он младенец, видевший

во сне все, что есть чудного на земле и в небесах, и лепечущий об этом

звонким, ребяческим голосом на груди у своей кормилицы природы»1.

Читатель, ознакомившийся с предыдущей статьей, едва ли согласится

с такой оценкой, да и сам Жуковский на практике чаще ее опровергал,

чем подкреплял.

Начнем с главного материала гомеровского эпоса — его искусствен-

ного, выработавшегося в процессе многовекового развития языка, ко-

торый представляет собой истинную амальгаму разновременных фоне-

тических и морфологических явлений из различных диалектов («ахей-

ского», эолийского, ионийского), при том что архаизмы соседствуют со

словами обычной и даже обиходной речи, свободно используются грам-

матические дублеты (типа русских «с тобой» и «с тобою») и применяется

целый ряд других приемов. (О таком средстве эпической техники, как

сложные определения и постоянные эпитеты, читатель уже знает из

предыдущей статьи, § 52). Необыкновенной изощренностью отличается

ритмический строй обеих поэм. Принятый в них послушный воле ав-

тора дактилический гексаметр позволяет ему передавать самые тонкие

смысловые нюансы. Чтобы изобразить в рассказе замедленность дей-

ствия, в любой стопе, кроме пятой, два кратких слога могут заменяться

одним долгим (получается так называемый спондей, который в русском

стихосложении передается хореем); допускаются удлинение или сокра-

щение гласных. Поскольку все эти приемы трудно оценить без при-

влечения языка оригинала, попробуем объяснить некоторые из них на

примерах из русской поэзии.

Когда во всгуплении к «Медному всаднику» Пушкин сначала пишет:

«Здесь будет город заложен», а через каких-нибудь 7 стихов: «Прошло

сто лет, и юный град…», то различие между разговорной интонацией,

в которую облечено размышление Петра, и авторским отношением к

красоте выросшего Петербурга ощущается читателем как употребле-

ние стилистических красок единого поэтического языка и не вызыва-

ет у него никакого сопротивления. Затем, в русском языке существует

известная разница между формой «воскресение» как возврат к жизни

и «воскресенье» как день недели, но это сравнительно редкий случай

стилистической дифференциации грамматических форм, которую ни-

коим образом нельзя установить, например, в «Домике в Коломне», где

в строфе I употребляется выражение «…с тройным созвучием», а в стро-

фе III рифмуются «увечья», «наречья» и «готов сберечь я». Ясно, что в

последнем случае выбор формы слова диктуется соображениями метра,

1 Жуковский В. А. Сочинения. 7-е изд. СПб., 1878. Т. VI. С. 369.

2 Здесь и далее В. Н. Ярхо ссылается на свою статью «»Одиссея» — фольклорное насле-

дие и творческая индивидуальность» (Гомер. Одиссея. Перевод В. А. Жуковского. М.: Наука,

2000.) — Ред.

30 — 3454

4б7

как это было с грамматическими дублетами и у Гомера1. Наконец, в

гексаметре у русских поэтов встречается замена дактиля хореем, чаще

всего — в переводах или подражаниях древним (опять же у Пушкина:

«Чистый лоснится пол…»).

Возвращаясь после этого небольшого отступления к «Одиссее» Жу-

ковского, спросим себя, в какой мере можно соотнести его переводче-

ские принципы с особенностями языка Гомера. Начнем с его самого

крупного достижения — необыкновенно легкого и гибкого гексаметра,

с очень скупым употреблением замедляющих течение стиха хореев, и

то лишь в начальной стопе (на все 12 с небольшим тысяч строк при-

ходится немногим более сотни таких стихов). Гексаметром Жуковский

пользовался и раньше — в частности, в уже упомянутых переводах

из Овидия и Вергилия, но никогда этот размер не звучал у него так

свободно, как в «Одиссее». Вот немного статистики. В первом 21 стихе

эпизода из Овидия — 7 хореев, во всей кн. 1 «Одиссеи» — 3. Вместе

с тем, в переведенной примерно за 20 лет до того кн. II из «Энеиды»

Жуковский уже использовал накопление хореев в том же стихе, где в

оригинале — 3 спондея: «Как погибла Троя, как Приамово царство //

Греки низринули…» (ст. 4). В «Одиссее» наиболее замечательный при-

мер в этом отношении — пять стихов из кн. II. 594—598, независимо

от того, признаем ли мы их творчеством автора «Одиссеи» или позд-

нейшей вставкой (см. в Примечаниях вступительную заметку к кн. 11).

Здесь в оригинале на 4 первых гексаметра приходится 6 спондеев, изо-

бражающих, с каким усилием катит Сизиф в гору камень; заключает

описание пятая, сплошь дактилическая стопа: камень быстро катится

вниз. Точно так же в переводе: 6 хореев в первых четырех стихах и за-

ключительный стих из одних дактилей2.

1 Может быть, еще более наглядный пример такого, обусловленного размером, употре-

бления грамматических дублетов дал сам Жуковский в первом же четверостишии принесше-

го ему общероссийскую славу перевода из «Сельского кладбища» Томаса Грея.

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись в шалаш спокойный свой.

2 С точки зрения построения стиха Жуковскому могут быть предъявлены две претензии.

Во-первых, у Гомера прямая речь никогда не начинается с середины стиха, не кончается на

ней и не прерывается указанием на говорящего. В переводе это правило иногда нарушается.

Например: «Зевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка»» (1. 45; всего таких сти-

хов около 60); или: «…То ведать// Должен я» (9. 280; всего свыше 30 случаев); или: «Добрый

мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев» (1. 209 = 226 = 302; всего таких стихов

свыше 20). В сумме с такого рода нарушениями выходит около 110 строк, т. е. менее одного

процента от общего числа стихов в 12083. Во-вторых, встречается незначительное количество

Другим замечательным свойством перевода Жуковского является

обилие и богатство сложных прилагательных, примеры чего читатель

найдет в первых же стихах поэмы: «многоопытный», «богоподобный»,

«хитроумный» Одиссей, «светоносный» бог Гелиос, «длинноогромные»

столбы, поддерживающие небесный свод, «коварно-ласкательные сло-

ва», которыми Калипсо пытается удержать у себя Одиссея. А потом

встретятся «бесплодносоленая бездна» и «широкотуманная зыбь» моря,

«звонкопространные сени» и «громкозвучнокопытные кони» и еще де-

сятки, если не сотни, других сложных определений, которые могут

не всегда совпадать с оригиналом («меднокованные копья» там, где

в оригинале просто «медные»; «звонкоприятный голос» Калипсо, где

эпитет добавлен переводчиком, равно как определение «сладостно-

убийственный» в применении к голосу Сирен, отсутствующее в ориги-

нале, но по существу верное), но в своей совокупности создают то оби-

лие материальных, световых, цветовых и всяких прочих качественных

характеристик, которыми отличается гомеровский эпос.

Вместе с тем следует заметить, что одно и то же сложное опреде-

ление Жуковский часто без необходимости переводит по-разному.

Так, самый употребительный постоянный эпитет Одиссея πολύτλας

«многострадальный» передается восемью способами, из которых наи-

более частый («богоравный», 9 раз) не имеет никакого отношения

к «многострадальности». Далее в убывающем порядке следуют еще

семь: «хитроумный», «в испытаниях твердый», «постоянный в бедах»,

«твердый в бедах», «многославный страдалец», «непреклонный в на-

пастях», «многохитростный» (последние 4 — по одному разу). Две-

надцать раз эпитет вообще опущен. Аналогичная картина — с опре-

делением πολύμητις: оно переводится то как «благородный» (8. 165),

то как «богоравный» (11. 354; 13. 311), то как «хитромысленный» (9.

1), то как «многоумный» (21. 274) — ближе всего к оригиналу послед-

ний перевод, и им можно было бы везде воспользоваться без всякого

ущерба для смысла (а в двух первых случаях — и для размера). Точно

также вполне выдерживают замену в стихе определения «лучезар-

нокудрявая» и «светозарнокудрявая», служащие переводом одного и

того же прилагательного εύηλόκαμος применительно к Эос (5. 390 и

9. 76). Или эпитеты «меднообутые» и «светлообутые» (εύκυήμιδες) —

при спутниках Телемаха. Старший коровник (βοών επιβούκολος) Фило-

йтий в одной и той же позиции в стихе назван «пастухов повелитель»

(20. 235) и «простодушный коровник» (21. 199). Конечно, можно ска-

ошибок в размере: 20 раз не хватает 6-й стопы (напр., 8. 403; 9. 175; 12. 331), около 30 раз

добавлена лишняя, 7-я (напр., 5. 171; 8. 290; 13. 275). Всего выходит около 50 случаев, т. е. и

вовсе менее половины процента.

зать, что к середине 19 в. еще не вполне сформировалось представ-

ление о поэтике древнегреческого эпоса, не говоря уже о теории oral

poetry, и поэтому постоянные эпитеты могли производить впечатле-

ние ненужной тавтологии, которую переводчик считал себя вправе

разнообразить по своему усмотрению. Может быть, в общем стиле

перевода эти вариации мало что меняют, но по отношению к поэти-

ческой технике Гомера, где существенную роль играют постоянные

эпитеты, сросшиеся с их носителями, такие вольности нельзя не при-

знать некорректными1.

Следующий вопрос — перевод повторяющихся стихов. Здесь мы

сталкиваемся опять с двумя противоположными тенденциями. С одной

стороны, можно отметить случаи безупречного равенства, особенно в

переводе типичных ситуаций или, например, 1. 261 сл. = 4. 345 сл. =

17. 136 сл.; 5. 178 сл. = 10. 343 сл.; 1.356—360 = 21.354—358; 11.6—10 =

12. 148—152. Если, однако, читатель сравнит перевод 10. 517—525 и

11. 25—33, буквально повторяющихся в оригинале, то он увидит такие

совершенно необязательные замены, как «другое» на «второе», «всех

вместе призвав их» на «мной призванных вместе», — Жуковский явно

избегал тавтологии в оригинале, хотя и писал, что «надобно сберечь

всякое слово и всякий эпитет»2.

Заметим попутно, что в других случаях Жуковский стремился со-

блюдать приемы «малой» поэтической техники, употребленные в

«Одиссее». Так, он довольно близко к оригиналу передавал рамочное

оформление отдельных отрезков текста, о котором речь шла в преды-

дущей статье (конец § 6). То же самое верно по отношению к некото-

рым особенностям синтаксической структуры оригинала. В 2. 115 сл.

Антиной и в оригинале запутывается в собственной речи, и главное по

смыслу предложение появляется только в ст. 123. Соответствует ориги-

налу анаколуф в 9. 431.

1 Один раз Жуковский оказался, впрочем, в положении plus roi que le roi тёше. Известно,

что небо у Гомера всегда «звездное» (άστερόεις), независимо от времени дня или ночи. Однако

один раз из этого правила сделано исключение: в кн. 11. 17 сл. говорится, что Гелиос всходит

на звездное небо, а обращается к земле с неба (без определения!). По-видимому, автор понял,

что при появлении солнца звезды исчезают с небосклона. А вновь появляются только после

его исчезновения. Тем не менее, Жуковский оба раза оставил эпитет в неприкосновенности!

В то же время надо освободить переводчика от напраслины, которую возвел на него Егунов.

В кн. 6. 101 Навсикая так же названа в оригинале «белорукой» (λευκώλενος), как и многие

другие женщины (см. примеч. к ст. 101); так было и у Жуковского в первом издании 1848 г.

Впоследствии в текст вкралась опечатка, которая пошла кочевать по всем переизданиям, в

результате чего Навсикая стала «белокурой»; из этого Егунов сделал вывод, что Жуковский не

решился применить к ней обычный эпитет, а переделал его, «хотя на цвет ее волос указаний

у Гомера нет». Действительно, нет, как не было и у Жуковского.

2 Жуковский В. А. Сочинения. Т. VI. С. 184.

Одним из средств выразительности служат в «Одиссее» анафоры —

и они не ускользнули от внимания переводчика: «Многих людей горо-

да… //Много и сердцем скорбел…» (1.3 сл.); «Поплыл вперед, угадав… //

Поплыл со всеми своими…» (3. 166 сл.); «Или… громаду пронзить… //

Или… с утеса низвергнуть… // Или оставить…» (8. 507—509). То же самое

следует сказать о передаче тавтологии оригинала там, где она не касает-

ся постоянных эпитетов («…негодяй негодяя ведет… // …равного с равным

бессмертные сводят», 17. 217 сл. или: «…избегшие… избегну в… избег»,

1. 11—19, в оригинале различные формы глагола φεύγω «избегать»), об

игре слов («готовит…приготовлено», 4. 770 сл.; «…невиновную мать об-

виняешь…», 20. 135), об одинаковом окончании двух смежных стихов

(19. 563 сл.) и даже об аллитерациях (см. 1. 47—49 и примеч.; вполне

соответствует оригиналу аллитерация на