1 песнопеньем;
Если в ком язвится на вас хула,
Он первее всех вскипает к оружию;
Нет на свете рыцаря,
Столь готового отдать жизнь за честь:
Он пером животворит славу ближних,
Сам достойный славящего пера.
11 Он ли хорош,
Чтобы дама, превзошедшая доблестью
Всех носящих дамский наряд,
Пребыла вовек тверда в своей твердости
Истинною Колонною его любви,
Некрушимая превратностями судьбины?
Он хорош ей, она ему,
Лучшей пары не сдваивалось на свете.
12 У наследных брегов своего Оллия
И на зависть братней реке
Он стяжал неслыханные трофеи
Писчим словом
Меж огней, мечей, весел и колес.
А за ним славит женщин Геркулес
Бентиволий, за ним — Ренат
Тривульций,
Мой Гвидетт, и Мольца, избранник
Феба, 13 Вот и сын моего герцога
Геркулес Карнутский v
Певчим лебедем расправляет крылья
И до звезд гласит наши имена;
Вот и Вастский мой господин,
Славный петься и греками и римлянами,
Но и сам
Возжелавший пером предать вас
вечности.
14 Но зачем их исчислять,
Вас прославивших, славящих и
восславящих,
Если слава—-в руках у вас самих?
Ибо многие от шелков и шитья
Отошли и идут тропою Муз
Утолить свою жажду Иппокреною,
А оттоле возвращаются таковы,
Что не нам вас петь, а от вас бы
петься.
15 Если каждую из пишущих
Захочу почтить я должной хвалой,
То вспашу я столько писчих страниц,
Что уже ни на что не станет песни;
Если же я выберу пять иль шесть,
То всем прочим это счтется обидою.
Что мне делать? Промолчать обо всех
Или в стольком сонме избрать единую?
16 Изберу единую,
Но такую, чтобы смолк всякий толк
И никто не посмел бы молвить худа,
Что о ней пою, а о многих нет.
Сладким словом, лучшим из
слыханных,
Как себя она возносит к бессмертию,
Так и всякого, о ком она молвит,
Восторгая из гроба к вечной жизни.
17 Как Феб
родную свою Луну
Ближе держит и ярче озаряет,
Чем Венеру, Майю и все светила,
В хоре звезд и в разладе с хором
звезд,—
Так и в ней, как ни в ком,
Речи красны, слова сладки, а мысли
Так разительнь!,
Словно встало в небе второе солнце.
Поделом ей имя Виктория
Ей, рожденной среди побед
И с победой об руку
Длящей путь меж трофеев и триумфов.
Артемисия по любви к Мавзолу
Возвела усопшему мавзолей —
Но не больше ли честь
Не во гроб, а из гроба вознесть
^ любезного?
19 Если Лаодамия, если Порция,
Если Аррия, Аргия, Евадна,
Прияв смерть вослед каждая супругу,
Заслужили праведную хвалу,
То не больше ли честь
Вырвать мужа из смерти и судьбы
Из-за Леты и из-за Стикса,
Девять крат обвившего мертвый дол?
20 Если Македонянин
Ревновал Ахилла к меонийской трубе,—
Сколь ревнивее, о непобедимый,
Он взирал бы к тебе, Франциск
Пескарский,
Оттого, что верная и любимая
Тебе спела жена такую песнь,
Что не надобно звучнейшей трубы,
Чтоб греметь твоей славе во веки
вечные!
21 Если бы писало мое перо,
Сколько хочется или сколько можется,
Долог был бы сказ,
Но и то бы много было не сказано;
И подавно позабылась бы повесть
О Марфизе и славных ее друзьях,
А ведь я обещал ее продлить,
Ежели угодно вам станет слушать.
22 А коли вы здесь, чтобы слушать,
И коли я здесь, и готов,
То оставлю до пущего досуга
Излиянье достойных ее похвал,—
Не затем, будто песни мои надобны
Той, чьи песни и звонче и обильней,
А затем, что такова моя страсть
Чтить и славить ее до утоления.
23 Милые мои дамы,
Повторю, чтоб кончить: во всех веках
Многие вы были достойны вечности,
Но о вас молчали завистливые певцы.
Ныне же молчанью конец:
Вы и сами прославите ваши доблести.
Будь дано сие воинственным
свойственницам —
Больше бы нам зналось об их делах:
24 Брадаманта и М а р ф и з а — д в е
свойственницы,
Чьи былые подвиги и победы
Я усиливаюсь вывесть на свет,
Но из десяти ускользают девять.
А что знаю, того не утаю —
Чтобы славные дела не остались
В позабытости, и чтоб угодить
Вам, красавицы мои чтимые и
любимые.
25 Я сказал,
Ч т о Руджьер уж откланялся к отъезду
И уже (на сей р а з — и без труда)
Вырвал меч из кипарисного комля,
Как вдруг Руджьер,
Замер, внявши недальний громкий плач, Брадаманта
И рванулся с сестрою и с подругою, и Марфиза
Чтоб помочь, коли надобно помочь. встречают
Улланию,
26 Поспешают, а плач все громче, обиженную
А сквозь слезы все слышнее слова; Марганором.
Добежали, глядь—лужок, а на нем
в слезах
Три девицы, по-странному одетые:
От пупа и ниже
Располосовал им платья незнамо кто,
И они, чтобы сокрыть сокровенное,
Сели наземь и уж не смеют встать.
27 Как Вулканов сын,
Мимо матери выросший из праха
И Палладой отданный на бережный
вскорм
Слишком жадной до посмотра Аглавре,
Для сокрытья недолжных своих ног
Восседал в им созданной колеснице,—
Так и эти три
Севши наземь, скрывали свои тайности.
28 Столь срамное, столь неподобное
Поразило зрелище и эту и ту
Героиню так, что зарделись щеки,
Словно вешние розы в Пестумских садах.
Брадаманта глядь и видит: пред ней
Уллания,
Та Уллания, которая вестницею
Шла во Францию с Забвенного Острова.
29 Узнает она Улланию, узнает
Двух сопутниц, все тех же, что и были,
И свою обращает речь
К той, которая первая в почете.
Спрашивает: кто
Столь бесчестен, беззаконен, безнравен,
Что скрываемое самим естеством
Обнажает непристойному взгляду?
30 И Уллания, угадав
Как по латам, так по учтивой вымолвке,
Что пред нею та, которая давеча
Трех наездников ссадила с седла,
Повествует,
Что в недальнем замке безбожный люд
Их не только изобидел одеждою,
Но и бил и много чего другого.
31 А где щит и где трое королей,
Так давно и далеко ей сопутные,
Этого не знает она сама:
То ли пали, то ли пленники.
И пустилась она в сей путь,
Столь досадный для пешего хождения,
Чтобы бить челом государю Карлу,—
Верно, он не стерпит такого зла.
32 И Руджьер и обе воительницы, Они скачут
Сколь отважны, столь и добры, отомстить
Помутили ясные взоры, обидчику.
Слышучи и видючи столько мук,
И не ждавши просьб
Оскорбленной отмстить за оскорбление,
Забывают все иные дела
И во весь опор спешат к тому замку.
33 Но сначала по истой доброте
Они скинувши со своих доспехов
Покрывала, окутали тело дев,
Скрыв от взора ненадобные части;
А чтобы Уллании
Не топтать уже топтанную тропу,
Брадаманта ее берет за седло,
А Руджьер и М а р ф и з а — е е спутниц.
34 Севши за седло,
Вот Уллания кажет Брадаманте
• Лучший путь к злому замку, а в ответ
Та сулит ей достойное отмщение.
Выбираются из дола на холм,
Всходят в кручу то правей, то левей,
И пока не запало солнце в запад,
Не искали ни приюта, ни отдыха.
35 На хребте крутого холма
Отыскалась вечером деревенька,
А в ней добрый кров и добрый стол,
Уж какие есть, те и есть.
Оглянулись путники и диву дались:
Всюду женские и женские лица,
Кои старые, кои юные, а мужчин
Нет, как нет.
36 Не дивился так в старину
Сам Ясон со своими Аргоплавателями
На тех женщин, которые принесли
Смерть отцам, сыновьям, мужьям и
братьям,
И на целом Лемносе
Не оставили и двух мужских лиц,—
Как дивился здесь Руджьер
И его вечерние сопристанницы.
37 Для Уллании и двух ее дам
Сей же час приказали наши рыцари
Схлопотать три женские платья —
Хоть не пышные, а все же не терзаные.
А меж тем Руджьер,
Подозвавши одну из местожительниц,
Вопрошает, где здесь мужеский пол?
А она ему ответствует вот что:
38 «Тебе в диво Им рассказы-
Видеть столько нас женщин без мужчин, вают, какой
А нам в самую несносную муку Марганор
Жить столь жалко отторженным от своих: великий женд-
Чтобы горше нам горелось в изгнании, ненавистник,
Наши милые мужья, сыновья, отцы
Злой отлукой отлучены от нас
По угоде нашего утеснителя.
39 Урожденных нас в его земле,
До которой здесь два часа дороги,
Он нас выжил в эту мерзкую высь,
Перемучив жестокими обидами,
А мужчинам нашим и нам
Грозит смертью и тысячами пыток,
Ежели взберутся они сюда,
А мы примем их, и это узнается.
40 Так он вражествен к нашему полу,
Ч т о не только нас не терпит вблизи,
Но и наших не подпускает к нам,
Чтобы женским не надышались духом.
Дважды эти долы
И разделись и оделись лиственною красой
С той поры, как наш злодей
воссвирепствовал
И никто не наставит его на ум,—
41 Потому что люди его боятся,
Как боятся лишь смертного конца,
Ибо отроду в нем не только злоба,
А еще и сила сверх смертных сил.
Телом он великан,
М о щ ь ю он один одолеет сотню,
Он невмочь и нам, его подвластницам,
А которые пришлые, тем стократ.
42 Если, сударь, вам дорога
Ваша честь и честь троих путешественниц,—
Вам бы лучше и вернее и средственнее
Вместо этой искать других дорог,
Потому что эта ведет
В самый замок, в котором наш неистовец
Уготовал неласковые обычаи
Д а м а м в срам, а паладинам в урон:
43 Черный Марганор
(Так зовут властителя и теснителя),
Коего не злее и не гнуснее
Ни Нерон, ни иные меж тиранами,
Жаждет крови людской, а паче женской,
Как овечьей крови жаждет волк!
И какая ни попадет к нему дама,—
Будет изгнана в превеликий позор».
44 «Но с чего в злодее такая дурь?» —
Любопытствуя Руджьер и все спутницы,
Чинно просят не отказать им в любезности
И поведать все от самых начал.
«Он всегда,— ответствует женщина,—
Был жесток, нещаден и лют;
Но когда-то он до поры
Свою злобную душу скрывал от глаза.
45 Тогда были у него живы два сына как один его
И совсем не похожи на отца: сын погиб
Дружелюбны ко всякому приезжему, за женщину,
Чужды подлостей и злых непотребств.
Замок блистал учтивством и вежеством,
Добрыми нравами, веселыми забавами,
Потому что отец, хоть и сроду скуп,
Ни в какой не отказывал им угоде.
46 Мимоезжие рыцари и дамы
Привечались таково по душе,
Что отъехавши были без ума
От любезности милых гостеприимнее.
Были оба брата
Из священного рыцарского чина,
Один звался Киландр,
