в нашей жизни, но гем должны они быть для нас драгоценнее. Употребим их с пользою: будем жить для себя. Пусть другие гоняются за призраком славы и за пустые титла пла¬тят потом и кровью: я смеюсь им.

Праводум. Не здесь ли кончаются твои доказательства?

Одиноков. Нет, сударь, не здесь. Если мало того, что уже сказано, то посмотрим еще на людей с другой стороны, то есть, на людей в обще¬ственном состоянии. Не страсти ли суть главнейшею пружиною их дей¬ствий и поступок? Не предрассудки ли ими владычествуют? Не везде ли гордость и самолюбие имеют свои олтари? Не везде ли корысть пишет законы? Ласкательство и низость не берут ли преимущества над ираво-душием, искренностью, прямым благородством духа и истинными до-стоинствами? Вот пышная картина общественной жизни! И мне взять на себя должность? мне идти в службу — мне, которого душа отвра¬щается всякой несправедливости, всякого презренного поступка? мне участвовать в отправлении дел общественных там, где терпеть не могут правды, где зависть преследует достоинства и где истинная заслуга ча¬сто не имеет насущного хлеба — хлеба, Праводум, для подкрепления бытия своего. (С жаром.) Ах, друг мой! ты знаешь меня; ты знаешь, что я пламенно люблю отечество свое и душевно рад его блаженству; но служить ему — не могу. Сыщи такой пост, где бы не должно было кри¬вить душою, где бы не должно было ползать — и я готов, со всею охо¬тою готов занять сто.

(Дурвиль смотрит то на того, то на другого с удивлением.)

Праводум. Признаюсь, задача твоя довольно важна. Может быть, я и мог бы тебе сказать что-нибудь на это; но не хочу перерывать тебя. Ты после — скоро — узнаешь мое мнение, и доказательства мои, надеюсь, не останутся без действия. Теперь положим покаместь, что ты прав, что намерение твое не вступать в должность основывается на благораз¬умии — ну, скажи, пожалуйста, что ты хочешь из себя сделать, и какой будет план твоей жизни?

Одиноков. Я сам нередко об этом думал и выбрал, кажется, лучшее. Деревня, друг мой, деревня будет местом моего пребывания; и если сердце меня не обманывает, го я надеюсь быгь в ней счастлив. Остав¬лю город; оставлю пышность и великолепие; гордость и честолюбие за мною не последуют; шум и житейские волнения не станут меня трево¬жить; вопль и стон несчастных, от голоду умирающих, не будет разди¬рать моего сердца. Все это я покину в белокаменных стенах Москвы ва¬шей. Книги, вернейшие, неразлучные мои друзья — одни книги будут делить со мною время. Вот, любезный Праводум, что хочу я с собою сделать, и вот план моей жизни.

Праводум. План прекрасный!

Дурвиль. Но вместе и самый чудной! (К Одинокову.) Я боюсь, чтоб вы этак не вздумали удалиться в какую-нибудь каменную пещеру, и не сде¬лались бы затворником. Браво, г. Одиноков!

Праводум. Шутки на сторону — только ты, право, задумал что-то странное. Между тем, как многие нашего состояния люди боятся и по¬думать оставить город и с трудом могут прожить в деревне несколько недель — ты…

Одиноков (с поспешностью). Оставим этих людей, Праводум. Это не¬вольники, любящие свое рабство и полагающие в нем единственное удовольствие. Рассеянная жизнь, шумные собрания, в которых непри¬метно пролетает время; удобность насыщать свои страсти, бесчислен¬ные случаи блистать и ослеплять наружностью глаза невежд — вот зо¬лотые цепи, привязывающие многих к городским стенам. Перестань же, друг мой, удивляться, что я хочу идти не тою дорогою, какою боль¬шая часть ходит. Мои правила, мои склонности, мои чувсгва мне одно¬му, может быть, сродны, и деревня будет предметом моих желаний.

Праводум. Пусть и так; но скука…

Одиноков. Скука! Разве может скучать мыслящее существо? Право-дум! Стыдись делать мне такого роду возражения. Мне скучать! но раз¬ве природа опустела? разве свод небесный не украшается более тьмою блестящих светил? разве земля перестала покрываться зеленью? и цве¬ты не испещряют более лугов? и разве миллионы живущих тварей — великих и малых — не существуют уже на обитаемом нами шаре? Нет,

Праводум; природа все та же. (Помолчавши.) Она преисполнена чудес, возвещающих славу великого Зиждителя мира; и если б жизнь наша продолжалась бесчисленные веки, то и тогда бы не обозрели мы про¬странной области творения, и любопытство наше ежеминутно находи¬ло бы себе новую пищу. Былинка, листочек, едва приметное насекомое могут подать повод к бесконечным размышлениям и привести в недо¬умение самый высокий разум. Что же величественные и ужасные явле¬ния натуры? Что гром, потрясающий основания гор? молния, раздира¬ющая черные тучи? дождь, шумящий из облаков? Что они? какие могут подать мысли и возбудить чувства? (Помолчавши.) Праводум! Скажи, что благороднее рассматривания природы1 * и где удобнее заниматься им, если не в деревне?

Дурвиль (про себя). Это мне и в мысль не приходило. Я сам бываю ино¬гда в деревне, только не с книгами, а с собаками, и не для рассматри¬вания природы, а для того, чтобы вести войну с зайцами и лисицами11.

Праводум. (к Одинокову) Ты с таким жаром говоришь, такими живы¬ми красками описываешь любимые свои предметы, что я насилу могу выдерживать твою атаку и начинаю бояться, чтобы ты не заставил и меня последовать своему примеру. Однако что еще скажет любезный мой пустынножитель?

Одиноков. Шути, друг мой, сколько хочешь; только мне трудно пере¬менить свое расположение. Я наперед восхищаюсь, представляя мыс¬ленно, как я буду жить в уединении. Вместе с зарею встану и пойду на¬сладиться свежестью утреннего воздуха. В ожидании солнечного восхо¬да сяду я на зеленом холмике и дам волю глазам моим перебегать от предмета к предмету и рассматривать картину пробуждающейся нату¬ры. Когда же появится величественный царь светил и прольет жизнь и радость на все творение, когда цветы подымут головки и пошлют ему в дар приятнейшее благоухание, когда птички пением своим начнут сла¬вить животворящий его приход — тогда, Праводум, дух мой вознесет¬ся горе, и я в благоговейном восторге воспою хвалебную песнь велико¬му Мироправителю. Жертва сокрушенного сердца будет Ему благопри¬ятна, и успокоевающий мир снидет в душу мою. Гут встану я, пойду хо¬дить и наслаждаться. Ни один предмет не останется без моего внима¬ния — все будет доставлять приятнейшую пищу моему сердцу и раз¬уму. Так пролетит первая половина дня. Обед мой будет умеренный. Краткое отдохновение за ним последует. Вставши, пойду я в поле или на луг к работающим поселянам. Буду смотреть, с каким удовольствием трудолюбивый земледелец собирает жатву или вверяет семена земле. Буду примечать, как он в простоте сердца благодарит Посылающего на нивы его дождь и Оплодотворяющего посев его; между тем как гор¬дый мудрец чает видеть недостатки в природе и в буйстве своем пред¬писывает законы Непостижимому. А там, когда день начнет склонять¬ся к вечеру, пойду я в маленький свой садик и займусь часа на два рабо¬тою. А там… Но можно ли исчислить все приятности сельской жизни? Иногда я буду давать советы и наставления простодушным поселянам; иногда пойду навестить бедную семью, или томящегося в болезни стар¬ца, или сына, огорченного потерею отца — разделю с ними скорбь их и облегчу их участь, если буду в состоянии. Так, друг мой, так протекут дни мои. Смерть не страшна после такой жизни. Я спокойно лягу в не¬дра сырой земли, и на гробе моем напишут: «Здесь покоится прах лю¬бителя природы». (Помолчавши, с восхищением.) К вам, мирные сельские тени, убежище простоты и невинности! к вам простираю свои объятия. Я ваш, примите меня13.

(Удивление Дурвилево усугубляется.)

Праводум. Ну, насилу ты кончил. Я боялся дышать, чтобы не пре¬рвать твоего восторга. Прекрасно, любезный мой Одиноков, прекрас¬но! Ты так живо, так пленительно описываешь уединенную деревен¬скую жизнь, что в состоянии всем вскружить головы.

Одиноков. Опять шутки! не стыдно ли тебе, Праводум?

Праводум. Хорошо; станем же говорить не шутя. Теперь, кажется, мой черед?

Одиноков. Думаю.

Праводум. Я тебя слушал со вниманием; обещаешь ли ты мне го же с своей стороны?

Одиноков. Со всею охотою.

Праводум. А если я разрушу твой воздушный замок и выведу тебя из заблуждения, то оставишь ли ты странное свое намерение удалить¬ся от света?

Одиноков. И на это согласен. Но посмотрим…

Праводум. Что касается до ваших возражений, г. Дурвиль, то это пыль и прах, который с падением замка г. Одинокова сам развеется и исчезнет; и вы, конечно, долее упорствовать не станете?

Дурвиль. Я всегда уступаю тому, кто сильнее меня. Извольте начи¬нать; я готов вас слушать.

Праводум (к Одинокову). Итак, к делу, любезный Одиноков. Нельзя не признаться, что доказательства твои имеют вид блистательный; но не все то хорошо, что блестит. Гнилое дерево светится, но только в темноте. По¬добным образом и некоторые наши мнения имеют для нас наружность привлекательную и правдоподобную. Поднеси ж к ним свечку здравого разума, и увидишь — гнилое дерево. Не думай, чтобы это относилось только к тебе: я говорю вообще. Не думай также, чтобы я сам не одо¬брял деревенской жизни и твоих об ней мыслей. Ты в самом деле опи¬сываешь ее мастерски. Уединение хорошо, но не для всех; хорошо, но с некоторыми ограничениями и выключениями. То же можно заметить и о прочих твоих рассуждениях и доказательствах. Но войдем в некото¬рые подробности. Не сказал ли ты, мой друг, что ты любишь рассматри¬вать природу?

Одинокое. Это всегда составляло величайшее мое удовольствие. И кто, какое разумное существо может погружено быть в таком усыпле¬нии, чтоб не пробудиться при воззрении на стройность и порядок, по¬всюду царствующий в области творения?

Праводум. Очень хорошо. Теперь скажи мне: при таком твоем рас¬сматривании натуры не приметил ли ты, что в ней все соединено не¬разрывным союзом; что нет ни одной твари ненужной; что все они по¬дают друг другу руку помощи и что всякая из них — как бы она велика или мала ни была — имеет свое определенное место, свою пользу, свой круг действия, свой конец? Ветры, например, очищают воздух; воздух содер¬жит в равновесии воды; вода разливается, так сказать, по всем жилам земли и уплодотворяет ее; огонь все живит и питает, и все служит пи¬щею огню.

Одиноков. Совершенная правда. В этом никто спорить не может.

Праводум. Итак, неужели ж один человек, сие разумное существо, на коем сияет печать бессмертия, неужели он один произведен в мир без намерения и как бы случайно брошен в обитаемый нами шар?

Одиноков. Кто ж тебе это сказал? Я так далек от этой мысли, как Си¬риус от той точки земли, в которой мы теперь стоим.

Праводум. Итак, ты согласен, что и человек имеет свою цель, свое определение?

Одиноков. Я всегда был таких мыслей. Определение его благороднейшее. Оно состоит в том, чтобы он беспрестанно упражнял дарованные ему