Под поборами и данями
Страждут африканские города.
Родомонту
Он сулит, но тщетно сулит
Дочь Альмонта, свою двоюродную,
А в приданое — оранский престол,—
Но не в силах отозвать гордеца
От того замостья,
Где унизана гробница со всех сторон
Латами и седлами от побитых.
А Марфиза была’ не такова:
Лишь заслышав
Аграмантов от Карла ночной разгром,
Смерть, и плен, и раны застигнутых,
И уход его с немногими в Арль,—
Тотчас в путь,
И без зова в подмогу королю
Предлагает добро свое и руку.
А у стремени ее — Брунель, Казнь
Невредимый, в вольный дар королю, Брунеля.
Десять дней и десять ночей
Протерзавшийся, вздернут или не вздернут;
Но никто ни добром, ни недобром
Не истребовал его под защиту,
И она, не марая низкою кровью гордых рук,
Вывела его из темницы,
Отпустила все давние обиды
И свела к Аграманту в город Арль.
Но уж здесь король,
То-то радуясь Марфизиной помощи,
Сам вменил себе в благодарный долг
Оказать ей себя судьбой Брунеля:
Угадал, что хотела она его
Вздернуть, и поступил по намеренью:
Палач бросил его в дикую глушь
На поживу коршунам и воронам,
А Руджьер, который уже единожды
Спас его по изволению Божию,
Был недужен и бессилен помочь,
А когда узнал, было поздно:
Так Брунель и встретил судьбу один.
10 А тем временем Тем
Брадаманте мнятся бесконечны временем
Двадцать дней, по миновении коих Брадамс
К верной ждущей обещался Руджьер. ждет
Не так медленно длятся дни Руджьер
Для острожника или для изгнанника,
До желанной воли
И до милой и родной стороны.
11 Тревожится она, уж не хромы ли
Кони Солнца Эт и Пироэй,
Невредимо ли колесо,
Слишком медленно вращаясь к закату;
Каждый день ей дольше, чем тот,
Когда Божий иудей препнул солнце,
Каждая ночь —
Дольше, чем зачавшая Геркулеса.
12 Сколько раз вставала в ней зависть
К медведям, и соням, и барсукам!
Как она бы проспала эти дни,
Ничего не чуяв,
До желанного дня, когда Руджьер
Ее взбудит из ленивой дремоты!
Но тщетно:
Во всю ночь ей и часу не проспать.
13 Справа мнет перину и слева,
А покоя нет.
Вновь и вновь отворяет ставни
Посмотреть, не Тифонова ли супруга
Рассыпает пред рассветной звездою
Белые лилии и алые розы;
А дождется дня—
Жаждет вновь видеть небо в звездном
блеске.
14 За четыре или за пять
Дней до срока уже она всечасно
Ждет
Милой вести; едет Руджьер!
Каждый день она на высокой башне
И оттуда смотрит на густые
Рощи, светлые поля и дорогу
Из далекой Франции в Монтальбан.
15 Чуть завидится издали
Латный блеск или некто на коне,
У нее просветляется лоб и взоры
Упованьем, что это сам Руджьер;
Если кто без лат или пеш,
Она чает, что это его посланец;
А обманется и в том и в другом—
Снова ловит новые обольщения.
16 То сама она — в латы и в седло
И в дорогу, ему навстречу,
То, не встретив, решает, что уже
Он другой дорогою в Монтальбане,
И как мчалась прочь,
Мчит обратно, и все напрасно:
Милого не видно ни там, ни тут,
А уж сроки подходят и проходят.
17 Прошел день, прошло два, Жалобы
И еще три, шесть, и восемь, и двадцать, Брадаманты.
А не видно милого и не слышно;
И тогда начинает она рыдать
Так, что тронулись бы жалостью
Змеевласые фурии в преисподней тьме,
И разит руками ясные очи,
Золотые кудри, белую грудь.
18 Молвит: «Мне ли
Гнаться вслед тому, кто бежит?
Гнаться за гнушающимся?
Молить безответного?
Предаваться ненавидящему?
Столь влюбленному в самого себя,
Что сойди богиня с небес,
Он и ею не зажжет свою душу!
19 Гордец знает, как я его люблю,
А не хочет ни любви, ни служения.
Злодей знает, что о нем моя смерть,
Но подаст мне руку не раньше смерти.
Чтобы повесть моих мук
Не согнула его дерзкую волю,
Он скрывается от меня, как черный змий,
Не желающий слышать чарных песен.
20 О, Любовь,
Удержи убегающего,
Или вновь вороти меня в ту жизнь,
Где ни ты и никто мной не тиранствовал!
Ах, тщетное мое чаянье
Пробудить в тебе, Любовь, искру жалости!
Верно, нет тебе, Любовь, большей радости,
Чем точить нам из очей реки слезные!
21 Ах, на что и сетовать,
Как не на безумную страсть!
Она вскинула мою душу в высь,
Прямо к солнцу, вспаляющему крылья,
И покинула меня на весу,
И я рухнула, но и то не конец:
Она вновь меня вскидывает и жжет,
И я падаю вечно и без удержа.
22 Только сетовать ли на страсть,
Если я сама ей раскрыла сердце,:1
В ИКО Ариосто, т. II
И она ссадила с престола ум,
И ничем уже мне ее не выгнать,
Никакою не обуздать уздою,
Только жечься в полымя из огня
И ждать гибели,
Ибо зло с каждым часом злей и злей?
23 Но и сетовать ли мне на себя?
Чем виновна я? Тем, что полюбила!
Диво ли,
Что любовь сильней женских чувств?
Есть ли щит и есть ли заслон, — , , <
Чтобы душу не поранили
Ясный лик, знатный вид, разумный толк?
Ах! горе, кто не смеет смотреть на солнце.
24 А еще ввели меня в обман
Благовестные речи
Посулившие высшее блаженство
Увенчанием той любви.
Ежели, увы!
Это ложь, и завет Мерлина—вздор,;—
Стыд Мерлину,
Но избыть ли Руджьера из души?
25 Стыд Мерлину, стыд Мелиссе,
Из-за них моей муке нет конца,
Из-за них, изведших из преисподней’
Духов,
Мнимых отпрысков от моих стеблей,
Чтобы взять меня в рабство обольщением—
Не завидуя ли
Моей сладостной сердцу беспечальности?»
26 Гнуло ее горе, Она узнает
Не давало вольно вздохнуть, о Марфизе.
Но всему наперекор
В недра сердца вкрадывалась надежда,
Обновляясь вспоминаньями
О Руджьеровых предразлучных словах
И веля вопреки уму и чувству ;
Ждать и ждать его вновь и вновь.
27 С этою надеждою,
Облегчавшей угнетенную душу, . i
Протерпела она сверх двадцати
Дней еще и двадцать и тридцать,
Как вдруг,
Вновь пустившись на Руджьерову встречу,
Узнает злополучная ту весть,
От которой все надежды покончились.
28 Едет ей навстречу гвасконский рыцарь
Прямиком из африканского стана,
Где он был в плену
С той великой баталии при Париже.
Много молвивши ему добрых слов,
Вот дошла она до желанного спроса
О Руджьере,
И уж больше ни слова о чем другом.
29 Близко видевши басурманский двор,
Повествует ей рыцарь все подробности,
Как Руджьер
С Мандрикардом рубился грудь в грудь,
Как побил его он насмерть, и как
Целый месяц смертно мучился раною.
Кабы тут его повести и конец—
Нет Руджьеру честнейшего оправдания.
30 Но еще он говорит, что была
В стане рыцарша, именем Марфиза,
Красавица,
Смелая и умелая во всякой сече,
И ее Руджьер, а она Руджьера
Любят так, что их и не видят врозь,
И ни в ком сомнения,
Что они заручены и помолвлены,
31 И как минется Руджьерова боль—
Быть их свадьбе,
И о том заранее радостны
Басурманские короли и князья,
Потому что и в том и в той
Доблесть выше доблести,
И взрастет от них
Небывалая рыцарская порода.
32 Что гвасконец думал, то и болтал,
Ибо впрямь в африканском целом войске
Повселюдно
Такова была дума, и вера, и молва.
Где один к другому явно хорош,
Там и слухи,
А уж вылетевши из уст,
Всласть растет молва и злая и добрая.
33 Началось с того,
Что пришли они вместе в подмогу маврам
И нигде не являлись друг без друга;
Укрепилось тем,
Что покинувши сарацинский стан
(И с Брунелем за седлом, как я сказал),
Она вновь без зова
Приспевает, чтоб увидеть Руджьера,
34 Приспевает в стан навестить
Тяжко раненного,
И не раз, и не два, а и без счета,
Целый день до вечера с ним в шатре;
И от этого у всех на устах
Толк, что гордая,
Для которой все и всяк нипочем,
Лишь к Руджьеру хороша и смиренна.
35 Таковые гвасконские слова Ревность
Брадаманте Брадамант
Такой болью пали в грудь, такой мукою,
Что едва она высидела в седле.
Молча поворотила коня,
Вся — неистовство, гнев и ревность,
И домой,
Опустевши от последней надежды.
36 Не сняв лат, лицом ниц
Бросилась на ложе,
Чтоб не крикнуть бы, чтоб себя не выдать бы,
Закусив постельную ткань;
Но припомнивши выслушанный сказ,
Не перенесла
Ужаса, и выдохнув страсть,
Дала волю такому плачу:
37 «Горе мне! кому верить?
Кто не лжив и кто не жесток,
Ежели и лжив и жесток
Ты, Руджьер, мой верный, мой любящий?
Слыхано ли в древних трагедиях
Таковое вероломное зло,
Чтобы смерилось
С тем, что я и что сделал ты?
38 Ах, Руджьер,
Всех ты и прекраснее и отважнее,
Никому не равняться с твоей доблестью,
Твоим вежеством, твоим нравом;
Где же, где между всех твоих блистаний
Твердость,
верность,
Пред которою никнет все иное?
39 А ужели тебе не ведомо:
Без нее и храбрость и нравность—прах?
Лишь в ее сиянии
Зримо все, что прекрасно и хорошо!
Диво ли обмануть
Ту, кому ты царь, кумир, бог,
Ту, которая по твоему слову
В самом солнце увидит хлад и мрак?
40 К чему в тебе жалость,
Если ты не жалел убить любившую?
Что тебя согнет,
Ежели не тягостно вероломство?
Как казнишь вражду,
Коли так терзаешь мою любовь?
Если нет для тебя возмездия—
Нет и правды в небесах!
41 Нечестива злая неблагодарственность
Пуще всякого иного греха,
За нее и лучший из ангелов
Свергся с неба в черную пустоту;
А за тяжкий грех—тяжкий бич,
Если сердце не омоется раскаяньем.
Ты, неблагодарный и нераскаянный,
Берегись бича!
42 Ты не только мне безжалостный пытчик,
Ты еще и тать,
И не только укравши мое сердце
(В этом будь прощен!),
А предавши мне себя самого
И похитивши в укор справедливости:
Вороти же мне этого себя,
Ибо не простится, кто держит краденое!
43 Ты, Руджьер, меня покинул, а я
Не хочу, и хотевши не могла бы,
Но хочу я и могу
Умереть, чтоб избыть тоску и муку.
Только больно, что умру не в любви:
Ежели бы дали всевышние
Умереть, пока
