в архиве поэта (Онегинское собрание

ПД) сохранился доклад Жуковского о воспитании великого князя Константина

Николаевича с резолюцией императора Николая I: «Совершенно согласен»1.

По всей вероятности, Жуковский не сразу решился на отказ от предложения

императора и готовился к своей новой миссии. Одним из пунктов воспитательной

программы Жуковского было поручение 12-летнему великому князю «для упраж-

нения в правильном изложении мыслей (…) каждое воскресенье написать пись-

мо к какому-нибудь отсутствующему лицу. Когда очередь дошла до Жуковского,

то его ответ понравился его высочеству и положил основу дальнейшей переписки,

продолжавшейся до кончины поэта» (С 7. Т. 6. С. 342). Действительно, последнее

письмо к великому князю написано 24 сентября (6 октября) 1851 г., за 6 месяцев до

смерти поэта, а последнее известное письмо Константина Николаевича к Жуков-

скому датируется 11 (23) октября 1851 г.

Переписка Жуковского с великим князем Константином Николаевичем, длив-

шаяся почти 12 лет, — любопытный документ не только человеческих отношений

(великий князь подписывал свои письма: «Ваш верный друг» или «Ваш сердечный

друг Константин»; Жуковский в свою очередь признавался: «я вам душою срод-

ни»), но и важный источник для осмысления просветительства Жуковского, его

эстетической позиции 1840-х годов, материал для творческой истории перевода

«Одиссеи». К сожалению, известны не все ответные письма великого князя. Так,

до нас не дошли его размышления о переводе «Одиссеи», которые порадовали

поэта. «Вы говорите мне о моей Одиссее не одни общие фразы; вы говорите мне

именно то, что я желал бы слышать от всякого, имеющего поэтическое чувство и

зоркий вкус, читателя» (С 7. Т. 6. С. 369), — писал Жуковский 24 августа 1849 г. Но

и дошедшие до нас и опубликованные 18 писем поэта и 11 писем великого князя2

проясняют причины посвящения перевода «Одиссеи» именно Константину Нико-

лаевичу.

Своеобразной стихией жизни великого князя Константина Николаевича с дет-

ства было море. Император Николай I предназначал сына для службы во флоте, и

уже в 1831 г. (т. е. в 4-летнем возрасте) он был назначен генерал-адмиралом, по-

степенно постигая все стороны жизни русского флота, атмосферу морских путеше-

ствий и тяготы корабельной службы. В начале 1840-х годов юный Константин по-

вторил маршрут царя Итаки, а позднее командовал кораблями «Улисс» и «Палла-

да». Его воспитание было поручено адмиралу Ф. П. Литке, который не только сумел

внушить ему любовь к морскому делу, но и способствовал нравственному становле-

нию его личности. Не случайно Жуковский так высоко ценил деятельность Литке

на этом поприще, и их переписка — еще одно важное звено в сюжете о переводе

«Одиссеи». Литке не только внимательно прочитал это творение Жуковского, но и

сделал тонкие замечания по поводу «некоторых ошибок в экзаметрах>Л

1 Рукописный отдел РО ПД (архив А. Ф. Онегина). № 27819. См.: Hofmann Μ. Le Musee

Pouchkine d’Alexandre Onegine a Paris. R, 1926. P. 70—71.

2 Впервые письма Жуковского были опубликованы П. А. Вяземским в «Русском архиве» за

1867 г. (Стб. 1386—1439); перепечатаны П. А. Ефремовым (С 7. Т. 6). Письма великого князя

Константина Николаевича к Жуковскому впервые: РА. 1895. Т. 3. № 10. С. 140—146.

3 См. письмо Жуковского к Ф. П. Литке от 9 (20) октября 1848 г. // РА. 1887. Т. 2. № 6.

С. 340.

28′

4*7

Вся дальнейшая карьера Константина Николаевича связана с флотом: с 1855 г.

он управлял Морским ведомством на правах министра, привлекая к службе в этом

министерстве интеллектуальные силы России. Гончаров, Писемский, Григорович,

Максимов украшали Морское ведомство в это время, способствуя развитию русской

литературной маринистики. Участие великого князя в либеральных реформах сво-

его старшего брата, императора Александра II, вызывало к нему симпатии русской

интеллигенции. Наконец, нравственный облик Константина Николаевича, его

филантропические деяния были общеизвестны. Как замечала А. Ф. Тютчева, дочь

поэта Ф. И. Тютчева и фрейлина жены Александра II имп. Марии Александров-

ны, «об великом князе Константине рассказывают очень много хорошего, говорят,

что он очень образован, энергичен и исполнен патриотизма»1. Ей же принадлежит

и своеобразная портретная характеристика 25-летнего великого князя: «Великий

князь Константин самый величественный из них (великих князей. —А. Я.), но он,

как и прочие, очень прост в обращении, тем не менее, несмотря на его невысокий

рост, в его взгляде, в его осанке чувствуется владыка»2.

Сочетание высоких душевных качеств, скитальческой жизни по морям, госу-

дарственного ума великого князя определило в сознании Жуковского его парал-

лель с героем гомеровского эпоса. «Между тем пока вы странствовали по морям,

как северный Одиссей…» (С 7. Т. 6. С. 363); «Вам Одиссея принадлежит по пра-

ву: вы на своем русском корабле посетили те места, которые за 3000 перед сим

лет видел Одиссей. Что рассказал о нем Гомер за тысячу лет до P. X., то пере-

водчик Гомера в XIX веке по Р.Х. посвящает русскому Одиссею; желаю, чтобы

русское эхо греческой лиры было приятно для вашего слуха» (Там же. С. 365);

«…вы окурены уже порохом и более видели земель в ваших странствиях, нежели

мой Одиссей, представленный вам в русском костюме» (Там же. С. 379) — эти

и другие фрагменты из писем Жуковского к Консгантину Николаевичу опреде-

ляют естественность возникновения мысли о посвящении именно ему перевода

«Одиссеи».

Путь к этой мысли отчетливо прослеживается в переписке поэта и «русского

Одиссея». Еще 13 апреля 1841 г. великий князь сообщает Жуковскому: «Вчера же

я начал Одиссею»*. Ничего еще не зная о работе своего духовного наставника над

переводом гомеровской поэмы (об этом Жуковский великому князю напишет лишь

в конце 1842 г.: «Между тем стоустая молва не обманула вас: я перевожу Одиссею» —

С 7. Т. 6. С. 358), 14-летний отрок по coeeiy Жуковского пытается постигнуть мир

«Одиссеи», возможно в немецком переводе. И далее, на протяжении всей перепи-

ски, Жуковский развивает свои принципы восприятия Гомера, эстетики его пере-

вода, размышляет о соотношении новой и древней поэзии.

В письме от 28 октября (9 ноября) 1842 г., т.е. в самом начале работы над пере-

водом, Жуковский уже высказывает пожелание о его посвящении великому князю:

«Очень рад, что вы любите Одиссею; я сам люблю ее более Илиады. В Илиаде более

высоких, поэтических образов, в Одиссее вся жизнь давно минувшего во всей ее

детской беззаботности и в неподдельном простодушии. Если Бог даст мне кончить

начатый труд, то Одиссея моя будет посвящена вам» (С 7. Т. 6. С. 359). Это желание

1 Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров: Воспоминания. Дневник 1853—1854. М.,

1990. С. 146.

2 Там же. С. 109.

:l РА. 1895. Т. 3. № 10. С. 145.

становится отчетливым решением, когда была закончена работа над первой частью

перевода, первыми двенадцатью песнями, и 19 апреля (1 мая) 1848 г. Жуковский

официально сообщает великому князю: «Основываясь на вашем позволении посвя-

тить вам мой перевод, я выставил в начале тома ваше имя; надеясь, что вы мне за

это пенять не будете» (Там же. С. 365)’. В мае 1848 г. это посвящение стало уже

реальностью, появившись на титульном листе сразу двух изданий перевода первой

части «Одиссеи».

В переписке с великим князем переводчик «Одиссеи» играл естественную для

него роль воспитателя, своеобразного гомеровского Ментора. И в этом смысле

Константин Николаевич был для него одновременно и Телемахом. Уже в одном из

первых писем великому князю от 10 (22) декабря 1840 г. Жуковский подробно раз-

вивает свою теорию нравственного самоусовершенствования. «Никто не родился

совершенным; но достигнуть возможного совершенства есть цель нашей жизни»

(С 7. Т. 6. С. 344), — замечает он. И затем на примере жизни Демосфена раскры-

вает путь каждого человека к совершенству: «То, что сделал Демосфен для того,

чтобы быть оратором у каждый из нас должен делать для того, чтобы быть человеком

в настоящем значении этого слова» (Там же. С. 345. Курсив Жуковского. — А. Я.).

В последующей переписке, о чем бы ни рассуждал поэт, античный, гомеровский

подтекст пронизывает его поучения. Достаточно прочитать пространное толкова-

ние «древней аллегории» о Геркулесовом выборе (письмо от 29 декабря 1840 г.),

размышление о «светлых видениях первобытного мира» и «новейшей поэзии,

конвульсивной, истерической, мутной и мутящей душу» (от 28 октября / 9 ноября

1842 г.), своеобразный трактат о Цареграде и Византии (от 21 октября / 2 ноября

1845 г.), эссе о оютношении «Илиады» и «Одиссеи», чтобы понять, сколь значим

был для русского Ментора воспитательный потенциал античности вообще и гоме-

ровского эпоса в частности.

Именно в этом контексте этико-эстетической и общественно-философской реф-

лексии Жуковского посвящение перевода «Одиссеи» великому князю Константи-

ну Николаевичу обретало органическую связь с идеей создания особого варианта

перевода — «Одиссеи для юношества», «образовательной детской книги». Эту свою

идею Жуковский изложил в письме от 12 (24) сентября 1847 г. к С. С. Уварову, быв-

шему тогда министром просвещения, а впоследствии отрывок из этого письма сра-

зу же вслед за посвящением поместил в качестве предисловия к первым изданиям

«Одиссеи».

Но, безусловно, и роль русского Ментора, и переписка с великим князем, и,

конечно же, посвящение подсказали эту оригинальную транскрипцию перевода.

В письме к Константину Николаевичу от 24 августа 1849 г. Жуковский, по существу,

зафиксировал эту связь. «Если вы, — писал он, — не зная, как я, по-гречески, по-

няли из моей Одиссеи, что такое трехтысячелетний старик Гомер, если он, в моем

с него снимке, представился вам простосердечным, вдохновенным сказочником,

бродящим из города в город, из селения в село, поющим или рассказывающим,

под звуки лиры, сказки о славных днях старины, просто, неукрашенно, болтливо,

и если и у вас зашевелились волосы на голове от его непритворного вдохновения

почти так же, как за 3000 лет они шевелились у старых и молодых на собраниях

1 Как явствует из письма Жуковского к А. С. Стурдзе от 10 марта н.ст. 1849 г. он дал ве-

ликому князю Константину Николаевичу «давно обещание приняться за «Одиссею», и если

удастся перевесть, ему посвятить ее» (СС 1. Т. 4. С. 664).

народных — то, конечно, работа моя удалась, и в разговоре моем с поэтом, отда-

ленном от меня почти 30-ю веками, сердце сердцу весть подало. Как должно перево-

дить Гомера, о том я сказал в отрывке, помещенном вместо предисловия в начале

«Одиссеи»» (С 7. Т. 6. С. 369).

Таким образом, история с посвящением перевода «Одиссеи» великому князю

Константину Николаевичу многосюжетна и таит еще не разгаданные загадки (по-

чему и по чьей воле еще при жизни великого князя было снято посвящение в по-

смертных изданиях?)1, но очевидно, что посвящение было далеко не случайно и

эстетически значимо для Жуковского.

Жуковский нередко использовал прием двойной адресации своих произведе-

ний. В письме к великому князю Александру Николаевичу он сообщает, что хотя

и посвятил «Одиссею» его брату, но перевод также посвящен и ему, так как будет

напечатан в Собрании сочинений Жуковского, имеющем общее посвящение госу-

дарю наследнику2. И в этом контексте ассоциация с Телемахом распространяется

и на старшего брата великого князя Константина Николаевича, ибо «тема неруши-

мого тандема отца и сына», «образ могучего и благородного царя, усмирителя бун-

тов и стража порядка» — важнейшие в историософской концепции Жуковского3.

Предисловие к прижизненому изданию «Одиссеи» — «Отрывок из письма» —

заслуживает особого разговора. Еще в разгар работы над первой частью перевода,

в 1845 г. у Жуковского возникает идея создания двух «Одиссей»: одной — для всех,

другой — для юношества. В