русских воинов» (13—20 октября 1812 г.. См.: ПССиП. Т. 1. С. 595) и «Певец в Кремле» (12 декабря 1814 — I ноября 1816 г.: ПССиП. Т. 2. С. 459). Эти хроно¬логические сближения не случайны: в атмосфере гражданской экзальтации рубежа 1800—1810 гг. Жуковский в своей лирике обращается к одической традиции рус¬ского классицизма, и его интерес к трагедии классицизма, реализовавшийся в этот же период в двух названных драматических фрагментах, безусловно соотносим с оживлением одической поэтики в его лирическом творчестве. Подробно о перево¬де «Филоктета» Лагарпа см.: БЖ.Ч. 3. С. 502—517.

Закономерность интереса Жуковского к «Филоктсту» Лагарпа и актуальность этого текста для русского литературного процесса 1810-х гг. убедительно коммен-тируют факты, свидетельствующие о том, что Жуковский был не единственным рус-ским литератором, чье внимание привлек перевод Лагарпа из Софокла. В 1810 г. «Филоктета» Лагарпа собирался переводить К. Н. Батюшков, ср.: «Нет ли лучше у тебя перевода из «Филоктета»? Я бы стал его переводить от скуки, потому что он мне очень по сердцу, но переводитиь отрывками, а на все и целой моей жизни не¬достанет» (Батюшков. Т. 2. С. 143, 609; письмо Н. И. Гнедичу, (сентябрь) 1810). В 1812 г. полный перевод Лагарпова «Филоктета» выполнил молодой С. Т. Акса¬ков (отд. изд.: М., 1816). Наконец, и Пушкину трагедия Лагарпа была хорошо из¬вестна: в 1825 г., в процессе работы над трагедией «Борис Годунов», размышляя об условности драматического рода и театрального искусства, Пушкин процити¬ровал «Филоктета» в черновом письме, написанном Н. Н. Раевскому-сыну во вто¬рой половине июля (после 19-го) 1825 г.: «Напр.(имер), у Лагарпа Филоктет, выслу¬шав тираду Пирра, произносит на чистейшем французском языке: «Увы! Я слышу сладкие звуки эллинской речи» и проч.» (Пушкин. Т. XIII. С. 197, 541, подлинник по-французски).

Перевод фрагмента из трагедии Лагарпа «Филоктет» в 1811 г. — первое сви-детельство устойчивого интереса Жуковского к древнегреческой драматургии, ко-торый постепенно превратится в одну из характерных тенденций его творческой эволюции и проявится в многочисленных читательских пометах на страницах из-даний древнегреческих драматургов и в поздних фрагментарных переводах траге¬дий Софокла «Филоктет» и «Царь Эдип» (см. об этом подробно: БЖ. Ч. 3. С. 523— 569). В 1831 г. Жуковский снова перевел тот же начачьный фрагмент трагедии «Фи¬локтет», воспользовавшись на сей раз уже другим переводом — русским подстроч¬ным прозаическим переводом И. И. Мартынова (текст и коммент. см. в наст, изд.), и создал эпическое переложение того же самого начального фрагмента трагедии Софокла «Филоктет» (25 гекзаметрических стихов; текст и коммент. см.: ПССиП. Т. 2. С. 381, 777; см. также: БЖ. Ч. 3. С. 536—540).

Ст. 1. Мы в Ленче наконец! О Пирр! Уж десять лет… — Лемнос, остров в Эгей¬ском море, территориально принадлежащий Фракии. Остров был посвящен Ге¬фесту (лат. Вулкану), который, будучи сброшен с Олимпа Зевсом, разгневанным уродством и хилостью этого своего сына, упал на Лемнос. В восточной части остро¬ва в древности находился действующий вулкан Мознхл (в настоящее время в ре¬зультате извержения опустился в море), кратер которого считался трубой кузни¬цы Гефеста.

Ст. 2—4. Как здесь ахейцами покинут Филоктет! ~ Снедаем язвою, в терзаньях ад-ской боли… — Филоктет, сын Пэанта, царь фессалийского города Мелибеи, друг Ге-ракла, который единственным отважился поджечь погребальный костер великого героя и в награду получил от него лук и не знавшие промаха стрелы, отравленные ядом Лернейской гидры. Филоктет, бывший одним из претендентов на руку Елены Спартанской и связанный клятвой, данной всеми ее женихами, не питать вражды к ее избраннику, принял участие в походе ахейцев под стены Трои, но был покинут ими на пустынном острове Лемносе (по другим версиям — Хризе) из-за страшной зловонной язвы, которая образовалась, когда он самому себе случайно нанес рану одной из отравленных стрел Геракла (это было наказанием богов за то, что Фило¬ктет не сохранил тайну места погребения Геракла; по другой мифологической вер¬сии, во время жертвоприношения его укусила ядовитая ехидна или змея). В тече¬ние 10 лет осады Трои Филоктет влачил одинокое мучительное существование на безлюдном острове; после прорицания оракула, предрекшего ахейцам победу над Троей только в том случае, если в осаде примет участие Филоктет со стрелами Ге¬ракла, он был увезен под стены Трои Одиссеем и Неоптолемом (по другой вер¬сии — Диомедом), и от его стрелы пал Парис.

Дон Карлос

(«Веселые Аранжуэца дни…») (С. 475)

Автографы:

1) ПД. № 27.807. («Книга Александры Воейковой»). Л. 4 об. — черновой.

2) РНБ. Оп. 1. № 28. Л. 1 об. — беловой, с последующей правкой, к концу зна-чительной, с заглавием: «Дон Карлос» (л. 1).

При жизни Жуковского не печатался. Впервые: Бумаги Жуковского. С. 81 (ст. 1—3).

Впервые полностью:Лебедева О. Б. В. А. Жуковский — переводчик драма¬тургии Ф. Шиллера// Проблемы метода и жанра. Вып. 6. Томск, 1979. С. 141—142. Печатается по тексту первой полной публикации со сверкой по автографу. Датируется: 23—28 сентября 1815 г.

Перевод фрагмента трагедии Ф. Шиллера «Don Carlos, Infant von Spanien» («Дон Карлос, инфант Испанский» (1787).

Основание для датировки этого текста дает автограф № I: черновой вариант пе-ревода первых 17 стихов трагедии Ф. Шиллера «Дон Карлос» записан между стро-фами 21 и 22 элегии «Славянка» (л. 4—5): ее черновой автограф датирован в нача¬ле — дата на л. 4: «23 сентября 1815» и в конце — дата на л. 5: «28 сентября [1815]» (ПССиП. Т. 2. С. 439). Следовательно, перевод фрагмента трагедии «Дон Карлос» был предпринят в процессе работы Жуковского над текстом элегии. Автограф № 2, по объему вдвое больший, по всей вероятности, был создан вскоре посе первого. Он записан на л. 1 в отдельной тетради, в которой, кроме недатированного автогра¬фа перевода трагедии «Дмитрий Самозванец» на следующих двух листах, нет боль¬ше никаких записей.

Трагедия Шиллера «Дон Карлос» основана не столько на исторических данных, сколько на новелле французского историка аббата де Сен-Реаля (1639—1692) «Дон Карлос» (Париж, 1673), излагающей историю инфанта Испанского в романтизиро-ванном виде. В процессе работы над замыслом Шиллер отказался от первоначаль¬ного намерения обработать сюжет в духе семейно-любовной драмы и акцентиро¬вал его политическое содержание; в результате на первый план вышел образ бла¬городного рыцаря свободы маркиза Позы.

Дон Карлос (1545—1568) — инфант Испанский, сын короля Испании Филиппа II и его первой жены, Марии Португальской. В 1558 г. Филипп II собрался же¬нить сына на Елизавете Валуа, дочери французского короля Генриха II, но по¬том переменил решение и сам женился на невесте сына. Этот брак, заключен¬ный в 1560 г., послужил поводом к обострению взаимоотношений в семье Фи¬липпа II. Молодая королева питала дружеское расположение к Карлосу; он от¬вечал ей взаимностью, что вызывало ревность Филиппа, отказавшего Карлосу в праве принимать участие в делах правления и не давшего сыну разрешения на брак с младшей сестрой королевы Елизаветы. Возможно, Карлос принял уча¬стие в заговоре нидерландских провинций против власти Филиппа, возглавляе¬мом фландрским послом Монтиньи; после ареста и казни последнего инфант ре¬шил бежать из Испании, но его духовник, которому Карлос покаялся в замысле восстания против отца, нарушил тайну исповеди: вследствие этого Карлос был арестован и заключен в тюрьму, где и умер — естественной или насильственной смертью, неизвестно.

Таким образом, история Карлоса очевидно заключает в себе возможность аллю¬зий на события русской истории XVIII в.: это не только очевидная параллель ис¬панского сюжета с историей взаимоотношений Петра I и его наследника, цареви¬ча Алексея Петровича, но и более скрытая^ и одновременно хронологически бо¬лее близкая Жуковскому параллель — с историей взаимоотношении Екатерины II и Павла Петровича; сохранились свидетельства интереса «меньшого двора» Пав¬ла Петровича к сюжету, обработанному Шиллером в трагедии «Дон Карлос» (по¬ставленная в сентябре-октябре 1787 г. при дворе Павла опера Д. С. Бортнянского «Сын-соперник, или Новая Стратоника», написанная на либретто Лафермьера по сюжету новеллы де Сен-Реаля — история любви молодого человека к своей маче¬хе; И. М. Долгорукий, сообщающий о постановке этой оперы при дворе Павла Пе¬тровича, называет ее по имени главного героя «Дон Карлос», см.: Долгорукий И. М. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни. Пг., 1916. С. 129; см. так¬же: Данилевский. С. 6—8). Трагедию «Дон Карлос» высоко оценил в «Письмах рус¬ского путешественника» Н. М. Карамзин: «Сия Трагедия есть одна из лучших не¬мецких драматических пиес и вообще прекрасна» (Карамзин Н. М. Письма русского путешественника (Лит. памятники. Большая серия) / Изд. подгот. к). М. Лотман, Н. А. Марченко, Б. А. Успенский. Л., 1984. С. 45): этот отзыв, несомненно, был хо¬рошо известен Жуковскому.

Творческая исторця фрагментарного перевода Жуковского восходит к време¬нам Дружеского литературного общества и всеобщего увлечения его членов (в осо-бенности Андрея Тургенева, А. Ф. Мерзлякова и А. С. Кайсарова) драматургией Шиллера: самые ранние свидетельства знакомства с трагедией «Дон Карлос» и вос-хищения ею в близком дружеском кругу Жуковского относятся именно к этому вре-мени. Из писем Андрея Тургенева явствует, что тремя поэтами Дружеского лите-ратурного общества, Тургеневым, Жуковским и Мерзляковым, был замыслен кол-лективный перевод трагедии, ср. письмо Ан. И. Тургенева Жуковскому от 4 июля 1799 г.: «Жуковский! Переводи прилежно, чтобы поспеть к сроку; и что сцена из «Дон Карлоса»? (…) Не переведет ли от досуга Мрзлкв [анаграмма Мерзлякова] той сцены, где Поза говорит с королем?» (Ж. и русская культура. С. 365). Сентя¬брем 1800 г. датирована следующая запись в неопубликованном дневнике Андрея Тургенева: «Сегодня очень сильно овладела мною мысль перевести «Дон Карлоса». Кажется, нужно бы для удержания всей красоты перевести его стихами» (ИРЛИ. Ф. 309. № 271. Л. 70 об.; цнт. по: Данилевский. С. 43). Название трагедии «Дон Карлос» присутствует в рубрике «Драматическая поэзия» списка произведений, ко¬торые Жуковский собирался перевести, составленном на рубеже 1805—1806 гг. (Ре¬занов. Вып. 2. С. 252).

Поскольку перевод Жуковского не охватывает даже одного первого явления трагедии, говорить об <>собенностях его интерпретации шиллеровского оригинала не представляется возможным. Тем не менее сам факт выбора текста для перевода является, как и в предшествующих случаях, выразительным свидетельством того, что для русского поэта жанр трагедии подразумевал не просто политическую, но осгрозлободневную проблематику, дающую возможность аллюзий на националь¬ную историю и современность. Несмотря на фрагмент-арность перевода, его текст характеризуется интонационной и смысловой законченностью: в нем четко обо-значена суть конфликтной ситуации и дан исчерпывающий эмоциональный пор¬трет героя.

Особенного замечания заслуживает эквиритмичность этого перевода: как и у Шиллера, в переводе Жуковского использован бесцезурный белый пятистопный ямб. При всей самоочевидности принципа эквиритмии как закона стихотворно¬го перевода, в истории русской стихотворной трагедии это — практически самый ранний случай употребления белого пятистопного ямба как основного метра, если не считать наброска перевода начальных 5 стихов трагедии Ж.Расина «Аталия» («Гофолия») на страницах 5 тома «Лицея Лагарпа»