отвечал душевному складу Жуковского, суть поэзии которого и ее
символ: «посол души, внимаемый душой».
Уже в «Замечаниях во время чтения», которые сопровождают раздел
«Эпическая поэзия» с первых страниц, Жуковский обращает свой взор
на центрального героя «Илиады» — Ахилла. И во всем гомеровском
тексте «Конспекта…» этот образ становится сюжетно и композиционно
моделирующим. «В Гомере самое бездействие Ахилла еще больше, так
сказать, его выказывает. Герои нам только тогда кажутся возвышенны-
ми, когда нет Ахилла: он является, и всё исчезает. Но и Ахилл не в
совершенном бездействии; он действует своим гневом; он иногда яв-
ляется; и наконец затмевает подвиги всех греков поражением Гектора»
(С. 50); «Ахилл есть в сем роде совершеннейшее произведение духа»
(С. 76); «Действие «Илиады» есть отмщенный Ахилл; из сего просгого
предмета Гомеров гений составил обширную, превосходную поэму»
(С. 97. Курсив автора) — эти три последовательно сформулированные
эстетические положения воссоздают поэтическую философию гомеров-
ского героя, его «отличительный образ».
Жуковский подчеркивает силу Ахилла, но эта особенность его ха-
рактера имеет не только внешний («сила воина»), но и внутренний
смысл — сила человека. Полемизируя с Баттё, Жуковский сравнивает
живописца и поэта, подчеркивая, что первый «изображает для глаз фи-
зических», второй — «для глаз умственных» (С. 79). Развивая это поло-
жение, автор «Конспекта…» обращается для его конкретизации снова к
Гомеру и его герою. «Видя положение и жесты Ахилла, изображенного
на картине, — замечает он, — я еще должен угадать его чувства и сам
себе их выразить. Поэт за меня их выражает; по ним я угадываю по-
ложение и наружный вид героя, которые сверх того вижу в описании и
могу вообразить с довольною ясностию» (С. 79).
Жуковский идею «отмщенного» и «бездействующего» Ахилла связы-
вает с природой эпического дара Гомера, который «состоял в искуссгве
изображать» (С. 57). Не комментируя подробно свою мысль, он пишет:
«Герои Гомеровы ослепительны, но они похожи на романических геро-
ев» (Там же). И в этом заявлении — предчувствие балладного Ахилла
1812—1814 гг.
Раздел «Эпическая поэзия» и ее гомеровский субстрат — эстети-
ческий пролог к гомеровскому тексту Жуковского, к творческому его
воплощению. Но и в 1807 г. он словно примеряет гомеровский эпос
к новому времени. «…Всё подвержено перемене: люди изменяются
с каждым веком, их понятия о вещах и, следовательно, самый образ
представления сих вещей должны изменяться вместе с ними» (С. 55) —
это эстетическое положение, связанное с чтением «Опыта об эпической
поэзии» Вольтера, Жуковский проецирует на свою творческую практи-
ку. И в этом смысле 1809—1814 гг. оказываются новым этапом в про-
чтении и постижении Гомера и его эпоса.
В письмах к Александру Тургеневу из Муратова от 1809—1810 гг. Жу-
ковский завязывает крепкий узел вокруг Гомера. Глубокий интерес к
истории и замысел исторической поэмы «Владимир» он вписывает в го-
меровский контекст. В планах «Владимира» среди многочисленных спи-
сков источников Гомер и его «Илиада» занимают едва ли не первое место.
Он отмечает Каталог войск у Гомера и делает замечание: «Сравнить с Тас-
сом и Виргидием. Можно выдумать очень хорошие описания: для этого
надобно заглянуть в древнюю географию…» (ПЖТ. С. 67). Далее следует
конкретизация замысла с постоянным обращением к тексту «Илиады»:
«Сравнение войска с лебедями и пчелами» (Песнь II). Единоборство Па-
риса и Менелая. Приготовление к нему (III книга, ст. 150). Сравнение
Диомеда со львом (V, 205). О Славянском гостеприимстве в описании
чьей-нибудь смерти — подражание Гомеру VI песни» (Там же).
Гомеровский подтекст в поэме из истории Древней Руси естестве-
нен. Гомеровские сравнения, описания, образы не только и не столько
образец для подражания, сколько лаборатория выработки своего стиля
исторического повествования и поэтики национального эпоса. Через
«чужое» — к «своему» (не случайно в поле внимания автора эвентуаль-
ной поэмы оказывается вся мировая эпическая поэзия — от Гомера и
«Слова о полку Игореве» до Вальтера Скотта) — так можно было бы
определить направление поисков русского романтика, если не учиты-
вать, что гомеровский эпос уже вошел в генетический код поэзии Жу-
ковского на правах «чужого — своего».
В письме от 12 сентября 1810 г. Жуковский подробно раскрывает
процесс постижения поэзии Гомера. «Гомера, — пишет он А. И. Турге-
неву, — читаю на Английском, имея перед собою и Фоссов перевод». И
далее, конкретизируя характер своего чтения, он высказывает тонкие
суждения не только о двух переводах (немецком — Иоганна Фосса и
английском — Александра Попа), но и о природе «Гомерова духа»: «Не
соглашаюсь однако, чтобы Фоссов перевод был лучше Попова; может
быть, в первом найдешь более истинного Гомерова духу и Греческой
простоты, но он сух, и чувствительно, что Немец Фосс изо всей силы хо-
тел быть Греком. Поп растянут и иногда очень удаляется от Гомерова
духа, особливо когда дело дойдет до богов, говоря о которых он вме-
шивает такие выражения, которые более приличны новейшим мета-
физикам, зато язык его стихотворнее. Эти два перевода по-настоящему
надобно читать вместе: один увеличит цену другого; Попова щеголева-
тость сделает приятнее Фоссову простоту, а Фоссова сухость сделает еще
приятнее Попову блистательную поэзию» (ПЖТ. С. 63).
Оба перевода с многочисленными пометами и маргиналиями поэта
сохранились в его личной библиотеке (см.: Описание. № 1315, 2651), и
весь этот материал (подробнее см. примечания к «Отрывкам из «Илиа-
ды»») — отражение последовательного, целенаправленного и творче-
ского вхождения в мир Гомера, постижения его тайн и своеобразного
«примеривания» его к своим поэтическим замыслам.
В статье «О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов»
(BE. 1810. Ч. 49. № 3. С. 190—198), своеобразном эстетическом пост-
скриптуме к эпистолярной рефлексии о переводах Гомера и их чтению,
Жуковский, опираясь на размышления Жака Делиля, формулирует свои
принципы перевода «стихов стихами». И вновь точкой отталкивания ста-
новится материал переводов Гомера. «Тем, которые утверждают, что луч-
ший перевод в стихах обезображивает оригинал и ослабляет его красо-
ты, — замечает Жуковский, — я укажу на Гомера, переведенного Попом.
Многие, знающие греческий язык, утверждают, что английская «Илиада»
нравится им более греческой…» (Эстетика и критика. С. 284). Жуков-
ский говорит о тех правилах, которых «необходимо надлежит держать-
ся, переводя стихи стихами» (Там же). Первое правило, которое он далее
и развивает подробно, выражено афористически: «излишнюю верность
почитаю излишнею неверностию» (Там же). И далее, обращаясь к раз-
личным аспектам языка: отдельным выражениям, соединению оборотов,
сравнениям, географическим и этнографическим подробностям, Жуков-
ский показывает, что делает и должен делать «переводчик искусный». Он
обращает особое внимание на «свойства обоих языков» и «физиономию
переводимого писателя», на характер поэмы и «движение слога».
Статья «О переводах…» стала методологической основой для про-
никновения в мир Гомера, для его русской транскрипции. И хотя до
переводов гомеровских поэм было еще далеко, Жуковский готовился к
этому шагу долго и тщательно, примеряя «гомеровские одежды» в эсте-
тической рефлексии об эпической поэзии, в образном строе историче-
ской поэмы «Владимир», в теории перевода, наконец, в оригинальных
опытах 1809—1814 гг.
Три античные баллады: «Кассандра» (1809), «Ивиковы журавли» (1813),
«Ахилл» (1812—1814) — стали первыми экспериментами в воссоздании
духа русской античности. Жуковский ищет поэтические средства для
стиля русской «баллады рока», для воссоздания в ней античного коло-
рита. И если две первые баллады — переводы из Шиллера были ориен-
тированы на известный источник и стали одновременно с постижением
античности открытием русского Шиллера, то «Ахилл» стал уникальным
опытом своеобразной приватизации Гомера, духа его «Илиады». Ис-
следователи давно и справедливо отметили связь баллады Жуковского
с гомеровским эпосом, и эта связь полисемантична: в ней обнаружива-
ется весь предшествующий опыт чтения, эстетического комментария и
теоретических размышлений о переводах Гомера. Вряд ли можно согла-
ситься с утверждением о зависимости «Ахилла» от гнедичевского пере-
вода «Илиады» (Егунов. С. 222): этому противоречит творческая история
баллады (подробнее см. комментарий к ней в т. 3 наст, изд.), созданной
ранее известных публикаций отрывков из «Илиады» Гнедича.
«Кассандра» заканчивалась «гласом»: «Пал великий Ахиллес!»
«Ахилл» — монолог гомеровского героя, выбравшего смерть «в молодо-
сти со славою», песнь («Лиру взял, ударил в струны, // Тих его печаль-
ный глас…») страдающей души. В горниле событий Отечественной
войны 1812 г., участником и очевидцем которой был поэт, в атмосфере
памяти о ее героях и друге юности — Андрее Кайсарове, трагически
погибшем в 1813 г., Жуковский делает античного героя автопсихоло-
гическим образом. Вместе с ним «распространяется душа» самого поэта,
вобравшего в античной балладе отзвуки и мелодии «Певца во стане
русских воинов». Ахилл Жуковского — это поистине герой гомеровско-
го эпоса, переведенный на язык патриотической экзальтации Отече-
ственной войны 1812 г.
«Бездействующий» герой Гомера, говоря языком «Конспекта…» Жу-
ковского, «выказывает» себя в душевном и духовном деянии. Насыщая
текст монолога Ахилла стилистическими формулами «лирики душев-
ных состояний» — «печальный глас», «свет души», «денница печальная»,
«роковая стрела», «моя весна», «сирая душа», «милый свет», «легкая тень
сновиденья», «сладкий глас души родной», «нежный взор», «холм уеди-
ненный», — автор баллады «одушевляет» Гомера и вписывает его эпи-
ческого героя в мир формирующегося русского романтизма.
Дискуссия о гекзаметре, в которой принимали участие друзья-
арзамасцы С. Уваров, А. Воейков, К. Батюшков (подробнее см.: Егунов.
С. 174—202), не могла пройти мимо внимания Жуковского. Его «Аб-
бадона», отрывок из «Мессиады» Клопштока (1814), гекзаметрические
стихотворения долбинской осени 1814 г. —- путь к постижению стихо-
вой фактуры гомеровского эпоса. В письме к Н. И. Гнедичу от конца
1814-го — начала 1815 г. он пишет: «Вы выбрали себе славную работу:
Россия будет Вам благодарна за старика Гомера, которого Вы ей усынов-
ляете; я радуюсь, между прочим, и старому гекзаметру, который вотще
нашим почетным любимцам Феба, ближе к гармонии вдохновленных
лир, чем сухой и прозаический ямб, освященный привычкою» (Книжки
недели. 1896. № 1. С. 9). Гекзаметры, которые Жуковский использует в
шутливой домашней поэзии, обретают масштаб мировидения.
«Гомер на все времена» — так можно определить пафос дальней-
шего постижения Жуковским личности и творчества античного певца.
В «Выписках из немецкой эстетики и критики» (1818) он обращает вни-
мание на следующий фрагмент из статьи Ф. Шиллера «О стихотворе-
ниях Бюргера»: «Народного поэта в том смысле, в каком был им Гомер
для своего века или трубадур для своего, напрасно искать в наше время.
Наш мир уже не гомеровский, где все члены общества стояли по чув-
ствам и помыслам примерно на одной ступени» (Эстетика и критика.
С. 303. Перевод А. Горнфельда). Жуковский разделяет гердеровскую
концепцию народной поэзии. Рассматривая народную поэзию как го-
лос истории и выражение национального духа, немецкий просветитель
в русле своей концепции органического развития определяет Гомера
как народного поэта. Автор «Выписок…» особенно внимательно читает
«Предисловие к народным песням» и фиксирует следующий фрагмент
этого труда: «Поэзия изначально народна. Она жила в ушах народа,
на устах живых певцов, на струнах их арфы; она воспевала историю,
события, тайны, чудеса и знамения; она была подобна цветку, раскры-
вавшему своеобразие каждого народа, его языка и страны, его дел и
предрассудков, страстей и дерзаний, его музыки и его души. Гомер —
народный поэт» (Там же. С. 304—305). См. также: Реморова Я. Б. Жуков-
ский и немецкие просветители. Томск, 1989. С. 159.
Позднее, через 10 лет, он конкретизирует это положение Гердера в
переводе его четверостишия «Нотег», предназначенного для журнала
«Собиратель». На страницах этого журнала одного автора в разделе «Вы-
писки» он приведет гердеровский текст без перевода (Собиратель. 1829.
№ 2. С. 29), но в рукописях поэта, в папке «Материалов для журнала «Со-
биратель»» сохранился перевод Жуковского под немецким заглавием:
Homer
Веки идут, и веки уходят, а пенье Гомера
Всё раздается, и свеж, вечен
