(см.: БЖ. Ч. 2. С. 77; см. также коммент. к переводу трагедии Ф. Шиллера «Орлеанская дева» в наст. томе). Начи¬ная с перевода фрагмента трагедии «Дон Карлос» Жуковский все свои драматиче¬ские произведения (и некоторые стихотворные диалоги, напр., «Тленность», 1818) будет писать белым пятистопным ямбом.
Общее направление переводческих трансформаций в интонационно-лекси¬ческом плане — усиление эмфатики и заострение контрастности психологиче¬ских состояний. Усиливая эмоциональную насыщенность словесных мотивов Шиллера, описывающих состояние души героя в момент трагической перипе¬тии перехода от счастья к несчастью: trunknes Aug (упоенный взгляд) — «горящий взор»; %п Wonne hrechen (утопая в блаженстве) — «восторга полный»; gesattigt (насы¬щен, удовлетворен) — «я счастлив»; Киттег (забота, грусть) — «тихая, глубокая пе¬чаль» (Schiller. Bd. 3. S. 7—8), Жуковский выстраивает резко контрастный эмоци¬ональный ряд.
Эмоциональную доминанту отрывка определяют типично элегические моти¬вы прошедшего счастья, одиночества, неизвестности будущего, тайны грядущего и тайны внутренней жизни души; характерно и то, что фрагмент завершается во¬просительной репликой, на которую не следует ответа. И если вопросно-ответная структура свойственна большинству элегий Жуковского и составляет характерную особенность его поэтического стиля (Эйхенбаум Б. М. Мелодика русского лириче¬ского стиха // Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969. С. 348—390), то вопроситель¬ная интонация финала является типологическийм признаком русской драмы кон¬ца XVIII — первой четверти XIX в. Таким образом, элегический контекст творче¬ства Жуковского, в котором создан перевод фрагмента трагедии «Дон Карлос», на¬ложил на его поэтику свой отпечаток и акцентировал еще одну составляющую жан¬ровой структуры трагедии в интерпретации Жуковского: типологию характера ге¬роя, обладающего элегическим строем души и способного эмоционально увлечь зрителя (читателя).
Ст. 1. Веселые Араилсуэца дни… — Аранжуэц (Аранхуэс) — летняя резиденция ис> панских королей, построенная при Филиппе II.
Ст. 8. Я помню день, когда Карлос в Толедо… — Толедо — древняя резиденция ка-стильских королей и столица Испании с XI по XVI в. В 1560 г. в Толедо состоялась церемония провозглашения Карлоса наследником престола; у Шиллера, относяще¬го это событие ко времени действия трагедии (1568 г.) — анахронизм.
Ст. 12. Вдруг шесть держав к ногам его упали!.. — Имеются в виду подвластные ис¬панской короне территории: Испания, Иерусалим, Королевство Обеих Сицилии, острова Майорка и Минорка, Индия (Южная Америка).
Ст. 17—18. Мой первый вздох, мой первый взгляд на жизнь // Был смертью мате-ри… — Мать Карлоса, Мария Португальская, умерла через несколько дней после его рождения.
Ст. 30—31. Другая мать… О, уж давно лишила //Меня любви родительской она… — Мачеха Карлоса, Елизавета Валуа, вторая жена Филиппа II, бывшая невеста самого Карлоса. По преданию, использованному Шиллером в сюжете трагедии, именно взаимная любовь Карлоса и Елизаветы, не прошедшая и после заключения брака, послужила главной причиной неприязни Филиппа к старшему сыну и престоло-наследнику.
Ст. 34. Теперь у них есть дочь… — Инфанта Клара-Евгения. В XVI в. в Испа¬нии не действовал салический закон, устранявший женщин от наследования пре¬стола, поэтому в случае разногласий короля и его наследника младшая сестра на¬следного принца, если она являлась старшей дочерью короля, была вполне ре¬альным конкурентом и обладала равными правами на наследование королевской власти.
(Дмитрий Самозванец)
(«Наш бурный сейм счастливо приведен…») (С. 477)
Автограф: РНБ. Оп. 1. 28. Л. 2 об. — 3 об. — черновой. При жизни Жуковского не печатался. Впервые: Бумаги Жуковского. С. 81 (ст. 1—4).
Впервые полностью: Лебедева О. Б. В. А. Жуковский — переводчик драма¬тургии Ф. Шиллера // Проблемы метода и жанра. Вып. б. Томск, 1979. С. 142—144. Печатается по тексту первой полной публикации со сверкой по автографу. Д ати руется: вторая половина 1815 — январь — март 1817 г.
Перевод фрагмента трагедии Ф. Шиллера «Demetrrus oder Die Blnthochzeit zu Moskau» («Дмитрий, или Кровавый брак в Москве», 1804—1805).
В рукописи перевод заглавия не имеет, название редакторское, с учегом интер-претации названия трагедии самим Жуковским в письме Д. В. Дашкову от 1817 г. (см. ниже).
Датировка предположительная. Начальная дата предложена на основании по-ложения текста перевода на л. 2 об. и 3 об. в рукописи ОР РНБ, представляющей собою отдельную тетрадь (бумага с филигранью «1812»), в которой заполнены всего 3 начальных листа: автографу перевода «Дмитрия Самозванца» предшествует рас-положенный нал. 1 об. автограф перевода фрагмента трагедии «Дон Карлос», дати-рующийся 23—28 сентября 1815 г. по черновому автографу этого перевода в «Кни¬ге Александры Воейковой» (см. коммент.). Очевидно, что оба текста в этой едини¬це хранения двуслойные: оба они представляют собой первоначально беловые ав-тографы, которые, судя по характеру почерка, толщине пера и цвету чернил, были записаны в тетради одновременно, а впоследствии одновременно же подверглись правке: чернила, которыми внесена правка, более светлые, а перо — более мягкое в обоих автографах. Вторая дата — 1817 г.«— предложена на основании упомина¬ния этого произведения среди задуманных переводов для предполагавшегося Жу¬ковским альманаха: «Demetrius der Falsche (отрывок начатой Шиллеровой траге¬дии) перевести теми же стихами, как и в оригинале, ямбами без рифм. Наши крн-тикусы зарычат, но пусть рычат. (…) Свою же часть постараюсь кончить к концу марта» письмо Жуковского Д. В. Дашкову от января 1817 г. (С 7. Т. 6. С. 442).
Трагедия Шиллера «Demetrius…», замысел которой относится к 1804 г. (ср. за¬пись в рабочем календаре Шиллера от 10 марта 1804 г.: «(…) решил писать «Деме-триуса»»; цит. по: Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. М., 1956. Т. 7. С. 759) — последнее, незавершенное произведение немецкого поэта.
Поводом для интереса Шиллера к русской истории стала женитьба наследно¬го принца Веймарского на великой княгине Марии Павловне, сестре императо¬ра Александра I. Герцог Веймарский был очень заинтересован в том, чтобы новая трагедия Шиллера стала чем-то вроде свадебного подарка Веймарской династии русскому императорскому двору. Однако Шиллер не собирался менять свой замы¬сел: «Да, у меня самый подходящий случай сказать много хорошего императорской семье — ведь молодой Романов играет в «Деметриусе» благородную роль — но нет, я этого не сделаю. Произведение должно остаться совершенно чистым» (Шиллер Ф. Указ. изд. Т. 3. С. 683).
«Деметриус» — это логическое завершение стойкого, начиная с трагедии «Заго¬вор Фиеско в Генуе», интереса Шиллера к «смутным временам» европейской исто¬рии и фигурам бунтовщиков и узурпаторов власти; в той или иной мере эта про¬блема присутствует в трилогии о Валленштейне, трагедиях «Дон Карлос», «Орле¬анская дева», «Мария Стюарт». О своем намерении написать трагедию «Кровавая свадьба в Москве» Шиллер упоминал еще в 1802 г. (Шиллер Ф. Указ. изд. С. 684). Из написанной части трагедии (два первых действия и несколько недоработанных набросков реплик последующих действий), а также из ее планов, явствует ориги-нальность шиллеровской интерпретации личности Самозванца, который до опре-деленного момента убежден в своем царском происхождении и законном праве на московский престол. Эта интерпретация позволила Шиллеру соединить в кон¬фликте трагедии субъективизм психологической коллизии с объективностью исто¬рического процесса: в центре его замысла стоит на сей раз не внутренняя борьба в душе героя, как в «Орлеанской деве», но острая политическая проблема нацио¬нальной независимости народа и непрочности непопулярной власти.
Любопытно, что в случае с выбором сюжета и собиранием подготовительных ма-териалов для работы над этой трагедией очень вероятен косвенный контакт Шил¬лера и Карамзина, чья «История государства Российского» через 20 лет даст мгно¬венный и стойкий творческий импульс русской драматической литературе начиная с Жуковского и Пушкина, Этот контакт мог осуществиться через общего знакомого русского и немецкого писателей, веймарскою дипломата Вильгельма фон Вольцо-гена (1762—1809), находившегося в 1804 г. в Петербурге (Карамзин познакомился с Вольцогеном в Париже; в начале XIX в. Вольцоген трижды посещал Петербург и встречался с Карамзиным; с Шиллером Вольцогена связывали узы школьной друж¬бы и родства: Вольцоген был женат на сестре жены Шиллера, см.: Карамзин Н. М. Письма русского путешественника / Изд. иодгот. Ю. М. Лотман, Н. А. Марченко, Б. А. Успенский (Лит, памятники. Большая серия). М., 1984. С. 660; Данилевский. С. 12, 35). Вольцоген был хорошо осведомлен о замысле Шиллера: в своем пись¬ме от 16 июня 1804 г. Шиллер просил Вольцогена об исторических материалах, касающихся эпохи Лже-Дмитрия (Шиллер Ф. Указ. изд. Т. 7. С, 597). Как отмеча¬ет Р. Ю. Данилевский, «можно предполагать, что, выполняя поручение Шиллера, Вольцоген обращался за советом к Карамзину». По мнению исследователя, шилле-ровская интерпретация характеров персонажей, <хх>бенно Бориса Годунова, оче¬видно перекликается с карамзинской (Данилевский. С. 35).
В данном случае критерии выбора Жуковским текста для перевода не требуют особой мотивировки: лабораторно-экспериментальный характер этого опыта удо-стоверен обращением к заведомо незавершенному произведению, а переводческие новации свидетельствуют, что русский поэт в полной мере воспринял и воспро¬извел суть шиллеровского замысла. При том, что в целом перевод очень близок к тексту Шиллера, в нем есть две значительных новации, которые видоизменяют структуру действия в этом отрывке.
Первая — в единственной оппозиционной к общему мнению реплике Леона Сапеги: «(…) я сему решению противлюсь, // Я говорю: оно зажжет войну II Меж¬ду Москвой и польскою державой», ср.: «Ich mache Einspruch gegen dies Verfahren // Und gegen alles, was draus folgt, zuxvidsr II Dem Frieden Polens mit der Kron zu Moskau» [Перевод: Я возражаю против этого действия // и всего того, что из него следует*, // противного миру между Польшей и московской короной (нем.). Курсив мой. — О. Л.];
(Schiller. В. 5. S. 518). Этот фрагмент имеет два черновых варианта: «Я сему реше-нию противлюсь // И следствиям его, противным миру»; «Я говорю: оно разрушит мир». В третьей, последней редакции слово «мир» заменено своим антонимом — «война», и это не оставляет никаких сомнений относительно следствий появления Лже-Дмитрия на польском сейме.
Второе отступление — в монологе Дмитрия, чье само- и правосознание остро акцентировано в переводе «Преосвященный! Я наследник трона, II Пришел искать отцовским державы», ср.: «Herr Erzbischofl ich stehe hier ein Reich II Zu fordern, und ein konigliches Zepter» [Перевод: Господин архиепископ! я стою здесь, // Чтобы потребо-вать государство и королевский скипетр (нем.). Курсив мой — О. Л.]; «Забудьте, что случилось! (…) // Я здесь стою, лишенный трона царь — // Защиты мне», ср.: «Vergessei edelmutig, was geschehen (…)// Ich stehe vor euch, ein beraubter Fiirst, II Ich suche Schutz (…)» [Перевод: Забудьте великодушно то, что было (…) // Я стою пред вами, огра-бленный князь, // Я ищу защиты (нем.). Курсив мой. — О. Л.]; (Schiller. В. 5. S. 519). Эта акцентирован но-требовательная позиция героя превращает его энергию в ак-тивный генератор действия.
Интонационно-лексические изменения влияют на драматургическую специ¬фику перевода: резкое противопоставление мнения Сапеги большинству сейма и акцентуация требовательной модальности реплик Дмитрия обостряет конфликт переведенного фрагмента, что и отражается на его эмфатике: количество вопро-сительных и восклицательных конструкций в переводе почти вдвое превышает их количество
