и, в молчанье… плакал.
24. 336 сл.: «Я назову тебе деревья… которые ты мне некогда пода-
рил, — ведь я просил их у тебя одно за другим (έκαοτα), будучи мальчи-
ком и следуя за тобой по саду» —
Если ж желаешь, могу я тебе перечесть и деревья
В саде, которые ты подарил мне, когда я однажды,
Бывши малюткою, здесь за тобою бежал по дорожке.
Ясно, что перевод эмоциональнее оригинала именно за счет изоби-
лия лексических средств, и причину этого легко понять: Жуковский
слишком проникался теми образами, которые ему предстояло воспро-
извести, чтобы не наложить на них печать собственной индивидуаль-
ности. Это так же верно по отношению к Гомеру, как и к Грею, и к Гёте,
и к Шиллеру, и ко всем другим поэтам, которых он перевел за полсотни
лет1. Поэтому, как мы убедились, с точки зрения строго филологиче-
ской к «Одиссее» Жуковского может быть предъявлен значительный
счет, окончательный итог которому с излишней, впрочем, суровостью
1 См. анализ переводов из названных (и других) поэтов в кн.: Эткипд Е. Указ. соч. С. 55—
73, 79—98, 101—115, и в том числе констатацию: «Романтическая эстетика Жуковского оказа-
лась в высокой степени плодотворной для искусства перевода» (С. 110).
подвел А. Н. Егунов: «В целом «Одиссея» Жуковского принадлежит к
вольным и «украшенным» переводам, в ней сильнейшим образом ска-
зывается творческая личность поэта — посредника, заслонившего со-
бой Гомера, и чтобы добраться до Гомера, читатель должен откинуть
все, что принадлежит Жуковскому: останется фабула «Одиссеи», после-
довательность рассказа, все ситуации, характеры (заметим, что это не
так уж и мало. — В. Я.), но не словесное их воплощение»1. Возника-
ет, однако, целый ряд вопросов. Как можно передать характеры, не
прибегая к их «словесному воплощению»? Для того ли делается пере-
вод, чтобы читатель «изучал» иноязычного автора, как это положено
филологу-классику, которому доступен оригинал? Как читатель, не зна-
ющий древнегреческого, сумеет «откинуть все, что принадлежит Жу-
ковскому»? И самый последний: если бы «Одиссея» не была пронизана
собственным отношением поэта, если бы Жуковский счел своей задачей
буквальную передачу оригинала, то удалось бы его переводу в течение
полутора столетий привлекать к себе внимание читателей всех возрас-
тов? Ровно через 100 лет после первого издания «Одиссеи» Жуковского
появился перевод П. Шуйского (Свердловск, 1949), несомненно более
точный филологически. Кто сейчас помнит о его существовании? И уж
вовсе излишне напоминать о том печальном опыте буквализма, кото-
рый явил Брюсов переводом Верлена или Г. Шенгели — Байрона.
Откликаясь на выход в свет перевода Жуковского, один из рецен-
зентов писал: «Верность общечеловеческим, глубоко поэтическим на-
чалам «Одиссеи» именно и господствует в новом переводе… Неужели
филология и антикварство заглушит в критиках эстетическое чувство!
Перевод Жуковского назначен не для тех, кто изучает древность, а для
тех, кто хочет послушать Гомера на родном языке. И он услышит его —
услышит и насладится»2. Опасения Дестуниса по части «филологии и
антикварства» оказались напрасными, надежда его оправдалась: луч-
шего перевода «Одиссеи», чем выполненный Жуковским (при всех его
просчетах), у нас до сих пор нет, и никто не знает, когда он появится.
1 Егунов А. И. Указ. соч. С. 373.
2Дестунис Г. Указ соч. С. 98.
IД. Н.Ярхо]
О ТРАНСЛИТЕРАЦИИ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ И НАЗВАНИЙ
Читатель, ознакомившийся со статьями в Приложении, наверное,
уже заметил известное расхождение в транслитерации древнегрече-
ских имен собственных в них и в переводе Жуковского. Так, в переводе
читаем Эрмий, Эвбея, Радамант, в статьях — Гермес, Евбея, Радаманф.
В еще большей мере с подобным явлением придется встретиться в при-
мечаниях, и объясняется оно царящей в русском языке уже на про-
тяжении двух веков прискорбной неразберихой в передаче античных
имен. Этому есть две причины.
1. Имена, заимствованные из древнегреческого, проникали в Россию
двумя путями: через Византию и — в латинизированной форме — через
Западную Европу, при том что произносительные нормы в греческом
в византийское время и в поздней латыни, откуда их заимствовали за-
падноевропейские языки (из них в дальнейшем учитываются только
немецкий и французский как главные источники заимствования антич-
ных имен в русском в 18—19 вв.), были различными.
2. В результате в русском в произношении древнегреческих имен ча-
сто возникали дублеты, которые в свою очередь порождали достаточно
безразличное отношение переводчиков к передаче имен собственных.
Объясним это подробнее.
(1) В древнегреческом существовало придыхательное τ (тэта), кото-
рое в Византии стало звучать как φ и в старой русской орфографии
передавалось через упраздненную со временем фиту. В западноевро-
пейских языках этот звук сохранился в графике в виде th, хотя и в не-
мецком и во французском произносился как простое t Отсюда такие
разночтения, как Эгист и Эгисф, а у Жуковского Эйдофея и Левкотея,
Закинф и Эримант.
(2) В древнегреческом не было звука, соответствующего русскому ц,
и автор «Одиссеи» знал Кирку и киклопов, а отнюдь не Цирцею и ци-
клопов. В греческом произношении к так и сохранилось, а в латинском
примерно к концу 4 в. н. э. к перед е и i стало произноситься как ц и в
таком виде перешло в новые европейские языки.
(3) Придыхание над начальным гласным слова, типа немецкого h,
обязательное в древнегреческом, на Руси не сохранилось, а в графике
западноевропейских языков получило отражение в виде h, которое в
русском передавали через г. Так возникли варианты Гомер и Омир, Ге-
ракл и Иракл, Эрмий и Гермес.
(4) В древнегреческом интервокальное s звучало глухо, в западно-
европейских языках оно озвончилось. Так появились дублеты Тесей и
Тезей, Сисиф и Сизиф.
(5) Звук, обозначавшийся в древнегреческом буквой «эта» (η) в
Византии произносился как русское и; и западноевропейских языках
сохранилось написание и произношение через е. Так к нам попали Ди-
митрий и Деметра, а к Жуковскому — Димоптолем и Мессена.
(6) К исторически объяснимой разноголосице в транслитерации
имен собственных присоединяется отсутствие до сих пор каких-либо ее
твердых правил. У нас мирно соседствуют Калхас и Калхант, Пелопс и
Пелоп — в одном случае исходят из формы именительного падежа, во
втором — из основы косвенных падежей. В греческих именах с окон-
чанием -ος его то сохраняют, то отбрасывают (ср. Кронос и Крон). Гре-
ческий дифтонг εν- передают то через Ев-, то через Эв- (ср. Еврипид
и Эврипид). Так и у Жуковского: Креон и Антифонт, Иолкос и Асоп,
Евбея и Эвриал.
(7) Наконец, не слишком заботился о верности оригиналу в передаче
имен собственных и сам Жуковский, видоизменяя их по своему усмо-
трению, чаще всего — по соображениям метра. Так появился у него
Автоликон, чье имя должно звучать по-русски как Автолик; возникли
две формы одного и того же имени (Эвридам и Эвридамант, Эхеней
и Эхиной); Галий и Лаодамант превратились в Галионта и Лаодама,
Ификл и Антикл стали Ификлес и Антиклес, для чего вообще нет ника-
ких оснований, и т. п.
В целом отбор вариантов, предпочитаемых Жуковским, определялся
довольно противоречивыми тенденциями. Вслед за Гнедичем он почти
всегда писал не Евриклея, а Эвриклея и т. п.: буква э лишь недавно
(в конце 18 в.) вошла в русскую азбуку и ощущалась как «красивая».
Но, в отличие от Гнедича, вместо «ученого» произношения на запад-
ный лад — Геракл, Гефест, Гера — он предпочитал более привычные,
архаически звучащие варианты Иракл, Ифест, Ира (однако же Гомер в
заглавии не стал у него Омиром). В то же время Жуковский находился
под сильным влиянием немецкого языка — не будем забывать, что он
делал свой перевод в Германии и по немецкому подстрочнику: отсюда
в менее известных именах у него Левкотея, Пиритой, Тирезий, Навзи-
кая и даже Цетос, Полидейк и Эйвенор там, где современный читатель
привык видеть Левкофею, Пирифоя, Тиресия, Навсикаю, Зефа (или
Зета), Полидевка, Евенора. Однако самое частое и самое непривычное
для современного читателя написание вторглось в его ономастику из
французского языка — это Телемак вместо Телемаха. Это тоже объ-
яснимо: у всех еще была в памяти (хотя бы понаслышке) осмеянная
«Тилемахида» Тредиаковского, и это от нее отмежевывался Жуковский
в выборе имени гомеровского героя.
Совершенно очевидно, что при существующей многовековой тради-
ции нет никакой надежды на полную унификацию в транслитерации
имен собственных: ни один читатель не согласится с переименовани-
ем обольстительной волшебницы Цирцеи в Кирку, и нельзя от остро-
ва Хиос оставить одно Хи. Положение тем более осложняется, когда
речь идет о тексте (и тем более поэтическом), воспроизводимом в серии
«Литературные памятники», поскольку издание в ней «Одиссеи» явля-
ется таким памятником не только ее древнему автору, но и русскому
переводчику. Поэтому в настоящем издании пришлось пойти на некий
компромисс, а именно: в переводе сохраняется то написание имен соб-
ственных, которое было принято Жуковским, а в Приложениях дается
более современная их транслитерация, и на расхождение между ними
указывается во всех необходимых случаях либо в примечаниях, либо в
CMC, либо в Указателе имен и названий.
Так, если у Жуковского всюду стоит имя «Ира», то в Указателе гово-
рится «Ира — см. Гера», и все нужные сведения даются на имя Геры.
Но если расхождения написаний не так велико и оба варианта все
равно стояли бы в алфавите рядом, то в Указателе говорится: «Эгист
(Эгисф)…» или «Гебея (правильнее: Геба)…», где первое написание —
принятое Жуковским, а второе — принятое современной наукой. Фор-
ма в скобках может указывать также на существование в русском языке
двух одинаково принятых написаний: «Ахиллес (Ахилл)…».
ПРИМЕЧАНИЯ
Предварительные сведения
Историю дошедшего до нас текста гомеровских поэм надо начинать с упомяну-
того выше, в статье «»Одиссея» — фольклорное наследие и творческая индивиду-
альность» (§ 7), сообщения Цицерона о мерах, принятых при Писистрате для его
сохранения.
Разумеется, слова Цицерона не следует понимать в том смысле, что до вмеша-
тельства Писисграта при исполнении гомеровских поэм царил полный произвол.
Речь может идти о нарушении последовательности в порядке различных частей, о
более частом исполнении одних эпизодов в ущерб другим, в результате чего какие-
то части поэм могли быть забыты или утеряны, и т. д.1 В то же время ясно, что
люди, которым была поручена работа по упорядочению текста, должны были опи-
раться на уже имевшиеся письменные экземпляры, восходящие к подлинным «го-
меровским» редакциям.
Текст, канонизированный при Писисграте, не явился, однако, окончательным.
Он был, несомненно, обязательным для его исполнения на Панафинеях, в других
же, менее торжественных случаях рапсоды могли позволить себе и некоторые от-
клонения от него. Так, цитаты из гомеровских поэм, встречающиеся у авторов
5—4 вв. (Аристофана, Платона, Аристотеля), не всегда находят подтверждение в
дошедшем до нас тексте — значит, либо у них были еще какие-то его источники,
либо (что более вероятно) Гомера цитировали по памяти. В биографии Алкивиада,
известного афинского политика последней четверти 5 в., содержится любопытный
факт: у одного из школьных учителей, к которому он обратился за сочинениями Го-
мера, их вообще не оказалось, у другого они были, но с его собственными поправ-
ками. Даже если это свидетельство считать анекдотом, оно достаточно показатель-
но. Поскольку Гомер был основой школьного преподавания, первый из учителей,
по-видимому, помнил поэмы наизусть, что опять же не давало гарантии их точного
воспроизведения. Другой учитель, как видно, не считал зазорным исправлять Го-
мера — достоверность такого текста становилась, конечно, сомнительной.
В какой мере могли помочь сохранению текста, не отягощенного всякими ин-
терполяциями, два издания, предпринятые в 3 в., остается неизвестным. Арат из
Сол (310—245 гг.), автор дошедшей до нас поэмы о звездном мире «Феномены», из-
дал «Одиссею». Риан (3
