ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Вступление.
Благородны были прежние дамы,
Любя доблесть пуще златой корысти,
Ибо нынешним
Редко что любезнее прибыли.
А какие от высокой души
Воспрезрели те скаредные обычаи,—
Тем да сбудется счастливая жизнь,
А по смерти — бессмертная слава.
Вековечная хвала Брадаманте,
Возлюбившей не золото и не трон,
А дух, а доблесть,
А Руджьерово благородное сердце;
И поистине тем она достойна
Столь высокой паладиновой любви,
Подвизавшей ристателя на подвиги,
Дивные в веках.
Вот и мною сказано, как Руджьер, К Руджьеру
А с ним двое из клермонтского рода, с товарища-
Сиречь Альдигьер и Рикардет, ми присоеди-
Вышли в помощь двум узным братьям; няется Мар-
И еще мною сказано, как предстал физа.
Гордый перед ними рыцарь,
А в зеленом щите его — чудо-птица,
Вечно юная и единственная под солнцем.
Как завидел встречный
Трех стоявших наготове разить,
Пожелалось ему испытать,
Таковы ли они духом, как видом?
«Не найдется ли,— кричит он,—меж вас,
Кто отважится со мною померяться,
Чей меч быстрей и копье острей,
Пока кто-то кого-то да не опешит?»
«Я готов,— в ответ Альдигьер,—
И мечом кружить и копьем разить,
Но другое нынче над нами дело,
И такое (подожди—и увидишь),
Что не то что на бой, а и на толк с тобой
Нам негоже тратить нужное время,—
Сюда будут сотен пять или шесть,
С ними-то и быть нам помужествовать,
6 Потому что честь и любовь
Велят вырвать у них двух наших
сродников»,—
И поведывает, для каких они причин
Здесь явились конно и оружно.
«Таково благороден ваш ответ,—
Молвит встречный,—что боле я ни слова,
Ибо верно вижу:
Мало в рыцарстве рыцарей, как вы.
7 Я хотел переведаться булатом,
Чтобы вызнать, каков в вас дух;
Но как нынче у вас иной показ,—
Я доволен и отрекаюсь вызова,
А прошу лишь принять в ваш строй
Мой щит, мой шлем,
И надеюсь, что и я покажусь
Быть достоин такого сдружества».
8 Всякому, наверно, охота
Знать по имени, кто же был таков
Сей приставший к Руджьеру и
товарищам
Сопоборником в столь отважный час?
То была (не хочу сказать: то был),
То была Марфиза—та, которая
Так недавно злосчастному Зербину
Горе-спутницу всадила в седло,
9 Разудалый Руджьер и два клермонтских
Рады видеть друга с собой к плечу,
Полагая в нем заведомого рыцаря,
А не рыцаршу, какова она есть.
А по малом времени
Смотрит Альдигьер и кажет друзьям
Вдали знамя, веемое ветром,
А под знаменем многий ратный люд.
10 Как явились они ближе Они напада-
И узнался их маврский наряд, ют на плени-
Стало зримо, что они—сарацины, телей
И меж ними несомненные два Малагиса и
Узных узника на убогих клячах, Вивиана.
И ждут майнцского золота в промен.
Говорит Марфиза: «Они здесь:
Не пора ли нам к балу-карнавалу?»
11 А Руджьер: «Еще съехались не все
Званые к балу-карнавалу,
А бал не мал,
А нам править его чин по чину.
Так помедлим: оно уже недолго».
Говорят и видят:
Показались и майнцские изменники —
Стало, впрямь пора пускаться в пляс.
12 Вот съехались майнцские изменники,
За которыми целый караван
Злата, платий и пышных сбруй,
И два пленника,
Среди копий, мечей и стрел
Страждущие, видя, что вот их ждут,
И уже заклятый их Бертолагий
В перемолвке с сарацинским вождем.
13 Ни Амонов сын, ни Бовы
Не стерпели пред майнцским супостатом:
Каждый вскачь,
Каждый бьет копьем вперевес,
И один—напробой седла и панциря,
А другой—сквозь шлем и в лицо.—
Так да сгинут все злобные неистовцы,
Как под копьями кончился Бертолагий!
14 А Руджьер, а Марфиза,
Как по знаку, не ждав иной трубы,
С места в битву, и ломятся их копья,
Вырвав жизнь одному, двоим, троим.
Руджьерову острию
Подстать сам басурманский воевода,
А и он дух вон,
И за ним два других отходят к праотцам.
15 Под ударами в растерянных смятение,
А в смятении — крайняя погибель.
Майнцским мнится,
Что на них—сарацинская измена;
Мавры мечутся
И кричат про убийство и разбой;
И пошел меж ними бой — луки в руки,
Копья вперевес, клинки наголо.
16 Налетит Руджьер то на тех, то на этих, Подвиги
Что ни скок, то десять с ног, что ни взмах, Руджьера и
то двадцать в прах; Марфизы.
А не менее того и красавица
Рубит вправо и губит влево.
Скольких тронет сталь,
Стольким ввек уже не встать:
Пред мечами их что шлемы, что панцири —
Как сушняк пред лесным огнем.
17 Кто видывал,
Кто слыхивал,
Как в бортном рое встает раздор,
И пчелы на пчел вылетают в бой,
Но насвистнет несытая касатка
Бить, губить, глотать тех и этих
Без числа,—
Тот узнает Руджьера и Марфизу.
18 А Рикардет и его двоюродный
По-иному пляшут меж двух племен:
Небрегут язычеством,
Держат глаз лишь на майнцской стороне.
Недаром у Ринальдова брата
Каков дух, такова и мощь,
А от майнцской ненависти
Еще вдвойне.
19 И с того же вражества
Сын Бовы, как яростный лев,
Не ленясь мечом,
Дробит шлемы, как яичные скорлупы.
А и всякий рад
Изъявить себя новым Гектором,
Если рядом — Марфиза и Руджьер,
Цвет и сила истого рыцарства.
20 Рубится Марфиза,
Озирается на товарища,
И в уме верстает их силою,
И каждый—диво, каждому—хвала,
Но превыше хвал Руджьерова доблесть:
Мнится он несравненен,
Верится, не сам ли то Марс
Сшел на битву с пятого неба?
21 Диво—его удары,
Диво — не знающие промаха;
Рубится его меч Бализарда,
Сечет сталь, как бумажный лист,
ВскалЫвает шлемы и панцири,
Рассекает всадников до седла —
Валятся на траву
На-пол справа и на-пол слева;
22 Одним взмахом
Сокрушает седока и коня;
Голова за головой летят с плеч,
Грудь за грудью валятся с туловищ;
Пятерых он разит единым разом —
А кабы поболее было веры
В ту истину, похожую на ложь,
Я начел бы и более, да нельзя:
23 Добрый наш Турпин без обмана
Гласит правду, а там хоть верь, хоть нет;
Но такое он молвит о Руджьере,
Что послушавши, всяк объявит: лжет!
А равно и перед Марфизою
Что ни воин, то как лед перед пламенем;
Как она с Руджьеровой доблести,
Так и он с нее не сводит глаз.
24 И как он ей — Марс,
Так она ему мнилась бы Беллона,
Ежели бы ведал он вопреки
Виду, что не ратник она, а ратница,
И едва ли не впереспор
Они били тот подлый люд, :
Чья и плоть, и кость, и кровь, и жиль
Изъявляли, кто способнее рубит.
25 Столько духа и столько доблести Освобожде-
В четырех бойцах, те пленни-
Что они сокрушили и тех и этих, ков.
Что уже бегущим ничто не впрок,
Кроме пят и копыт,—
Хорошо, у кого есть конь
Не в рысь, а в скачь,
А не то несручно биться пешему.
26 Ни кольчужника в поле, ни погонщика,
Бегут вправо—мавр, влево—Майнц,
Те бросая пленников, эти—выкуп,
Всё—тем, чей верх.
С Малагиса и Вивиана узы—прочь,
В лицах—радость, а в сердцах—вдвое,
Расторопные слуги
Тащат тюки—наземь и на возы.
27 Вдоволь там нашлось серебра
Славного сосудного чекана,
Вдоволь платий
Лучшего и тончайшего шитья,
И ковров для королевских палат,
Тканых фландрским шелком и золотом,
И другие богатства и роскошества,
Но еще и вино, и хлеб, и снедь.
28 Сняли рыцари шлемы и увидели,
Что споборником их была девица,
Ибо явлены золотые кудри
И нежное из-под забрала лицо.
Ей поклон и честь
И прошенье не утаить свое имя;
А она, меж друзей всегда учтивая,
Не замедлила сказ о себе.
29 Видевши, какова она в битве,
Все глядят на нее во все глаза,
А она—на единого Руджьера:
Все слова—г* нему, остальные ей ничто.
Но уже зовут их служители Отдых
К пиршественному роскошеству у Мерлинова
Под горою, защитою от зноя, водоема
Где был ключ, а над ключом водоем.
30 То Мерлинов ключ,
Каковых четыре по целой Франции,
А под ним —водоем,
Беломраморен, глажен и блестящ.
А по ободу того водоема
Резана кудесником дивная резьба:
Что ни образ, то словно дышит,
Весь как жив и едва не говорит.
31 В той резьбе являлся очам чудовищный с иносказа-
Лесной зверь, видом гнусен, зол и лют, тельным
Волчий зуб, волчий лоб, изображени-
Впалый бок от жадного голода, ем Алчно-
Когти львиные, а уши ослиные, сти.
А всем прочим туловом как лиса;
И он рыщет по Франции, Англии, Италии,
Испании,
По Европе, по Азии, по конец земель,
32 Всех язвит, всех губит,
Кто убог, кто высок,
А тлетворнейше—
Кто король, кто князь, владетель,
наместник;
Пуще же всего,
Осквернив пречистый Петров престол,
Оно выжрало пап и кардиналов,
Заронивши соблазн в святую веру.
33 Не выстоит перед чудищем
Ни единая вставшая стена,
Никакой не защитен город,
Все оплоты, все ворота—вразлет.
Словно ширится оно в божество,
Словно впрямь оно — бог для суеверящих,
И уже налагает длань поять
Ключи неба и ключи ада.
34 А над чудищем видится паладин,
Кудри венчаны державными лаврами,
С ним три юных
В златых лилиях по царским нарядам,
И под тем же знаменьем некий лев,
Вышед вместе, бьется с чудовищем,
И над всеми писаны имена,
Чьи над теменем, чьи по краю платий.
35 Первым вбил по крайнюю рукоять
Свой булат в брюхо скаредному хищнику
Тот, чье имя Франциск французский;
Вслед ему — австрийский Максимилиан
И Карл Пятый, державный император,
Прободающий пикою злую пасть;
А стрелою разящий в грудь
Назван Генрихом Восьмым из Британии.
36 И у Льва
Значится на спине: Десятый,
И тот лев вгрызся в уши злому зверю,
Измозжив его для приспевших ратников.
Словно свеян страх,—
Так стекаются смыть грехи отцов
Немногие те,> но лучшие,
Кем из чудища исторгается жизнь.
37 Три рыцаря и Марфиза
Долго медлили перед теми ликами,
В жажде знать, от кого повержен хищник,
Черным ядом сквернивший столько стран.
Хоть и значились в камне имена,
Но неведомые,—
И пытали воители меж собою,
Кто что знает, дабы сказать другим.
38 Только Малагис молчал да слушал, Малагис над
И тогда-то молвил ему Вивиан: ним пророче
«Ты, как видно, о зрелище небессведущ, ствует об
Твой и сказ: итальянских
Кто войнах.
Здесь копьем, мечом, стрелой свергает
чудище?»
Малагис в ответ:
«Это повесть, досель еще не памятная.
39 Знайте:
все, чьи здесь ни резаны имена,
Никогда не хаживали по свету,
А взойдут через семь веков
К вящей славе грядущего поколения.
Мудрый волхв британский Мерлин
При царе Артуре,
Велев скласть водоемные каменья,
Велел врезать в них деянья потомков.
Это чудище изверглось из недр
Ада о ту древнюю пору, Как настали у людей мера, вес, закон и суд,
И поля всполосовались межами.
Но не вмиг полонило оно мир,
Тех и этих обошед стороною;
И досель, уже повсеместное,
Разит только подлый люд и черную чернь.
41 От начальных пор до наших дней
Росши и выросши,
Так оно и впредь
Взрастает выше и круче всех чудовищ,—
Сам Пифон,
Писанный для нас в старинных хартиях,
Вполовину не был таков
Бешен, страшен, гнусен и лют.
42 Тут и быть от него великому поеду —
Всем извод, погубление и скверна:
Здесь на белом камне
Малая лишь малость тех черных бед.
И когда не станет сил звать о помощи,—
Эти,
Чьи на камне имена ярче пламени,
Придут вызволить свет из злой невзгоды.
43 Первым рушителем хищного зверя
Станет сей французский Франциск,—
Немногие с ним к плечу
И никто впереди:
В королевском блеске, в рыцарской
доблести
Он затмит
Многих, прежде слывших столь славными:
Так светила меркнут пред вставшим Фебом.
44 В первый год счастливого
королевствования,
Не упрочивши еще венца на челе,
Он ударит с Альп,
Прорвав ковы, замкнувшие тропу,
Движим гневом, благородным и праведным,
Что доселе не отмщены
Те обиды, которыми на французов
Яро грянул стадный скотопас.
45 С лучшим цветом Франции
Он ниспустится в ломбардские нивы
И размечет Гельвецию, которая
Больше ввек не воздымет гордый рог.
А в позор и срам
Флорентийцу, Риму и испанскому воинству
Он скруглит твердыню,
Мнимую дотоль необорной.
14 Песнь XXVI
46 И к тому-то сокрушению
Паче всякого иного оружия
Ему будет тот меч, которым он
Вырвет жизнь развратительного чудища:
Всякий стяг
Перед тем мечом иль вспять иль в прах,
И ни ров, ни вал, ни тын, ни камень
Никакому городу не укров.
47 Просияет сей государь
Всем величьем счастливых воевателей —
Душой Кесаря, зоркостью ума,
Явленного над Тразименой