основателей. Коэс раскрывает в
нем свое понимание Е. П. Б., ее главных помощников, Теософского
общества и тех Великих, которые, по его подозрениям, стоят за ним. Все
это, утверждает он, было одним гигантским обманом. Обман этот сначала
использовали для прикрытия русского шпионажа, а затем — для
выколачивания денег в доход Блаватской и других мошенников, занятых и
этом деле.
Как это обычно бывает, он видел в ментальном образе госпожи Блаватской
отражение самого себя. Те черты характера, которые он вменял ей в
вину, были по большей части его собственными чертами. Он ярко проявил
их в своей частной переписке тех времен, когда стремился завладеть
всей властью в многообещающей организации.
«Слагаемые натуры удачливого шарлатана,- говорит он,- это полное
отсутствие совести, немного ума, большая отвага, редкое усердие,
едкий, как сулема, эгоизм, живое воображение, такт, ловкое и умелое
обхождение с людьми, способность к проворству, мгновенная ложь и
искренняя, живая вера в человечество, которое непременно будет
обмануто. У Блаватской есть все это».
В своих жестоких, мстительных нападках на ее нравственный облик он
говорит, что госпожа Блаватская была дамой полусвета в Париже, что она
родила от принца Эмиля фон Витгенштейна уродливого незаконного
ребенка,и вслед за Эммой Куломб намекает, что она была любовницей или
второй женой Митровича. В начале 1870-х годов полиция-де выслала
госпожу Блаватскую из Египта, заявляет он и утверждает, что это
высказывание можно подтвердить тамошними полицейскими бумагами.
Олкотт, Джадж и другие ведущие члены Теософского общества, по словам
Коэса, знали о мошенничестве Блаватской и содействовали ему. Все
остальные, говорит он, были и согласны были быть дураками. Так
называемая достойная цель общества — всемирное братство, помощь в
изучении арийской и восточных религий и тому подобное — всего лишь
уловка с целью дать мошенникам возможность заколачивать деньги.
В суматохе и суете крикливо расцвеченной журналистики Коэс и репортер
ухитрились состряпать из фактов фальшивку и показать предположения и
слухи так, будто они-то и были теми фактами, которые при надобности
легко проверить и доказать. Целая страница газеты с ярким описанием
деятельности преступной обманщицы должна была обеспечить
завлекательное воскресное чтение человеку с улицы. Для серьезных
теософов это была пощечина.
Мистер У. К. Джадж по телеграфу просил у Е. П. Б. разрешения начать
судебное дело о клевете на нее.
Елену теперь не слишком беспокоили шпильки и лезвия злоумышленной
клеветы. Она научилась сдерживать гнев и раздражение, когда они
вспыхивали в душе. Она сама научилась осуществлять на деле тот идеал,
который внушала своим ученикам, — умение отважно и спокойно переносить
личную обиду.
Но, с другой стороны, публичные поклепы на нее вредили Обществу и делу
Учителей. Более того, Коэс в равной мере нападал на нее лично и на
движение в целом. Если она подаст иск о клевете, «Сан» не пожалеет
своих крупных средств и не упустит ни единой возможности доказать
истинность клеветнических обвинений против Елены и ее работы.
Поскольку все до одного обвинения ложны, доказать их газета не сумеет.
Итак, возможно, это и есть ее шанс раз и навсегда обуздать все эти
старые, распущенные злыми языками слухи о ней. Она согласилась подать
иск о клевете.
Когда началось судебное дело и против Эллиота Коэса, и против «Сан»,
отважный доктор должен был оказать все содействие, какое только мог, и
следователям, и юристам газеты. В конце концов именно он давал понять,
что все необходимые документы и свидетельские показания можно получить
без особого труда.
Месяцы шли. Календари 1890 года уступили место календарям 1891-го.
Насколько преуспели ответчики в своих поисках доказательств по всему
миру — вот что страстно хотели знать теософы на всем белом свете. В
марте 1891 года издаваемый юристом У. К. Джаджем журнал Американского
отделения «Пас» напечатал статью «Иск против нью-йоркской «Сан» и
Эллиота Коэса». Дело еще не дошло до слушания в суде, но уже одержана
большая победа, сообщал журнал. В открытом заседании под
председательством судьи Бича обсуждалась правовая сторона дела. Там
юристы «Сан» признали свою неспособность доказать то обвинение в
безнравственности, в связи с которым был подан иск. Они просили
разрешить защите использовать множество не относящихся к делу
материалов. Но поскольку это могло повлечь за собой предубеждение жюри
присяжных, судья Бич «распорядился исключить все вызывающие сомнения
материалы».
«Теперь дело выглядит,- с надеждой предсказывал «Пас»,- очень простым
иском, в котором есть один-единственный вопрос,- вопрос о величине
причиненного ущерба. Все должно остаться в таком виде до тех пор, пока
не настанет время разбирательства на сессии суда». К тому времени
доктор Эллиот Козе был, надо полагать, душевно измучен и сильно
удивлен. Он начинал думать, что именно он и был тем, кто, по выражению
Е. П. Б., плевал против ветра.
Глава 29
В 1891 году в научную терминологию впервые вошло понятие «электрон».
Несколько ученых, подобно великому русскому исследователю Бутлерову,
начинали сомневаться в вековом понимании атома как чего-то цельного и
неделимого. Но они думали, что это было равносильно сомнениям в самом
существовании материи.
Тремя годами ранее и почти за десять лет до того, как наука
действительно установила делимость атома, госпожа Блаватская писала в
Тайной доктрине:
«Атом эластичен; следовательно, атом делим и должен состоять из
частиц, или субатомов… На этой доктрине призрачной природы материи и
делимости атома построена вся наука оккультизма. Она открывает
безграничные горизонты субстанции, наполняет божественным дыханием ее
душу во всех возможных состояниях простоты».
Но большинство людей мало заботили эти оккультные истины и научные
направления. Эдвардианское общество — те, кто обитал близ принца
Уэльского,- все еще было занято охотой, приемами у себя дома,
прелюбодейными связями и игрой в баккара по высоким ставкам. Массы
были погребены в глубинах нищеты и ада промышленных предприятий.
В 1891 году германский кайзер создал Тройственный союз с Австрией и
Италией и посетил Англию. В журнале «Стрэнд мэгэзин» печатались
«Приключения Шерлока Холмса». Оскар Уайльд издал «Портрет Дориана
Грэя». Весной этого года, когда теософы радовались почти очевидному
поражению клеветника Эллиота Коэса, Лондон постигла не слишком сильная
эпидемия инфлюэнцы.
Теософ Э. Т. Старди слег в конце апреля. Приблизительно в то же самое
время пришлось лечь в постель Старой Даме. Термометр показывал 105
градусов по Фаренгейту.
Доктор Менелл, вероятно под впечатлением эпидемии, объявил, что она,
должно быть, больна инфлюэнцей. Однако он понимал плохое общее
состояние ее здоровья и воспринял болезнь вполне серьезно. Кому-то из
самых надежных, достойных доверия домочадцев следовало, наставлял он,
неотлучно быть у постели больной и пунктуально, по часам, давать ей
лекарства и кормить ее.
Эта обязанность выпала в основном на долю Лауры Мэри Купер, молодой
леди из хорошей семьи. Ее отцом был Фредерик Купер, кавалер ордена
Британской Империи, видный чиновник Индийской гражданской службы.
Лаура Купер оставила нам полное описание последней болезни Е. П. Б.
Старая Дама и в самом деле чувствовала себя очень больной. Но она
хотела знать все, что происходит. Когда она услышала о болезни мистера
Старди, по ее настоянию больного перевезли на Авеню-роуд, 19, с целью
Самой Е. П. Б. постепенно становилось хуже. Но ни врачи, ни ее ученики
не были слишком встревожены. Они напоминали друг другу о том, что во
время прежних болезней она несколько раз переживала критическое
состояние, но рука Учителей всегда спасала ее. Так почему же на этот
Дни шли за днями, а ей не становилось лучше. Поэтому доктор Менелл
спросил госпожу Блаватскую, не позволит ли она осмотреть себя его
коллеге доктору Миллеру. Она согласилась. Доктор Миллер приехал и
внимательно обследовал ее грудную клетку. После совещания между собой
врачи позвали Лауру Купер и Изабеллу Купер-Окли.
«Госпожа Блаватская страдает бронхитом и предельной общей слабостью.
Дело обстоит в высшей степени серьезно»,-сказал доктор Миллер и
добавил, что каждые два часа ей следует давать столовую ложку бренди,
иначе она еще больше ослабнет.
Е. П. Б. всегда испытывала отвращение ко всем видам алкоголя, но
согласилась принимать прописанное ей спиртное. Ей было очень трудно
глубоко дышать, лежа в кровати, и казалось значительно легче сидеть,
обложившись подушками, в большом кресле с подлокотниками. Она кочевала
между креслом и кроватью. Вечером 7 мая она даже провела несколько
минут за письменным столом с пером в руке, но вскоре отложила его в
сторону.
Этой ночью она тяжко страдала. В семь часов утра 8 мая кто-то сменил
Лауру Купер, которая в эту ночь дежурила у постели больной. Но прежде
чем она успела прилечь, приехал врач. Он осмотрел больную и сказал
Лауре, что непосредственной опасности, видимо, нет. Бренди возымел
нужное действие, и пульс дамы стал сильнее. Лауре же следует несколько
часов отдохнуть.
«Около 11.30,- пишет она,- меня разбудил мистер Клод Фалле Райт; он
сказал, что нужно сейчас же идти к Е. П. Б. Ей стало хуже, и
медицинская сестра не думает, что она проживет еще хотя бы несколько
часов. Я пошла прямиком в ее комнату и там поняла, что Елена в
критическом состоянии. Она сидела в кресле. Я встала перед ней на
колени и попросила сделать усилие и проглотить немного спиртного».
Е. П. Б. не могла сама держать стакан. Но те, кто был вокруг нее,
сумели дать ей немного бренди и лекарство.
«Она может протянуть не больше, чем час-другой»,- решила медицинская
сестра, но даже тогда Лаура следила за дальнейшими переменами. Она
пишет: «Любимые глаза уже тускнели, хотя она еще была в полном
сознании». Она отметила, что Е. П. Б. двигала одной ногой. Привычка
эта всегда была признаком ментальной сосредоточенности.
Медицинская сестра, понимая, что ничем больше не может помочь, вышла
из комнаты. Елена Блаватская осталась наедине с тремя ближайшими
учениками. Лаура поддерживала голову своей любимой Наставницы. Уолтер
Олд и К. Ф. Райт стояли перед ней на коленях, и каждый держал ее руку
в своих руках. Трое оставались неподвижны долгие, медленные минуты,
когда Елена Блаватская, сидя в кресле, наконец-то разорвала те узы,
которые еще привязывали ее к изнуренному болезнями телу.
«Великое чувство умиротворения наполнило комнату,- говорит Лаура. — Мы
стояли на коленях до тех пор, пока в комнату не вошла сначала моя
сестра, а потом — графиня».
«Ее правая рука остывала в моей,- вспоминает Уолтер Олд; он был
генеральным секретарем английского отделения Общества и астрологом,
известным публике под именем Сефариала. — Эти мгновения несказанной
боли, когда жалость к себе и радость за всех остальных — тех, кто
пришел раньше меня к той, кого я любил,- в бешеной схватке раздирали
мое существо надвое, навсегда останутся в числе священных воспоминаний
моей жизни».
Далеко от Англии, в гостиной одесского дома, две встревоженные старые
дамы читали письмо от графини Вахтмейстер. Одна из них была любящая
тетушка Надежда. Шестьдесят лет назад, когда ей самой было всего-то
три года от роду, она подожгла свечой облачение священника на
крестинах младенца Елены. Второй была чопорная Екатерина Витте. Все
свои семьдесят пять лет она не одобряла «дикие выходки» своей
племянницы. Но семейство оставалось семейством, и теперь ее мучили
вести о болезни Елены.
Тетушка Надежда была особенно встревожена. Агатовое кольцо с зеленым
узором в виде веточки, присланное ей Еленой из Индии лет двенадцать
тому назад, стало совершенно черным. Желтоватый на просвет камень
темнел приблизительно на протяжении месяца. Теперь она не могла даже
разглядеть запечатленный в нем узор. Это определенно значило, что
случилось что-то ужасное!
Письма из Лондона долго добирались до Одессы. Старые тетушки знать не
знали, что их племянница уже умерла. Письмо, которое Надежда читала
вслух Екатерине, просто поведало им о том, что дела принимали плохой
«Я уверена, что она поправится»,-старалась утешить сестру Екатерина.
