к звездам подымает отчаянье голос.

Бледные матери, бегая в мутном безумии страха,

Праги объемлют дверей и к ним прилипают устами.

Вдруг вторгается Пирр, как отец, неизбежно – ужасный.

Тщетны заграды; низринута стража; таран стенобойный

Сшиб ворота; расколовшись, огромные рухнули створы;

Силе прочистился путь, и в пролом, опрокинув передних,

Ринулся грек, и врагами обители все закипели.

Менее грозен, плотину прорвав и разрушивши стену,

С ревом и с пеной стремится поток из брегов и, равнину

Шумным разливом окрест потопив, стада и заграды

Мчит по полям. Я видел убийством яримого Пирра;

Видел обоих Атридов, дымящихся кровью в обители царской;

Видел Гекубу, и сто невесток ее, и Приама,

Кровью своею воздвигнутый ими алтарь обагривших.

Вдруг пятьдесят сыновних брачных чертогов, надежда

Стольких внуков, и стены, добыч многочисленных златом

Гордые, пали – пожаром забытое схвачено греком.

Знать пожелаешь, быть может, царица, что было с Приамом.

Видя падение града, видя пылающий замок,

Видя врага, захватившего внутренность царского дома,

Старец давно позабытую броню на хилые плечи,

Сгорбленный тягостью лет, чрез силу надел, бесполезный

Меч опоясал и в сонмы врагов пошел на погибель.

В самой средине царских чертогов, под небом открытым,

Был великий алтарь; над ним многолетнего лавра

Сень наклонялась и лики домашних богов обнимала.

Там с дочерями сидела Гекуба. Напрасно – укрывшись

Робко под жертвенник, словно как стая пугливая горлиц

В грозу под ветви, – кумиры бессмертных они обнимали.

Вдруг царица одетого бронею младости бранной

Видит Приама. «Куда ты, бедный супруг (возгласила)?

Что ополчило тебя? К чему безрассудная бодрость?

Ныне такая ли помощь, такой ли защитник Пергаму

Нужны? Пергама не спас бы теперь и великий мой Гектор.

С нами останься, Приам; алтарь защитит нас,

Или умрем неразлучны». Сказала и, руку супругу

Давши, старца с собой посадила на месте священном.

Вдруг из убийственных Пирровых рук убежавший Политос,

Сын последний Приама, сквозь копья, сквозь сонмища вражьи,

Вдоль переходов, пустыми чертогами, раненый, мчится;

Быстро за ним сверкающий Пирр с неизбежным убийством

Гонится… близко; нагнал, достигнул железом; пронзенный,

К лону родителей кинулся юноша, в страхе пред ними

Пал, содрогнулся… и жизнь пролилася потоками крови.

Тут закипело Приамово сердце. Сам погибая,

Он не стерпел толь великого горя и гневно воскликнул:

«О, чудовище! Боги тебе, святотатный убийца,

Боги – если живет в небесах правосудная жалость —

Мзду ниспошлют; по заслуге получишь награду, губитель,

Ты предо мной моего растерзавший последнего сына!

То ли Ахилл, от тебя названьем отца поносимый,

Сделал с Приамом – врагом? Он, краснея, почтил униженье

Старца молящего; дал схоронить мне бездушное тело

Гектора – сына и в Трою меня отпустил безобидно».

Так он сказал и копье бессильное слабой рукою

Бросил; оно, ударяся в медь, зазвеневшую глухо,

Тронуло выгиб щита и на нем без движенья повисло.

Яростно Пирр возопил: «Иди же с поносной отсюда

Вестью к Пелиду-отцу; не забудь о бесславных деяньях

Пирра поведать ему; теперь же умри». Беспощадно

Он перед жертвенник дрогнувший старца повлек; сединами

Шуйцу, облитую кровью сыновней, опутал, десницей

Меч замахнул и в ребра до самой вонзил рукояти.

Так совершилася участь Приама; так он покинул

Землю, зревши добычей пожара Пергам и паденье

Трои, некогда сильный властитель народов, державный

Азии царь… и великое тело на бреге пустынном

Ныне без чести лежит, обезглавлено, труп безымянный.

Тут впервые мне ужас предчувствия душу проникнул:

Я обомлел; я о милом старце родителе вспомнил,

Видя, как дряхлый ровесник его, под рукой беспощадной,

Царь издыхал; я вспомнил о сирой Креузе, о доме,

Преданном греку во власть, о судьбине младенца Иула.

Взор обращаю: нет ли со мною сподвижников ратных?

Все исчезли; одни, утомленные битвою, с башни

Прянули в город; другие отчаянно кинулись в пламень

Я один уцелел. И вдруг в преддверии храма

Весты, робко-безмолвную, скрытую в темном притворе,

Вижу Тиндарову дочь: при зареве ярком пожара

Светлым путем я бежал, все оку являлося ясным.

Там, опасаясь троян, раздраженных паденьем Пергама,

Злобы данаев и мести супруга, отчизну и Трою

Купно губящая Фурия, жертвенник Весты объемля,

В храме, богам ненавистная, тайно сидела Елена.

Вспыхнуло сердце во мне; отомстить за погибель отчизны

Рвется мой гнев; истребить истребленья виновницу жажду

«Ей ненаказанной Спарту узреть! в родные Микины

Гордой царицей вступить, торжествуя! увидеть супруга

Дом родительский, чад, окруженной прискорбной толпою

Дев илионских и пленных троян!… А Приам уж зарезан,

Троя горит и Дардания целая кровью дымится!

Нет! того не стерплю! пускай не великая слава

Женоубийце, пускай для него беспохвальна победа —

Свет от чудовища должно очистить; кровавою местью

Сердце свое утолю и пепел моих успокою».

Так я, себя раздражая, злобой кипящий, стремился.

Вдруг перед очи мои, откровенная, мрак осиявши

Ярким блистаньем, великой богиней, какою лишь небо

Знает се, предстала мать и, меня удержавши,

Молвила так мне устами, живыми как юная роза:

«Сын, для чего необузданной скорбию гнев пробуждаешь?

Что за безумство? Ужели оставил о нас попеченье?

Прежде помысли о том, где покинут тобою родитель,

Дряхлый Анхиз, не погибли ль супруга Креуза и юный

Сын твой Асканий? Кругом их обители бешено рыщет

Грек, и давно бы, когда б не моя берегла их защита,

Их истребило железо и пламень враждебный похитил!…

Нет! не Парид, похититель преступный, не образ спартанки,

Низкой Тиндаровой дочери – боги, разгневанны боги

Ваш опрокинули град и сразили величие Трои.

Зри – я всякое облако, ныне темнящее слабый

Смертного взор и облекшее все пред тобою туманным

Мраком, подъемлю – но только моим повелениям смело,

Сын, покорись, и бесспорно мои поученья исполни.

Там, где видишь разбросанны груды, утес на утесе,

Где подымается черное облако праха и дыма,

Там Посидон великим его потрясенны трезубцем

Стены дробит и, подрыв основанья, весь город в обломки

Рушит; здесь беспощадная Ира, на Скейских воротах

Грозно воздвигшись, союзную рать с кораблей к Илиону,

Броней звучащая, кличет…

Там – оглянися – на замке, над градом, Тритона-Паллада

Села, гремящею тучей и страшной Горгоной блистая.

Сам вседержитель и бодрость и бранную силу низводит

Свыше на греков и сам на дардан подымает все небо.

Нет упования, сын; беги, не упорствуй сражаться;

Буду с тобой; невредимо достигнешь родительской сени».

Так сказала и скрылась в глубокую бездну ночную.

Грозныe лики тогда мне предстали, разящие Трою

Силы великих богов я увидел…

Тут открылось, как, страшно разрушен, в огне распадался

Весь Илион и в обломки валилась Нептунова Троя.

Так на густой прародительский ясень, горы украшенье,

Корни кругом подрубив, дровосеки, столпясь, нападают;

Споря проворством, разят топоры; благородное древо

Зыблется, сенью шумит, волосистой главою трепещет,

Мало-помалу под ранами клонится… вдруг, изнемогши,

Стонет и падает, всю завалив разрушением гору…

Я удаляюсь, храним божеством; иду через пламень,

Мимо врагов: раздвигаются копья, огонь уступает.

К древней обители, к прагу священной родительской сени

Скоро достиг я, и первой заботой в защитное место,

На гору старца отца перенесть. Приближаюсь к Анхизу —

Трою свою пережить и себя осудить на изгнанье

Старец отрекся. «Вы, сохранившие бодрую младость,

Вы, не лишенные мужеской силы годами, спешите

Бегством спасаться, – сказал он. —

Если б державные боги конец мой отсрочить хотели —

Мне бы они сохранили мой дом. Но слишком довольно

Зреть и однажды погибель своих и сожжение града.

С миром идите, почтивши мое полумертвое тело

Словом прощальным; смерть я сам обрету, иль, жалея,

Враг умертвит старика. Не страшна погребенья утрата;

Слишком долго, противный богам, на земле я промедлил,

Чуждый земле, с тех пор как бессмертных и смертных владыка

Веяньем молний своих и громом ко мне прикоснулся».

Так говорил мой родитель, в жестоком намеренье твердый.

Мы же в слезах – и я, и Креуза, и юный Асканий,

Сын мой, и с нами домашние – молим, чтоб вместе с собою

Он, отец, семьи не губил и в беду не ввергался…

Тщетны моленья; покинуть свой дом непреклонный отрекся.

Снова тогда ополчаюсь, отчаянный, жаждущий смерти.

Что иное мне оставалось? Какая надежда?

«Как, родитель, чтоб я убежал, об отце позабывши,

Требовал ты! из родительских уст толь обидное слово!

Если назначили боги, чтоб не было Трои великой,

Если тобой решено истребить с истребляемым градом

Нас и себя – для погибели нашей двери отверсты:

Скоро Приамовой кровью дымящийся Пирр, умертвивши

Сына пред взором отца и отца пред святыней Пенатов,

Явится здесь! Для того ли сквозь бой и пожар, о, богиня,

Я проведен, чтоб, врага допустив во святилище дома,

Видеть, как сын мой Асканий, и дряхлый отец, и Креуза,

Кровью друг друга облив, предо мною истерзаны будут?

Дайте оружия, воины; время пришло роковое;

Грекам меня возвратите; отведаем силы последней;

В бой, друзья! мы не все неотмщенные ныне погибнем».

Меч опоясав и щит свой надвинув на шуйцу, из дома

Выйти спешу; но Креуза, упав со слезами на праге,

Ноги мои обняла и, сына – младенца подъемля

К лону отца, возопила: «Если себя на погибель

Ты осудил – да погибнем с тобою и мы неразлучно!

Если ж осталось тебе упованье на меч и на силу —

Прежде свой дом защити; здесь младенец Иул; здесь отец твой;

Здесь Креуза… ее называл ты доныне своею».

Так вопияла супруга, стенаньем весь дом оглашая.

Тут несказанное в наших очах совершилося чудо:

Сына Иула с печалью родительской мы обнимали —

Вдруг над его головою сверкнуло эфирное пламя,

В кудри власов, не палящее, веяньем тихим влетело,

Пыхнуло ярко и вкруг головы обвилося блистаньем.

В трепете страха мы отряхаем горящие кудри;

Силимся влагой студеной огонь затушить чудотворный.

Чуда свидетель, Анхиз оживленные радостью очи

К небу возвел и, дрожащие длани подъемля, воскликнул:

«О, вседержитель Зевес! когда ты молитвам доступен,

Призри на нас, о едином молящих: если достойны,

Будь нам защитой, отец, и знаменью дай подтвержденье».

Только промолвил Анхиз – помутилося небо, и страшно

Грянуло влеве; и, быстро упадшая с темныя тверди,

Мрак лучезарный рассекши браздой, звезда побежала…

Видели мы, как она, разразившись над нашею кровлей,

Светлая, вдаль покатилась и, путь наш означив блистаньем,

Пала за Идою в рощу… долго, протянут вдоль неба,

След пламенел, и запахом серным дымилась окрестность.

Тут побежденный старец родитель подъемлется с ложа,

Молит богов и творит поклоненье звезде путеводной.

«Все решено! – возгласил он – Боги отчизны, ведите;

С верой иду; сохраните и дом мой и внука; то ваше

Знаменье было, и в вашем могуществе есть еще Троя;

Вам покоряюсь; мой сын, предводи; за тобою отец твой».

Так он сказал… и уже приближался к обители нашей

С треском пожар и шумящего пламени зной опалял нас.

«Время, родитель; на плечи сыновние сядь (возгласил я),

Дай мне мои подклонить рамена под священное бремя.

Что бы ни встретило нас на пути – одно нам спасенье,

Гибель одна; перестанем же медлить; младенец Асканий

Рядом со мною пойдет; в отдаленье за нами Креуза.

Вы же, служители дома, заметьте, что вам повелю я:

Есть при исходе из града холм, и на холме Церерин,

Древле покинутый храм; перед ним кипарис престарелый,

С давних времен сохраненный почтением набожных предков.

Там во единое место из разных сторон соберитесь.

Лики Пенатов и утварь тебе поверяю, родитель;

Я же, пришедший из битвы, рукою кровавой не смею

К ним прикоснуться, доколь не очищу себя орошеньем свежия влаги…»

С сими словами, широкие плечи склоня и на выю

Сверх одеянья накинув косматую львиную кожу,

Старца подъемлю; идем; Асканий, мою обхвативши

Крепко десницу, бежит, торопяся, шагами неровными сбоку;

Следом Креуза; идем, пробираяся мглою по стогнам;

Я же, дотоле бесстрашным оком смотревший на тучи

Стрел и отважно встречавший дружины враждебные греков,

Тут при малейшем звуке бледнел, при шорохе каждом

Медлил, робея за спутника, в страхе за милую ношу.

И уже достигал я ворот и мнил, что опасный

Путь совершился… вдруг невдаля голоса раздалися,

Что-то мелькнуло, послышался топот. Пристально в сумрак

Смотрит Анхнз. «Мой сын, мой сын, беги!