Замечательна
она как по своему поэтическому достоинству, так и потому, что подала повод мно-
1 Цит. по кн.: Русские эстетические трактаты первой трети XIX века: В 2 т. М., 1974. Т. 2.
С. 531—532.
2 Герцем Л. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954. Т. 1. С. 279.
жеству отзывов, заметок, статей»1. Ему вторил критик «Отечественных записок».
Он начинал почти теми же словами: «Первое место между изящными произведе-
ниями принадлежит, бесспорно, переводу «Одиссеи», совершенному Жуковским»2.
И далее так развивал это заявление: «…он составляет важный факт как в истории
отечественной литературы вообще, так, в частности, в истории нашего знакомства с
классической поэзией и в литературной жизни Жуковского»3. Подробно о тех впе-
чатлениях, какие перевод Жуковского «производит на нас при современном со-
стоянии литературы», говорил и С. Шевырёв, особенно подчеркивая, что «в наше
время выступает на этот подвиг тот поэт, который один только у нас и мог совер-
шить его»4.
Конечно, преувеличением прозвучали слова Гоголя о том, что «появление
«Одиссеи» произведет эпоху» (Гоголь. VIII, 236), но и в этих словах была доля ис-
тины. Автор «Мертвых душ» в своей оценке перевода Жуковского как никто другой
исходил из опыта создания национального эпоса. Для него «Одиссея» Гомера —
своеобразная энциклопедия древнего мира, так как «захватывает (…) публичную
и домашнюю жизнь, все поприще тогдашних людей» (Там же). В переводе Жуков-
ского Гоголь увидел не только «воссоздание, восстановленье, воскресенье Гомера»
(VIII, 237), но и современное содержание. В статье «Об «Одиссее», переводимой
Жуковским» он писал: «…что легло в дух ее содержания и для чего написана сама
«Одиссея», то есть, что человеку везде, на всяком поприще, предстоит много бед,
что нужно с ними бороться, — для того и жизнь дана человеку,— что ни в каком
случае не следует унывать, как не унывал и Одиссей, который во всякую трудную и
тяжелую минуту обращался к своему милому сердцу, не подозревая сам, что тако-
вым внутренним обращением к самому себе он уже творил ту внутреннюю молитву
Богу, которую в минуты бедствий совершает всякий человек, даже не имеющий
никакого понятия о Боге» (VIII, 239). Эта оптимистическая, хотя и не лишенная
религиозного пиетизма концепция «Одиссеи» Жуковского у Гоголя была тесно свя-
зана с нравственными поисками. Современный эпос для него определяется, пре-
жде всего, гуманистическим содержанием.
В этом отношении гоголевские оценки поэзии Жуковского в названной статье, и
в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», так-
же входящей в «Выбранные места из переписки с друзьями», пронизаны мыслью о
великом нравственном ее значении. Вслед за Белинским Гоголь раскрыл поэтиче-
скую самобытность и оригинальность Жуковского в его переводах. «Не знаешь, как
назвать его, — переводчиком или оригинальным поэтом. (…) Каким образом сквозь
личности всех поэтов пронеслась его собственная личность— это загадка, но она так
и видится всем» (VIII, 377). Но в отличие от всех своих предшественников Гоголь
сделал попытку рассмотреть эволюцию поэта, выявить направление его движения.
«В последнее время в Жуковском стал замечаться перелом поэтического направле-
нья», — так Гоголь определяет тенденцию обращения Жуковского к эпосу, а в связи
с переводом «Одиссеи» прямо заявляет, что «вся литературная жизнь Жуковского
была как бы приготовлением к этому делу» (VIII, 237). Конкретизируя этот процесс,
1 Современник. 1850. Т. 20. № 3—4. Отд. III. С. 1.
2 Отечественные записки. 1849. Т. 68. № 1. Отд. V. С. 1.
3 Там же. С. 2.
4 Москвитянин. 1849. Кн. 1. № 1. Раздел IV. С. 44—45.
автор «Мертвых душ», несмотря на преувеличения, выявил этический пафос рус-
ской поэзии, закономерность ее опытов в области национального эпоса.
Русская журнальная критика 1840-х годов, оценивая перевод Жуковского, наме-
тила различные подходы к его прочтению и интерпретации. Если Гоголь, Белин-
ский, Шевырев, в определенной степени Сенковский, прежде всего, подчеркивали
его общественное и эстетическое значение, то представители «научной критики»,
ученые-классики (П. А. Лавровский, И. И. Давыдов, Б. И. Ордынский, Г. С. Де-
стунис) выявляли соответствие текста перевода подлиннику, пытались осмыслить
природу разночтений.
Профессор Московского университета, известный эстетик и философ И. И. Да-
выдов, редактируя статью студента Главного педагогического института П. А. Лав-
ровского «Сравнение перевода «Одиссеи» Жуковского с подлинником на основа-
нии разбора 9-й рапсодии», подчеркивал его роль как «литературного произве-
дения» отечественной словесности, которое «возвышая умственную деятельность
общества, содействует его духовному развитию»1. Вместе со своим учеником он
высоко оценивает стратегию Жуковского-переводчика, противопоставляя ее «не-
достатку чистоты и правильности языка» в «Илиаде» Гнедича, хотя и критически
отзывается о «введении своей личности в перевод произведения, по преимуществу
объективного»2.
Молодой профессор греческой словесности Казанского университета, перевод-
чик «Илиады» Б. И. Ордынский (1823—1861) на страницах того же журнала более
резко оценивает позицию Жуковского-переводчика, его субъективность: «у пере-
водчика много лишнего, ослабляющего, подкрашивающего в высшей степени про-
стые слова подлинника»4. Он упрекает Жуковского в незнании «гомерова языка и
быта», критикуя подстрочник Грасгофа. Сами пожелания критика вряд ли были
приемлемы для Жуковского. «Чтоб перевод «Илиады» и «Одиссеи» удовлетворял
настоящим потребностям, должно перевести эти поэмы, если не народным языком,
то по крайней мере таким языком, который был бы чужд всех чисто литературных
слов и выражений»4. Показательно, что Φ. М. Достоевский в письме к брату от 27
августа 1849 г. из Петропавловской крепости, вероятно, следя за ходом полеми-
ки, констатировал: «Прочел я с величайшим удовольствием вторую статью разбо-
ра «Одиссеи»; но эта вторая статья далеко хуже первой, Давыдова. То была статья
блистательная… »5
Как всегда парадоксален О. И. Сенковский. Признавая бесспорную уникаль-
ность самого факта обращения Жуковского к переводу Гомера в такую «неизящ-
ную» эпоху, провозглашая переводчика «поэтом, когда все перестали быть поэта-
ми»: «Жуковский, последний из поэтов, берет за руку самого первого поэта, слепого
певца и (…) торжественно зовет нас на пир прекрасного»6, он в то же время не
принимает «германофильство» Жуковского. Критикуя «немецкую ученость» в лице
К. Грасгофа, утверждая, что «Гомер был мужик, малороссийский гусляр и пел на
1 Отечественные записки. 1849. Т. 63. Отд. V. С. 2.
2 Там же.
* Там же. 1849. Т. 65. Отд. V. С. 30.
4 Гам же. С. 36.
* Достоевский Φ. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28. Кн. 1. С. 159.
6 Библиотека для чтения. 1849. Т. 93. № 183. Ч. 1. С. 2. Курсив автора. —Л. Я.
толкучих рынках городов Ионии»1, Сенковский предлагает русифицированную
версию «Одиссеи». Уже первые стихи этого перевода:
Про мужа порасскажи мне, муза, преувертливого, который очень много
Скитался, после того как Трои святой городишко разрушил…» —
напоминают поэтику «склонения на наши нравы» и эстетику простонародности.
Мифологические антропонимы редактор «Библиотеки для чтения» рекомендует
переводить на русский манер (вмесго Зевса — Живбог, вмесго Афины-Паллады —
Синьдева, вместо Посидона — Текучист и т. д.). Столь же он изобретателен в трак-
товке образа нимфы Калипсо, которую характеризует как «покрывалиха, ложная
скромница, женщина, закутывающая лицо свое в покрывало перед народом, и не-
воздержанная в сгрлсгях своих, готовая на все крайности, за глазами, при удобном
случае, в стороне»2. Фантазия барона Брамбеуса безгранична, но к прочтению пере-
вода Жуковского его изыскания имеют самое косвенное отношение.
Наиболее основательно и талантливо интерпретировал «Одиссею» Жуковского
профессор греческой словесности Санкт-Петербургского университета Г. С. Десту-
нис (1818—1895) на страницах «Журнала Министерства народного просвещения».
Выявляя отступления русского поэта от оригинала, критик, прежде всего, подчер-
кивает главное: «Сила и игра сграсгей, полнота характеров, быстрота и краткость
описаний, долгота и обилие рассказов, плавность и звучность стиха, дружба, в кото-
рой живет он [Жуковский. — А. Я.] с периодом, согласие стиха и периода Русского
со стихом и периодом Греческим, сколько дозволяют Русский язык и избранный
переводчиком размер: всё это перешло в Русский перевод. (…) Чувства переданы
большею частию так верно, что там даже, где микроскоп Филологии не откроет
в переводе Жуковского всех соответствующих слов, — тон чувства передан. (…)
Верность этим общечеловеческим, глубоко-поэтическим началам Одиссеи именно
и господствует в новом переводе»3. Жуковский обратил внимание именно на эту
статью. В письме к П. А. Плетневу от 2 (14) июня 1850 г. он, в частности, замеча-
ет: «Я прочитал недавно в журнале Министерства Просвещения дельную статью о
моей «Одиссее» (это в январском № 1849 г.). Она подписана Г. С. Я бы желал знать,
кто этот Г. С. Написано со знанием дела, с достоинством, с чувством поэтическим»
(Переписка. Т. 3. С. 668—669).
Уже современная критика, занимавшаяся сравнением перевода «Одиссеи»
Жуковского с подлинником, была единодушна в признании его субъективности.
«… Словом, — констатировал критик «Отечественных записок», — В. А. Жуковский
переводчик субъективный: переводя, он не отрывается от своей личности… — и
от настоящего перевода «Одиссеи» нужно было ожидать, даже не читая его, что
это будет скорее «Одиссея» Жуковского, чем — Гомерова «Одиссея», переведенная
Жуковским»4. Субъективность перевода тесно связывалась с романтической при-
родой творчества поэта.
1 Там же. С. 16.
2 Там же. С. 20.
а Журнал Министерства народного просвещения. 1850. Ч. 67. Отд. II. С. 62, 85, 64. Статья
подписана криптонимом: Г. С.
4 Отечественные записки. 1849. Т. 65. № 8. Отд. V. С. 21.
Даже самые требовательные критики, выступавшие за объективность перево-
да гомеровских поэм, не могли не признать эстетическое обаяние перевода Жу-
ковского. «Неужели филология и антикварство заглушит в критиках эстетическое
чувство!..» — восклицал по поводу перевода Жуковского один из ревнителей точ-
ности и объективности в переводе Гомера. И добавлял: «Перевод Жуковского на-
значен не для тех, кто изучает древность, а для тех, кто хочет послушать Гомера на
родном языке»1. Позднее гомероведы, называя перевод Жуковского «вольным и
украшенным»2, говоря о том, что в нем поэт «заменил античный тон текста тонами
собственной романтической палитры»3, вынуждены были констатировать: «десят-
ки точнейших ученейших переводов, конечно, не дали бы того, что дал один этот
перевод»4.
Споры о переводе «Одиссеи» не были столь бурными, как балладные баталии
1810—1820-х гг.: авторитет Жуковского как поэта был непоколебим. Но и эта поле-
мика затрагивала важные вопросы современного литера!урного развития, в част-
ности проблему национальных форм эпоса. Не касаясь всех частностей этой дис-
куссии, ставящей целый ряд вполне конкретных вопросов гомероведения, заметим,
что поиски Жуковского в области эпической поэзии не прошли бесследно для Го-
голя, да и для всей русской литературы. Герцен, Тургенев, Некрасов, Островский,
Достоевский, Толстой, начинавшие свой творческий путь в эпоху споров вокруг
«Мертвых душ» и перевода «Одиссеи», вокруг проблем национального эпоса, каж-
дый по-своему отозвались на эти споры в своем последующем творчестве. В этом
смысле перевод Жуковского можно по праву назвать «русской Одиссеей». Гоголь
преувеличивал влияние этого перевода на современное общество и его нравствен-
ное развитие, но он безусловно был прав, говоря о воздействии его на современную
литературу.
А. Янушкевич (§ 1, 2, 5, 6), § 4 {совместно с В. Киселевым),
Н. Никоиова (§ 3)
1 Журнал Министерсва народного просвещения. 1850. Ч. 67. Кн. 8. Отд. П. С. 71.
2 Егунов А. Н. Указ соч. С. 373.
3 Толстой И. Одиссея в переводе Жуковского// Гомер. Одиссея. М.; Л., 1935. С. 41.
4 Там же. С. 44.
Поправки В. А. Жуковского к «Одиссее для юношества»
Вот что было мною сказано в другом месте: «Я бы желал сделать два издания
разом «Одиссеи» — одно для всех читателей, полное, другое для юношества с вы-
пусками (весьма немногими) тех мест, которые не
