постигнутый гневной судьбой, и отрады
Нет нам, хотя и приходят порой от людей земнородных
Вести, что он возвратится, — ему уж возврата не будет.
Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:
Кто ты? Какого
