– возопил

Идут! сверкают щиты! оружие медное блещет!…»

Кто изъяснит? Божество ли какое враждебною силой

Ум мой смутило… но, в сторону бросясь, чтоб мнимой

Встречи избегнуть, далеким обходом я вышел из града;

Боги! Креуза исчезла; во тьме ль, ослепленная роком,

Сбилась с дороги иль где отдохнуть, утомленная, села —

Я не знаю, с тех пор мы нигде уж ее не встречали.

Только тогда я утрату, опомнясь, заметил, когда мы

Холма святого и древнего храма Цереры достигли.

Там собрались мы, убогий остаток троян, – а Креузы

Не было, к горю сопутников, сына, отца и супруга.

О! кого из людей и богов я не клял, исступленный!

Было ли что для меня и в паденье Пергама ужасней?

Сына Иула с Анхизом-отцом и с Пенатами Трои

Спутникам вверив, в излучине дола велю им укрыться;

Сам же, блестящей одетый броней, возвращаюся в Трою.

Вновь решено боевые труды испытать, по горящим

Стогнам Пергама промчаться и грудь под удары подставить.

К темному прагу ворот, чрез который мы вышли из града,

Прежде спешу, чтобы, снова по свежему нашему следу

Трою пройдя, замечательным оком всмотреться в приметы;

Всюду ужас! даже молчание в трепет приводит!

К дому Анхиза – не там ли она, не туда ли ей случай

Путь указал – я бегу, но данаи уж грабили дом наш;

Все испровергнуто; с воплями враг по обители рыскал;

Пламень пожара уже прошибал из – под верхний кровли;

Вихрем взвивалися искры, и в воздухе страшно гремело.

Я обратился к Приамову дому, к высокому замку:

Боги! боги! в притворе пустого Юнонина храма

Зверский Улисс и Феникс у добычи стояли на страже:

Там сокровища Трои, богатства сожженных святилищ,

Чаши златые, престолы богов, и убранства, и ризы

В грудах лежали; младенцы и бледные матери длинным

Строем стояли вблизи.

Презря меня окружавшую гибель, дерзнул я во мраке

Голос возвысить; печальный мой клик раздавался по стогнам.

«Где ты, Креуза?» – взывал я, взывал… но было напрасно.

В яростном горе по грудам разрушенных зданий я бегал.

Вдруг перед очи мои появилася призраком, легкой

Тенью она… и казалась возвышенней прежнего станом.

Я ужаснулся, волосы дыбом, голос мой замер.

Тихо с улыбкой, смиряющей душу, сказала Креуза:

«Тщетной заботе почто предаешься, безумно печалясь?

О Эней, о сладостный друг, не без воли бессмертных

Было оно: мне не должно идти за тобой из Пергама;

То запрещает владыка небес, громодержец Юпитер.

Долго изгнанником будешь браздить беспредельное море;

Там в Геснерии, где волны Лидийского Тибра по тучным,

Людным равнинам обильно-медлительным током лиются,

Светлое счастье, и царский венец, и невесту царевну

Ты обретешь. Не томи ж по Креузе утраченной сердца;

Нет! ни дверей мирмидона, ни пышных чертогов долопа

Я не увижу; не буду рабынею матери грека,

Дочь Дардании, вечной Венеры невестка…

Быть при себе мне судила великая матерь бессмертных.

Ты же прости; поминай о супруге любовию к сыну».

Смолкла и тихо со мной, проливающим слезы, рассталась;

Много хотел я сказать, но она улетела; трикраты

Я за летящею тению руки простер, и трикраты

Легкая тень из напрасно объемлющих рук ускользнула,

Словно как веющий воздух, словно как сон мимолетный.

Так миновалася ночь; возвращаюсь к товарищам бегства;

Много толпою притекших из Трои сопутников новых

Там нахожу, изумленный: матери, мужи, младенцы,

Жалкий народ беглецов, невозвратно утратив отчизну,

С бедным остатком сокровищ, теснилися там, приготовясь

Вместе со мной за морями искать обреченного брега.

И уже восходил над горой светоносный Люцифер,

Юного дня благовестник, и все ворота Илиона

Заперты были врагом… упованье исчезло! судьбине

Я уступил и Анхиза понес на высокую Иду.