он гневный сидел… но воздвигнуться должен был скоро.
Жителей тучной Филаки, лугов цветоносных Π и раза,
Агнцам привольной И тоны (Деметре любезного края),
Морем омытой Антроны, травяных равнин Птелеонских
Протесилай многославный вождем был, покуда сияньем
Дня веселился; но был он землей уж покрыт, и в Филаке
Тяжко о нем тосковала вдова, раздирая ланиты.
Дом недостроенным свой он оставил: из всех он ахеян
Первый убит был дарданцем, ступя на Троянскую землю
Первый. Был избран другой вождь; но войско о прежнем скорбело;
Вождь же избранный был храбрый Подаркос, питомец Аресв,
Сын обладателя стад Ификлая, Фнлакова сына,
Протесилаев родной, но гораздо родившийся позже
Брат: был и старше годами и силою крепче
Протесилай богоравный, Арею подобный. Имело
Войско вождя, но крушилось оно, поминая о мертвом.
Сорок в Дарданию прибыло с ним кораблей чернобоких.
Живших близ вод Бебенского озера, в Фере и Вебах,
Жителей пышного града Иол коса, светлой Глафиры
Вождь знаменитый Эвмел предводил, сын Адметов, Алцестой,
Самой прекрасной из всех дочерей Пел паса, рожденный;
Было одиннадцать с ним кораблей у брегов Илиона.
Живших в Метоне, окрест Таумакии, между суровых
Скал Олизона, среди цветоносных лугов Мел и бе и
Был предводителем дивный стрелок Филоктет.
ИЗ ЧЕРНОВЫХ И НЕЗАВЕРШЕННЫХ ТЕКСТОВ
(Повесть о войне Троянской)
Глава первая
Сбор войска в Авлидс
Время настало свершиться судьбам Ил иона: святое
Звание гостя Парис осквернил, приневолив Клену
Лестью и силой супруга, и дочь, и отчизну покинуть.
Все поднялися Ахейцы, кто волей, стыдом Менслая
В гнев приведенный, кто нехотя, хитростью пойманный. Избран
Войска вождем и главою царей был Атрид Агамемнон,
Многодержавный потомок Пелопса, которого племя
Гневным Эринниям предано было богами. В Авлиде
Царь скиптроносный велел с кораблями собраться Данаям.
Тысяча их кораблей крутогрудых в широком заливе
Стала, от бурь огражденная справа и слева стенами
Скал, отражающих волны, теснимые узким Эврипом.
Стан их, широко покрывший изгибистый берег залива,
Полон был крика людского, и конского ржанья, и стука
Вроней: там в войско единое вся собралася Эллада.
Выли там мужи с брегов Эротаса, где лебеди звонким
Гласом трубят по зарям на водах, камышами покрытых;
Выли там мужи Микены, Циклопами созданной; были
Мужи песчаного Пилоса, злачноравнинной Элиды,
Где табунами коней легконогих усыпаны паствы;
Были Аттийцы, которых питает Гимст медоносный;
Были там мужи Бсоции с тучных долин, Китсроном
Многопещерным, где страшная Сфинга жила, осененных;
Мужи Фокиды, поймой ключом Касталийским, его же
Тайно рождает Парнас двувершинный, где Пифия с богом
В страшных терзаньях беседует; мужи Аркадии злачной,
Где лавроносный Ликсй обегая, своей семиствольной
Звонкой свирелию Пан сладкопению пастырей горных
Вторит, незримый. Сошлись отовсюду: с равнин Фессалийских,
С пажитей пышных Пенся, из Фтии земли Мирмидонов,
С долов Тимфреста, с высот Пелиона, Олимпа и Оссы;
Также от многих пришли островов: из Итаки, с утесов
Делоса, морем рожденного ложа Латоны; из Крита,
Где, окружая пещеру Иди некую, в ней же младенца
Зевса поила своим молоком Амалтся, курсты
Звоном оружий младенческий крик заглушали, чтоб не был
Кроном услышан; с брегов каменистой Китеры, пред ними ж
Некогда в тихом сиянии утра из вод поднялася
Пены небесная дочь Китерея — Анадиомена.
Выло бесчисленно войско: цари и герои Эллады
Им предводили. Верховный их вождь Агамемнон, отличный
Видом властительным, станом высокий, величия полный,
Взором единым вселял уваженье и трепет невольный
В каждого, с кем ни встречался, и кто бы он ни был, простой ли
Ратник, иль царственный вождь, и один ли, иль с целою ратью.
Сходствовал с братом лица красотой Менелай златовласый,
Мужеством пламенный, подвигов жадный, всегда выходил он
Первый на сбор и других вызывал громогласно в сраженье.
Сын Телсмонов Аякс, великан Саламинский, над всеми
Чернокудрявой своей головой возвышался, покрытый
Тяжким щитом сем и кожным, на всех наводил он великий
Трепет железною силой и бешеным мужеством; вместе
С братом, воинственным Тевкром, искусным в стрелах из тугого
Лука, он был и любовь, и надежда всей рати ахейской.
В стане другом находился Аякс, Оился Локрийца
Сын: малорослый плечистый силач, быстроногий, как серна,
Выл он божественно смел, но свиреп, необуздан и дерзко
Всякой святыней ругался. Герой Диомед, сын Тидеев,
В бое губительно яростный, так что и в бога Арея
Бросить дерзнул бы копьем святотатным, не в бое был кроток,
Тих и, ужасный врагу, как младенец, незлобен с своими.
Царь Одиссей, обладатель Итаки, был столько ж отважен,
Сколько на хитрые козни искусен; притворным безумством
Мыслил избегнуть он брани, но в сына вонзить не решился
Острого плуга, и сердцем родительским ложь обличилась.
Нестор, песчаного Пилоса царь многолетний, был всеми
Чтим, как испытанный жизнью мудрец; расцвело и созрело
Три поколенья с тех пор, как в Нелеевом граде священном
Царствовал он, и на старости мужеством юный; когда он
В бой выходил, сединами прекрасный, свои ободрялись;
Мнилось им зреть в нем героя минувших давно поколений;
Сладостью битвы делиться пришедшего с ними. Врагам же
Выл он ужасен, как древнего воина призрак, Аидом
Присланный им на погибель. Наследник Иракловых страшных
Стрел, Филоктст, многочтимый вождями и войском, был грустью
Мрачнобезмолвной снедаем: он тело великого друга
Предал огню, но ударом ноги святотатственным в землю
Тайну Ираклова гроба открыл, и сердце его сокрушила
Мысль о божественном спутнике; в трепете ждал он всечасно
Грозных, идущих казнить нарушителей клятвы Эринний.
Мужеством, силой, лица красотою и легкостью бега
Всех затмевал Ахиллес, сын бессмертной богини, на пире ж
Врачном ее раздружились богини и жребий решился
Трои. Напрасно богиня, заботясь бессмертие сыну
Дать, погружала во пламень его олимпийский. Проникнул
Тайну Пелей и с тех пор навсегда разлучились супруги;
В доме отца, под водами, в кругу Нереид беспечальных
Грустно богиня живет; устарелый Пелей одиноко
Скучные годы проводит в земле Мирмидонской. Напрасно
Мать, предузнав, что погибнуть во младости сыну, когда он
В Трою пойдет; и достигнут!» старости, если избегнет
Вран и, его под одеждою девы сокрыла в Скиросе,
Где он, любовью окованный, в сладком забвении долго
Чужд был себе — но труба перед ним загремела и вспыхнул
В деве младой полубог — с геройским презреньем он отдал
Долгую жизнь за мгновенную славу.
ПРИЛОЖЕНИЯ
А. С. Янушкевич
ГОМЕР В ТВОРЧЕСКОМ СОЗНАНИИ В. А. ЖУКОВСКОГО
Можно без всякого преувеличения сказать, что Гомер был спутником
Жуковского на всем протяжении его творческой жизни. Почти 45 лет —
от эстетических штудий 1807 г. до незавершенного перевода «Илиады»,
прерванного смертью поэта в 1852 г., — он мысленно обращался к его
наследию, черпая вдохновение для своего творчества.
Великий русский лирик, Жуковский через Гомера и в Гомере выяв-
лял свой эпический потенциал и отражал тенденции и пути постиже-
ния русской словесной культурой гомеровского эпоса и одновременно
эпоса нового времени — от лиро-эпической поэмы к роману. Репрезен-
тативная природа гомеровского эпоса в творческом сознании Жуков-
ского обнаруживается в двух ипостасях: через критико-эстетическую
рефлексию, проявившуюся в круге чтения, конспектах, статьях, эпи-
столярии, дневниках, педагогических трудах, и через творческую дея-
тельность, плодом которой стали «гомеровские сюжеты» в балладах и
собственно переводы гомеровских поэм, а также грандиозный замысел
«Повести о войне Троянской» — своеобразной антологии античных сю-
жетов, извлеченных из мифологии, древнегреческих трагиков и пре-
жде всего из «Илиады» и «Одиссеи».
Этапы этого пути, длительного во времени и интенсивного в про-
странстве творчества, мы и попытаемся обозначить в предлагаемой
статье.
***
«Конспект по истории литературы и критики» (1805—1810 гг.) —
важнейший документ эстетического самоопределения Жуковского.
Создававшийся в атмосфере программных элегико-балладных опытов
(от «Вечера» до «Людмилы» и «Кассандры»), он запечатлел процесс по-
стижения жанрово-родовой специфики литературы. Лирическая, дра-
матическая и эпическая поэзия — три основных раздела «Конспекта…»,
создаваемых на основе штудирования основополагающих трудов запад-
ноевропейской эстетики (подробнее см.: Эстетика и критика. С. 13—
21), насыщены «Замечаниями во время чтения», которые фиксируют
моменты отталкивания от нормативных поэтик классицизма. Прежде
всего Жуковский ратует за свободу творчества: «Всякий выбирай свою
дорогу; лишь бы только она привела его [гения] к назначенной цели,
которая есть нравиться и восхищать» (С. 65), и это кредо определяет
его взгляд на эпическую поэзию.
Как и для конспектируемых авторов (Лагарпа, Баттё, Блера, Вольте-
ра, Тома), эпические поэмы Гомера для Жуковского — великие образ-
цы. Именно в них он черпает материал для размышлений о природе
морального и чудесного в эпосе, об историзме и характере националь-
ного в поэзии вообще, о сущности героики; именно они становятся точ-
кой отталкивания для методологически важных положений о переводе
«стихов стихами».
Разумеется, раздел «Эпическая поэзия», созданный приблизительно
к 1807 г., имеет еще во многом учебный характер й относится к тому
типу «экстрактов», который был близок молодому Жуковскому: «чужое»
и «свое» находятся здесь в определенных пропорциях. Но путь к своему
Гомеру уже очевиден и проблемно обозначен.
Прежде всего, опираясь на образцы гомеровского эпоса, Жуковский
акцентирует значение эпической поэмы как в истории словесной куль-
туры, так и в нравственном развитии общества. «Эпическая поэма есть
самая моральная из всех родов поэзии…»; «Эпическая поэма расширяет
наши понятия о совершенстве человека…» (С. 65) — эти эстетические
максимы автора «Конспекта…» постоянно и отчетливо спроецированы
на мир Гомера. Он ищет в его поэмах «главные пружины» эпического
действия и воздействия на душу читателя. Необходимо заметить, что
пока явное предпочтение отдается «Илиаде», ибо «в «Одиссее» не нахо-
дим величия «Илиады»» (С. 77), «»Илиада» есть венец Гомера» (Там же).
Жуковский вслед за Вольтером, автором «Опыта об эпической по-
эме», сравнивает Гомера с Вергилием и Луканом, Тассо, Камоэнсом и
Мильтоном. Конспектируя Блера, он развивает эти сравнения, под-
ключая размышления о «Неистовом Роланде» Ариосто и «Генриаде»
Вольтера. При штудировании «Лицея» Лагарпа и «Опыта» Баттё по-
эмы Гомера, вписанные в большой контекст мировой эпопеи, Жуков-
ский делает «оселком» воздействия эпической поэмы на душу человека.
Одним словом, весь огромный материал раздела «Эпическая поэзия»
гомероцентричен: поэмы Гомера — точка отсчета и образец эпоса, ме-
рило нравственных ценностей и эстетических открытий.
В перспективе последующих обращений русского романтика к на-
следию Гомера важно акцентировать два момента: 1) интерес к поэтике
гомеровского эпоса; 2) постоянное внимание к образу Ахилла и прие-
мам его изображения.
Опираясь на положение о том, что «Гомер воспел историю и басни
своего времени», Жуковский подчеркивает: «Гомер в своих баснях со-
образовался с своим веком; изображая богов такими, каким верили, лю-
дей, какие были» (С. 56). В Гомере и его поэмах он прежде всего видит
выражение «исторической» и «национальной» мифологии. «Гомер, —
замечает он, — сочинял свои поэмы скоро после Троянской войны; но
век его был непросвещен, и все его вымыслы были не иное что, как
религия народная, представленная в картине. Он не вымышлял, а изо-
бражал то, чему верили его современники» (С. 58); «Гомер изобразил
нравы своего времени, простые, близкие к натуре, привлекательные
в поэзии и в морали» (С. 76). Опираясь на эти суждения, автор «Кон-
спекта…» формулирует важное для себя методологическое положение:
«Натура есть модель поэзии. Поэт должен ее описывать и представлять
во всей ее неукрашенности» (Там же).
И далее постоянно и последовательно Жуковский фиксирует мастер-
ство Гомера как «великого живописца» в передаче истории и нравов
своего времени, в воссоздании подробностей («В сих-то подробностях
поэзия наиболее пленяет человека» — С. 56), в изображении героев, в
создании «сильного и пламенного слога» («Огонь и простота составляют
главное отличие Гомера» — С. 70; «Язык Гомеров замечателен гением:
сила, огонь, живописность, приятность, гармония в высочайшей степе-
ни — вот его достоинства» — С. 98), как великого архитектора: «»Илиа-
да» есть обширное здание (…), чем больше его рассматриваешь, тем
больше удивляешься великому, необъятному духу строителя» (С. 98).
Но, пожалуй, главное, что русский романтик отмечает в Гомере и
мирообразе его эпоса — «возвышенность духа» (С. 71) и человеколю-
бие: «Ненависть незнакома сердцу Гомера» (С. 97). Дух гомеровского
эпоса
