надо
все же признать, что ругательствами по адресу Одиссея Жуковский не-
1 Такое же «характерологическое» усиление в переводе — в 17. 478: «или беги неоглядкой
отсюда», — говорит Антиной Одиссею-нищему. В оригинале: «уходи в другое место».
сколько злоупотребляет: сказано ли о нем в оригинале «нищий», «ста-
рик», «жалкий», «несчастный», или он вовсе никак не назван, в перево-
де Одиссей-нищий всегда «бродяга», «побродяга», «наглец» (см. 17. 449,
460; 18. 81, 389, 391, 400; 19. 68).
Другую группу вульгаризмов оправдать труднее. Если неблагозвуч-
ное слово «сволочь», употребленное Антиноем (17. 376), можно принять
в его первоначальном значении «сброд» (ср. у Пушкина: «Из мелкой
сволочи вербую рать»), то в устах Телемаха (20. 265) оно вовсе неумест-
но, как и выражения «жрать до упаду» (2. 57 = 17. 536, в оригинале
«пировать»; ср. 1. 373) или «ошалел» (21. 369, добавлено переводчиком).
С известной натяжкой можно согласиться, что Одиссей и Пенелопа об-
зывают множество женихов «шайкой» (16. 105; 18. 167; 19. 39; 23. 37), и
он, не выходя из роли нищего, грозит Иру разбить ему в кровь «рыло»
(18. 21), — в речи Афины (15. 12, 28) и тем более автора та же «шайка»
«жрущих» женихов (20. 386; ср. 3. 315) или выражения вроде «в правую
треснула руку» (18. 397), «треснулся об пол» (22. 94), «начали бегать они,
ошалев» (22. 299, в оригинале: «бегали»), «издох», «издыхали» (18. 91;
22. 118) отнюдь не отвечают оригиналу.
Как видим, и вопрос о вульгаризмах также не решается вполне одно-
значно, как и об употреблении славянизмов.
6
Наряду с заметным колоритом патриархальной русификации в со-
четании с некоторым злоупотреблением вульгаризмами в переводе
«Одиссеи» присутствует еще одна черта, в высшей степени характерная
для Жуковского-поэта, — налет сентиментальной идиллии.
Так, прислужницы Навсикаи являются в переводе не иначе как ее
подругами (6. 84, 99 и т. д.). Одиссей-нищий и свинопас Евмей обраща-
ются друг к другу: «Мой добрый хозяин», «Мой добрый Евмей», «До-
брый мой гость»; Пенелопа начинает свои вопросы к Одиссею со слов:
«Мой добрый старик» (14. 144, 167, 391; 15. 307, 341 сл., 486; 19. 105;
в оригинале — либо только «старик», либо «чужеземец», либо вообще
нет никакого обращения, и оно целиком добавлено переводчиком).
Сам Одиссей провожает Телемаха в город напутствием: «Добрый путь,
мой прекрасный» (17. 22, в оригинале: «однако иди», без всякого об-
ращения). Теми же словами отвечает Евриклея на распоряжение Теле-
маха (19. 22, в оригинале «дитя». Писистрат выходит навстречу Теле-
маху и «ласково» берет его за руки; Эйдофея приветствует Менелая с
«ласковым видом»; Телемах предлагает Евмею задержать у себя чуже-
земца, «угощаемого с лаской» (3. 37; 4. 370; 16. 82, везде — добавления
переводчика)1. Менелай дружелюбно треплет рукой щеки Телемаха,
Калипсо и Афина — Одиссея (4. 610; 5. 181; 13. 285 сл.). Добавление
наречия «дружелюбно» — еще один из приемов Жуковского (3. 374;
9. 124; 10. 312; 14. 45; 20. 326). Супруга Нестора— «кроткая сердцем»
(3. 452); долго хранится память о «товарище нежноприветном, кротком
сердцем» (8. 584). В результате такого рода добавлений среди положи-
тельных героев поэмы возникает атмосфера доброты, ласки и участия,
свойственная отчасти и оригиналу, но в ее внешних проявлениях при-
внесенная переводчиком2.
Идиллический покров окутывает в переводе супружеские взаимоот-
ношения. Одиссей желает Навсикае, чтобы боги дали ей мужа «по серд-
цу» (6. 181 — добавлено переводчиком, как и в 6. 285: «ей по душе»).
Мужа и жену Жуковский считает «сердцем избранными» (13.45; 15. 356;
19. 266; 23. 150); верная своему долгу Пенелопа страдает от необходимо-
сти покинуть тот дом, где она «нашла счастье» (19. 581 = 21. 79). Между
тем из поэмы ясно, что мужа девушке или вдове выбирали не по влече-
нию ее сердца, а в зависимости от величины предложенного выкупа и
сделанных подарков (6. 159; 11.117 = 13. 378; 15. 367; 18. 276—279), и
в оригинале «избранным сердцем» супругам соответствуют «законные»
мужья и жены*. «Счастье нашла» — добавление переводчика: конеч-
но, Пенелопе хорошо жилось с таким мужем, как Одиссей, вообще же
«всякая (жена) скорбит, утратив даже другого (т. е. менее достойного)
мужа» — таков точный перевод 19. 266. Соответственно, и Пенелопа
предпочла бы умереть вместе с Одиссеем, чем «радовать мысли худ-
шего мужа» (20. 82) — в переводе: «чем быть мне подругою мужа, про-
тивного сердцу». В самом же эпосе отношения между полами сводятся
к тому, чтобы «насладиться любовью», идет ли речь о Калипсо или Пе-
нелопе (5. 227; 23. 300), или «соединиться в любви на ложе» с Цирцеей
(10. 235). Кстати говоря, сопротивление Одиссея стремлениям Калип-
со в переводе несколько преувеличено: она ему явно не нравилась, но
(судя по 5. 119 сл., 153 сл., 227) добивалась его любви не «напрасно»,
как добавлено в 1. 15, и он не был вовсе «непокорным ее желаньям»
(5. 155). «Верного сердца его обольстить не успела» (23. 337) — тоже
гораздо сильнее оригинала, где сказано: «но никак не могла убедить в
груди его дух».
1 Еще примеры добавленного переводчиком наречия «ласково»: 2. 384; 8. 10; 13. 332;
14.54; 17. 45; 21. 192.
2 Впрочем, и обращаясь к женихам, Телемах «кротко» (2. 208, 309 — конечно, только
в переводе) говорит каждому: «Друг» (см. 1. 385 и примеч.).
4 Из этой же области — добавление в переводе «наших возлюбленных» жен в 4. 279 (в ори-
гинале: «жен всех ахейцев»).
Наслаждение любовью — только один из возможных способов испы-
тать «сладость» жизни. Если в оригинале говорится, что Одиссей спал
(уснул), то в переводе читаем: «слядко-целительный сон он вкусил безмя-
тежно», «сладко на ложе своем отдыхал» (7. 344; 14. 523 — и определение
и обстоятельства добавлены переводчиком)1. «…Выпили, сколько душа
желала» (3. 342; 7. 184, 228); в переводе: «вином насладились». Знатные
феаки «всегда пили и ели» в доме Алкиноя (7. 99) — «садились… питьем
и едой наслаждаться». Имя дается человеку «в сладостный дар» (8. 554,
добавление переводчика); бани — не горячие, а «сладострастные» (8.
249). В том случае, когда прилагательное «сладкий» уже содержится в
оригинале, переводчик стремится еще усилить картину. В оригинале:
«сладкий сон» — в переводе: «сон — усладитель печалей» (12. 310). В
конце рассказа Одиссея Пенелопе им «овладел сладкий, расслабляю-
щий члены (т. е. дающий им отдых от дневного напряжения) сон, осво-
бождающий дух от забот». В переводе: «Сон прилетел, чарователь тре-
вог, успокоитель сладкий» (23. 343). Заметим, что «сладостный — едва
ли не самый употребительный эпитет в элегической поэзии первых
десятилетий 19 в., в том числе, конечно, и у Жуковского, и, вероятно,
именно эта преувеличенная «сладость» дала основание Л. Толстому го-
ворить, что Жуковский и Фосс «поют каким-то медово-паточным, гор-
ловым, подлым и подлизывающимся голосом»2, — обвинение если и
слишком резкое, но в чем-то не лишенное основания.
Перевод Жуковского вообще распространеннее оригинала именно
за счет такого усиления. Поэтому «прекрасноустроенная» спальня На-
всикаи становится «тайной девичьей спальней» (6. 15), а еда всегда —
«роскошная» (4. 68; 8. 248; 15. 501), в том числе — ив хижине свинопаса:
поужинав, Евмей и Одиссей «насытились едой и питьем»; в переводе:
«Свой удовольствовав голод обильно-роскошной едою» (15. 303). Не-
стору и его гостям пора подумать об отдыхе (κοίτοιο, 3. 334) — «о ложе
покойном и сне миротворном». Киприда умащается, «когда идет к пле-
нительному хору Харит» (18. 194); в переводе: «В пламенно-быстрой и
в сладостно-томной с Харитами пляске // Образ Киприды… сияет». «На-
много лучше умереть, — говорит Леодей, — чем, оставаясь в живых,
утратить то, ради чего мы всегда собираемся, проводя в ожидании все
дни» (21. 154—156). В переводе: «…что так сильно // Нас привлекало
вседневно сюда чародейством надежды».
Одно из таких «распространений» касается места рока в жизни гоме-
ровского человека. Понятие это, вообще говоря, в гомеровском эпосе
1 См. также: 5. 492; 9. 404; 10. 334; 12. 283; 14. 523 — везде добавления переводчика.
2 Толстой А. Н. Письмо А. А. Фету, январь 1871 // Он же. Поли. собр. соч.: В 90 т. М., 1952.
Т. 61. С. 248.
отсутствует. Люди знают, что от рождения каждому выделена опреде-
ленная доля, как выделяют ее при разделе добычи или жертвенного
угощения. В 19 в., наоборот, думали, что древние греки всегда чувство-
вали тяготеющий над ними рок, в соответствии с чем Жуковский на-
ходил в «Одиссее» «року подвластных людей» (3. 3; 12. 386) там, где в
оригинале говорится просто о смертных, а «живущих на земле» называл
«живущими под властью судьбины» (6. 153). См. также примеч. к 7. 198;
10. 68; 12. 49 сл.; 14. 235 сл; 19. 260; 21. 148.
Удачное наблюдение над «трансформацией художественной систе-
мы оригинала» в 5. 151—154 содержится в упомянутой выше статье
О. М. Савельевой. В этих стихах «о тоске Одиссея по родине сказано
крайне скупо, почти строго: «Она нашла его сидящим на берегу, и глаза
его не высыхали от слез, а сладостная жизнь утекала (у него), тоскующе-
го по возвращении: ведь нимфа никогда не нравилась ему…» В пере-
воде это оказывается значительно расцвеченным: «Он одиноко сидел на
утесистом бреге, и очи // Были в слезах, утекала медлительно капля за
каплей II Жизнь для него в непрестанной тоске по отчизне, и, хладный II
Сердцем к богине…» Добавление «одиноко», «медлительно капля за ка-
плей», «усиление оригинала от «тоскующей по возвращении» до «в не-
престанной тоске по отчизне», от «не нравилась нимфа» до «хладный
сердцем к богине» сразу сообщают тексту отношение, вызванное ото-
бражаемой ситуацией у самого переводчика, обнаруживая в нем поэта,
о котором чаще всего говорят, что он смотрел на мир «сквозь призму
сердца»»1. Каким образом такое целеустремленное расширение ориги-
нала в сторону «чувствительности» можно объяснить «младенческим
лепетом» автора «Одиссеи», остается опять-таки загадкой.
Можно добавить, что персонажи «Одиссеи» вообще достаточно ча-
сто плачут, — в переводе они, как правило, «плачут навзрыд» (16. 22;
21. 82 сл.; 23. 206 сл.), «заливаясь слезами» (16. 219), проливая «потоки
слез» (17. 32 сл.). Достав лук Одиссея, Пенелопа «плакала очень гром-
ко» (21. 56 сл.); в переводе: «…зарыдала и долго, // Долго рыдала она…»
После того как Одиссей открылся Телемаху, «так они лили слезы со-
страдания» (16. 219); в переводе: «Так, заливаясь слезами, рыдали они
и стонали».
Число примеров можно увеличить, но и из вышеприведенных видно,
что язык автора «Одиссеи» сдержаннее и строже, чем перевод Жуков-
ского. Надо ли ставить ему в вину эту «чувствительность»? Как извест-
но, древнегреческий эпос был рассчитан на публичное исполнение, и
рапсод имел достаточно возможностей, чтобы наделить «объективное»
1 Савельева О. М. Указ. соч. С. 257 сл. См. также примеч. к 18. 188—194.
описание своими субъективными эмоциями: в его распоряжении всегда
были модуляции голоса, мимика, жесты. Переводчик, предлагающий
читателю напечатанный текст, лишен всех этих способов воздействия
на него, и их приходится компенсировать лексико-стилистическими
средствами.
Сравним четыре пассажа из последних книг в буквальном и поэти-
ческом переводе.
19. 472: «Глаза у нее заполнились слезами и пресекся голос» —
Очи от слез затуманились, ей не покорствовал голос.
23. 231 сл.: «Так она сказала, у него же еще больше поднялось желание
плача. Он плакал, держа (в объятьях) дорогую почитаемую супругу» —
Кончила. Скорбью великой наполнилась грудь Одиссея.
Плача, приткнул он к сердцу испытанной, верной супруги.
24. 234 сл.: «Проливал слезы» —
…дал волю слезам