Чьего сына Руджьер пронзил копьем в тюрьм;.
Сквозь броню и грудь и спину насквозь. Феодоре.
Брату своему Константину
Рухнула она в ноги
И взяла и обняла его душу,
Горестные слезы пролив на грудь.
16 Говорит: «Не встану,
Государь мой, покуда не дозволишь
Воздать казнью сыновнему погубителю,
Ныне сущему во твоем плену.
Сын мой тебе племянник,
Он тебя любил, для тебя
Он свершил столь много высоких подвигов,—
Посуди, за него ли не отмстить?
17 Посуди, не из жалости ли к нашему
Гореванью всевышний Вседержитель
Увел злобного с поля брани,
Словно птицу с разлету в твою сеть,
Чтобы милый сын на стигийском
Берегу не скитался неотмщен?
Подари же мне его, подари:
Дай унять м о ю муку его мукою».
18 Таково ее горе, и стон, и скорбь,
Таковы умолительны взывания,
Таково она не хочет отпасть от ног,
Хоть и трижды, хоть и четырежды
Ободрял и вздымал ее Константин,
Что она достигла угодного:
Он велит
Привести к нему и выдать ей спохваченного.
19 И не минуло и малого дня —
Рыцарь Единорога
Взят, доставлен и предан был в жестокие
Руки кесаревой сестры.
Заживо его четверить
На позор и презрение народу—
Ей и этого мало, и она
Измышляет худшее и страшнейшее.
20 Повелела неистовая,
Взяв в железа руки, ноги и шею,
Бросить рыцаря в подземелье башни,
Где вовек не свечивал Фебов луч,—
И никоего ему пропитания,
Кроме куса мшелого хлеба,
Да и то не во всякий день;
А уж стража лютее самой владычицы.
21 О, ежели бы Амонова
Благородная и прекрасная дочь,
О, ежели бы доблестная Марфиза
Лишь узнали про Руджьерову казнь,—
Та и эта
Устремились бы, не щадясь, его спасти,
И самой Брадаманте ни во что
Ни Амон бы не стал, ни Беатриса!
22 Между тем повелитель Карл Тем
В исполненье сказанных обещаний временем
Выдать деву лишь за того, Брадам а
Кто не меньше и не хуже ее в оружии, возвраии:-
Трубным звуком ется
Повещает такую свою волю ко двору.
При дворе и по всем концам державы,
А оттоле — в молве по край земли.
23 Весть гласит:
Кто желает взять Амонову дочь,
Тот пред нею выстой с мечом в руках,
От воската и до заката солнца,
И кто выстоит,
не быв побежден,
Тот да славится ее победителем,
И она уж не вправе на отказ.
24 А какое избрать оружие,
Пусть о том попечется притязатель,
Потому что она равно
Свычна биться и конною и пешею.
Амон,
Не хотев и не могши спорить с властью,
Уступя, воротился ко двору
После многих толков и сам и с дочерью.
25 Даже нравная, даже гневная
Мать на дочь обряжает в такую честь
Ее в платья тонкие и богатые,
Разноцветные и разнопокройные.
Брадаманта предстает ко двору,
Но увидевши,
Что возлюбленного здесь нет как нет,
Показался ей и двор хуже прежнего.
26 Как заставши в мае или апреле
Сад в красе цветов и листвы,
Вновь его увидеть в недолгий день,
Когда зимнее солнце жмется к югу,
Опустелым, щетинистым и колючим,—
Так красавице по ее возврате
Без Руджьера
Нынче мнится и самый двор не в двор.
27 Расспросить не смеет,—
Потому что боится подозрения,
Но настерегает слух
И без спросов ловит всякое слово.
Слышит, что отъехал,
Но никто не знает, куда и с чем,
Ибо, едучи, не молвил он слова
Никому, кроме спутного щитоносца.
28 Ах, как она вздыхает! и ах,
Как боится, что отъезд его — бегство!
Ах, как страх ее множится от мысли,
Что бежал он, спеша ее забыть!
Что увидевши Амона врагом
И отчаявшись поять ее в жены,
Он умчался, чтобы больше ее не видеть,
Тем надеясь стряхнуть с себя любовь!
29 Что, быть может, он даже вознамерился,
Чтобы лучше избыть былую страсть,
Отыскать себе в далекой земле
Даму
И пред нею положить свое сердце
По пословице: клин от клина вон.
Но за этой мыслью другая мысль
Ей приводит в ум Руджьерову верность,
30 И корит ее (и внятен укор)
За пустое и злое подозрение.
Так одна ее мысль ему винительница,
А другая — заступница, а она
То склоняется слухом к той, то к этой,
И не знает, которая верней.
Но любезней сердцу одна,
И приходит чаще, а злая — реже.
31 И она, вспоминая вновь и вновь,
Ч т о не раз ей молвлено от Руджьера,
Кается и скорбит,
Что грешила подозрительной ревностью,
И как будто воочию перед ним,
Биет в грудь и гласит свою вину:
«Грех,— говорит,— на мне;
Но причина греха причинна злейшему.
32 Та причина есть Любовь, Она тоскует
Впечатлевшая мне в душу твой светлый об отъезде
облик, Руджьера.
Твой пыл, твой ум,
Твою доблесть, что у всех на устах;
Оттого мне и мнится, что какая
Дама и девица тебя ни взвидит,
Та и вспыхнет о тебе и усилится
Из моей тебя любви перенять в свою.
33 Ах, зачем в меня Любовь не вчеканила
Твои думы так зримо, как твой лик!
Знаю, верю: каков в догадке,
Ты таков же предстал бы мне воочию,
И тогда бы ревность,
Вновь и вновь подступающая ко мне,
Отразилась бы не с трудом, как ныне,
А единожды, и насмерть, и в прах.
34 Я как скаред,
Так приникший к кладу своих богатств,
Что уже ему без него не жить
И по самый гроб за него тревожиться.
Так и я, не видя тебя, Руджьер,
Подпадаю негаданному страху,
И хоть знаю, что он обман и ложь,
Но бессильна не быть ему добычею.
35 Но едва предстанет
Моим взорам твой пленительный лик,
О Руджьер, о возлюбленный,
Нынче скрывшийся неведомо где,—
Знаю: минет мой мнимый страх,
Воссияет праведная надежда.
Воротись же, о мой Руджьер, воротись:
Вызволи надежду из гнета страха!
36 Как на склоне солнца
Все протяжней пугающие тени,
А едва опять взойдет светозарное —
Тени втянутся, а испуги минутся;
Так и я без Руджьера — в страхе,
А завижу Руджьера — и страха нет.
Воротись же, о мой Руджьер, воротись:
Не дозволь надежде сгинуть под страхом!
37 И как ночью жива каждая искорка,
А взойди рассвет — и она померкнет,
Так, когда мое солнце не со мною,
Каждый страх вострит на меня угрозы,
А явись лишь оно на небосклоне —
Страх бежит, и воротится надежда.
Воротись же, воротись, о мой светлый,
И развей погубляющие страхи!
38 Если солнце ниже и дни короче,—
Вся земная краса бежит от взоров,
Воют ветры, настают льды и снеги,
Не цветут цветы, не щебечут птицы.
Так и ты, о мое милое солнце,
Если скроешь утешное сиянье,—
Встанут страхи, встанут злые, и станет
Не одна в году, а многие зимы.
39 Воротись же, воротись, мое солнышко,
Приведи весну, так долго желанную,
Растопи тяжелые льды и снеги,
Разгони с души докучные тучи!»
Как Прокна, как Филомела,
Улетев искать корму для малюток,
Вдруг вернутся к пустому гнезду и стонут,
Или как голубка грустит о друге,—
40 Так плакала Брадаманта
О потерянном ли, нет ли Руджьере,
Вновь и вновь орошая слезами лик,
Но таясь, сколь было можно таиться.
Ах, сколь горше была бы ее боль,
Ежели бы знала, чего не знала:
Ч т о ее нареченный в плену и муке
Дожидается кровожадной казни!
41 А меж тем жаднокровность злой старухи, Тем
В чьем плену томился преславный рыцарь, временем
Для которого она измышляла Леон спасает
Небывалые терзанья и казни,— Руджьера
Донеслась по воле всевышней Благости из темницы.
До великодушного кесарева
Сына и взбудила его спасти
И не дать погибнуть толикой доблести.
42 Благородный сей Леон,
Как взлюбил Руджьера, еще не зная,
Что Руджьера, и единственно видя
Его доблесть превыше смертных доблестей,—
Много дум в душе выпряв и соткав,
Изыскал некий путь его спасения,
Чтобы злая сестра его отца
Не прознала обиду и не вздорила.
43 Ключеносцу Руджьерова узилища
Он потайно говорит, что ему
Пожелалось увидеть заточенного
Раньше, чем свершится его судьба,
И наставшей ночью, взявши спутником
Верного бойца, хоть сейчас впохват,
Он велит насмотрщику отворить,
Но отнюдь его, Леона, не выдавши.
44 И насмотрщик один и без помощника
Скрыто вводит Леона с его бойцом
В стены,
Где блюдется узник для лютой казни.
Как вошли, как склонился он к замку,
Обратя к ним спину,—
Они вмиг ему удавку взахлест,
Тут ему и конец.
45 Вскрыт в полу вход,
Из которого свешен канат для спуска,
И Леон нисходит, факел в руке,
В подземелье, где Руджьер в тьме темницы.
Видит: о.н в цепях,
На помосте на пядень под водою;
Не случись никого на выручу —
В месяц или меньше он был бы мертв.
46 Обнимает Леон Руджьера с ласкою
И гласит: «Рыцарь,
Твоей доблестью ты поял меня в плен
Доброхотного вечного служения,
И твоя мне жизнь дороже моей,
И твоя мне утеха пуще собственной,
И твоя мне дружба превыше
И отца и всей на свете родни.
47 Я— Леон, сын кесарев,
И пришел сюда, знай, тебе помочь,
Хоть и ведаю,
Что коли дойдет оно до отца —
Быть мне изгнану
Или вечный терпеть мне отчий гнев,
Ибо велика на тебе ненависть
За полегший люд под Белградом».
48 И ведет Леон свою речь,
Возвращая полумертвого к жизни,
А меж тем расторгает его железа.
Говорит Руджьер:
«Нет предела моему благодарствию:
Жизнь моя — от вас,
Будь она отныне для вас,
И за вас я ее отдам, когда скажете».
49 Так исшел Руджьер из темницы, Призна-
Сам не узнан и спутники не узнаны, тельность
А в темнице остался мертвый стражник. Руджьера.
И Леон скрывает друга в свои палаты,
Чтобы дня четыре, и пять, и шесть
Там он жил безмолвен и безопасен,
И сулит ему коня и доспех
Воротить, отъятые Угниардом.
50 Утром узнано:
Вход открыт, стражник мертв, Руджьера нет.
Кто виновник,— толкуют так и сяк,
Каждый думает, никто не додумается,
Но готовы любого подозреть,
Только не Леона,
Потому что от него бы верней
Ждать расправы, а не подмоги узнику.
57 А Руджьер от толикого благородства
Так растерян, так изумлен,
Так переменяется в мыслях,
Его гнавших сюда за тысячи верст,
Что как посравнить,
Нипочем не схожи былые с новыми:
В прежних всё было злоба, гнев и яд,
Новые любовью цветут и преданностью.
52 В думах ночь, в думах день,
Ни о чем ином ни слова, ни помысла,
Как о том, какою отплатою
Ему красен столь вежественный долг.
Мнится:
Долго ли, коротко ли ему жить,
Но прими он, служа, хоть сто смертей,—
Это малое воздаяние спасшему.
53 А меж тем долетает весть, Леон просит
Какой выкликнул клич державец Франции, Руджьера
Чтобы всяк, кто хочет взять Брадаманту, биться
Потягался с ней мечом и копьем. за него с Бра-
Леону это не в радость, дамантою.
У него побледнели щеки,
Ибо знает он меру своих сил
И заранее видит, что не выстоит.
54 Но решил он беглым умом,
Что превыше силы полезна хитрость,
Если в поле выйдет с его гербом
Этот рыцарь, чье имя еще не ведомо,
Потому что мощь его и пыл
Перемогут всякого из французов,
И коли он встанет на брань —
Быть красавице побитой и взятой.
55 Но для этого надобно, во-первых,
Побудить воителя в чуждый бой,
Во-вторых же, чтоб тонок был подмен,
И не вышло никоего подозрения.
Призывает Леон Руджьера,
Говорит убедительные слова,
Просит быть его битвенником той битвы,
Не свое принявши имя и знаки.
56 Грек красноречив,
Но сильнее всякого красноречия
Величайший пред ним Руджьеров долг,
Долг, которого ввек ему не выплатить.
Крут платеж и едва ли мыслим;
Но с веселым ликом
И с тяжелым сердцем Руджьер гласит,
Что к любому готов для него он подвигу.
57 Только он это вымолвил,
Раздалась в душе его злая боль,
И томила, терзала его и мучила
Денно, нощно и во всякий час.
Неминучий видя себе конец,
Он нимало, однако же, не раскаивается,
Ибо легче ему хоть сто смертей,
Чем ослушаться кесаревича Леона.
58 Смерть — его удел:
Ведь расстаться с милой—расстаться
с жизнью,
Испустив ли дух от тоски и горя
Или, ежели горе не берет,
Собственной рукою расторгнув плоть,
Чтобы вольная душа отлетела,
Ибо нет беды несноснее, нежели
Видеть милую свою не своей.
59—60 С м е р т ь — е г о намерение,
Но какая, он еще не решил:
То он хочет не выдать своей силы
И девицыну удару подставить грудь,
Потому
