в руках американцев, а частично зависит и от

договоренностей со смертельно опасным антагонистом. То, что этот антагонист

был в равной мере уязвим и его поведение, судя по всему, определялось

аналогичным осознанием собственной уязвимости, вселяло некоторую надежду и

психологически облегчало признание общей уязвимости для американской

общественности. Конечно, договоренности не устраняли риск взаимного

уничтожения, но их очевидная рациональность и привносимая ими пред-

сказуемость несколько успокоили американцев. В итоге предпринятая в начале

1980-х годов попытка администрации Рейгана восстановить неуязвимость Америки

с помощью «стратегической оборонной инициативы» (СОИ) — проекта

развертывания в космосе оборонительных комплексов, предназначенных для

защиты территории Соединенных Штатов от ударов советских баллистических

ракет, — не получила поддержки подавляющего большинства населения.

Неожиданная умеренность американской общественности, вне всякого

сомнения, была отчасти следствием прогресса разрядки в советско-американских

отношениях,

23

благодаря которому страхи перед ядерным столкновением несколько

поутихли. Но она также объяснялась ‘возникшим в обществе ощущением, что

советский блок и сам Советский Союз переживают масштабный внутренний

кризис. Угроза, в восприятии американцев, шла на убыль. И в самом деле, после

крушения в 1991 году Советского Союза советские ракеты, перестав быть

предметом соглашений о сокращении вооружений, попали в сферу внимания

американских служб по демонтажу оружия, ибо США начали предоставлять

деньги и методики для обеспечения безопасного складирования некогда

внушавших ужас советских ядерных боеголовок. Превращение советского

ядерного арсенала в объект, обслуживаемый американской системой защиты,

свидетельствовало о том, до какой степени ликвидация советской угрозы стала

свершившимся фактом.

Исчезновение советского вызова, совпавшее с впечатляющей демонстрацией

возможностей современной американской военной техники в ходе войны в

Персидском заливе, естественным образом привело к восстановлению уверенности

общества в уникальной мощи Америки. Возглавляемая США и обусловленная

техническим прогрессом революция в военном деле (РВД) породила не только

новые виды оружия и новые тактические концепции, которые предопределили

однозначный исход двух мини-войн 1991 и 2003 годов против вооруженного

Советским Союзом Ирака, но и новое ощущение глобального военного

превосходства американцев. На краткий миг Америка вновь почувствовала себя

почти неуязвимой.

Этот новый настрой совпал с широким осознанием того, что за крахом

Советского Союза скрываются более кардинальные сдвиги в глобальном

распределении политического могущества. В то время как операции против Ирака

в 1991 году и в Косово в 1999 году красноречиво демонстрировали крепнущее

первенство Америки в военном применении высоких технологий и ее способность

относительно безнаказанно наносить удары по другим странам, американское

превосходство все больше воспринималось за рубежом как явление далеко не

только военного порядка. Оно было по меньшей мере столь же

24

очевидным в плане «мягких» измерений силы, научных инноваций и их

технического внедрения, экономического динамизма и, что хуже поддается оценке,

социокультурного экспериментирования. К началу 1990-х годов многие

иностранные комментаторы — порой не скрывая крайнего раздражения — признали

Америку не только мировым гегемоном, но и уникальной (и нередко нарушающей

привычный покой) социальной лабораторией человечества. Стремительное

распространение нового типа связи через Интернет явилось лишь одним из многих

выражений огромного глобального влияния Америки как мирового первопроходца

в сфере общественного развития.

В процессе этих изменений роль Америки на мировой арене стала

«диалектичнее», чем когда-либо: американское государство, полагаясь на свою

превосходящую мощь, выступает в качестве бастиона международной

стабильности в традиционном смысле этого понятия; американское общество же,

оказывая на окружающий мир громадное разноплановое воздействие, облегчаемое

глобализацией, преодолевает национально-территориальные барьеры и разрушает

традиционный общественный порядок.

Сочетание двух этих обстоятельств, с одной стороны, усиливает известную

склонность Америки считать себя моделью для всех остальных народов, поскольку

американское превосходство еще больше укрепляет представление американцев о

моральном призвании их страны свыше. Стремление Конгресса США

уполномочить Государственный департамент выносить оценки поведению других

государств весьма симптоматично для нынешней позиции Соединенных Штатов,

которые все более пренебрежительно относятся к чужому суверенитету, по-преж-

нему тщательно оберегая свой.

С другой стороны, под совокупным воздействием американской мощи и

глобализации меняется природа национальной безопасности США. Современные

технологии стирают эффект географического расстояния, многократно

увеличивают разнообразие и радиус действия средств поражения, а также число

субъектов, способных на неординарные акты насилия. При этом лавина гневных

25

протестов против глобализации устремляется на Соединенные Штаты,

превращая их в первоочередную мишень. Но глобализация ведет к всеобщей

уязвимости, даже если главным объектом ненависти оказывается Америка.

Неодолимой силой, уравнивающей общества в смысле уязвимости, является

технический прогресс. Революционное сокращение расстояний благодаря

современным коммуникационным технологиям и радикальному увеличению

радиуса действия средств намеренного причинения смерти пробило брешь в

традиционном защитном зонтике национального государства. Более того, и воз-

можности приобретения вооружений, и дальность их действия придают им

постнациональные черты. Даже неправительственные субъекты, такие как

подпольные террористические организации, постепенно налаживают каналы

доступа к оружию большой разрушительной силы. Совершение в том или ином

месте акта подлинно высокотехнологичного терроризма — лишь вопрос времени.

Но и это не все: в результате того же «уравнивающего» процесса бедные

государства, вроде Северной Кореи, получают инструменты для нанесения против-

нику ущерба в таком объеме, в каком прежде это было доступно лишь горстке

богатых и мощных государств.

В определенный момент эта тенденция способна привести к

апокалиптическим последствиям. Впервые в истории становится возможным

рассматривать небиблейский вариант «конца света» — не деяния Божьего, но

преднамеренно развязываемой, творимой человеком цепной реакции глобального

катаклизма. Армагеддон, описанный в последней книге Нового Завета

(Откровение, гл. 16), вполне может сойти за картину планетарного ядерно-

бактериологического самоубийства2. Хотя в предстоящие несколько десятилетий

вероятность подобного события, возможно, останется слабой, с развитием науки

неуклонно будет расти и способность человека к актам самоуничтожения, которые

организованное общество не всегда может оказаться в состоянии предотвратить

или ограничить.

Помимо апокалиптического исхода существует и неминуемо будет

расширяться список других сценариев

эскалации насилия, которые могут воплотиться в жизнь вследствие

обострения международных противоречий или в качестве побочного продукта

манихейских страстей. В их перечень, начиная с более традиционных сценариев и

заканчивая самыми инновационными вариантами, входят:

1) полномасштабная, несущая массовые разрушения стратегическая война

между Соединенными Штатами и Россией — что на настоящем этапе все еще

теоретически возможно, хотя и маловероятно — либо, предположительно через

примерно 20 лет, между Соединенными Штатами и Китаем, а также между Китаем

и Россией;

2) крупные региональные войны с применением наиболее смертоносного

оружия, например между Индией и Пакистаном или между Израилем и Ираном;

3) ведущие к фрагментации обществ этнические военные конфликты,

угрожающие прежде всего многоэтническим государствам, подобным Индонезии

или Индии;

4) различные формы подавляемого «национально-освободительного»

движения против реального или предполагаемого расового угнетения, такие как

борьба индейского крестьянства Латинской Америки, российских чеченцев или

сражающихся против Израиля палестинцев;

5) неожиданные акты агрессии против соседних государств либо, анонимно,

против Соединенных Штатов со стороны стран, слабых во всех иных отношениях,

но сумевших изготовить оружие массового уничтожения и найти способы его

доставки;

6) приобретающие все более разрушительный эффект террористические

операции подпольных групп против целей, возбуждающих у них особую

ненависть; повторение того, что произошло 11 сентября в Соединенных Штатах, а

в конечном итоге — теракты с использованием оружия массового уничтожения;

27

7) кибернетические атаки, анонимно предпринимаемые государствами,

террористическими организациями или даже анархистами-одиночками против

операционной инфраструктуры высокоразвитых обществ в расчете погрузить их в

состояние хаоса.

Общеизвестно, что инструментарий насилия становится все разнообразнее и

доступнее. Он охватывает широкую палитру средств — от сверхсложных систем

оружия, в частности различных типов ядерных вооружений, разрабатываемых для

выполнения специфических военных задач и доступных лишь нескольким государ-

ствам, до менее эффективных, но столь же смертоносных ядерных зарядов,

предназначенных для массового уничтожения городского населения; от ядерных

боеприпасов до химического (менее смертоносного) оружия и бактериологических

веществ (прицельное применение которых затруднено, но поражающий эффект

которых обладает высокой динамикой самораспространения). Чем беднее

государство или чем изолированнее группа, готовящаяся использовать оружие

подобных видов, тем вероятнее, что они прибегнут к хуже всего поддающимся

контролю и наименее избирательно действующим средствам массового

уничтожения.

Таким образом, дилеммы глобальной безопасности первых десятилетий XXI

столетия качественно отличаются от дилемм века XX. Традиционная связь между

национальным суверенитетом и национальной безопасностью разорвана. Впрочем,

традиционные стратегические соображения, конечно же, остаются

основополагающими для безопасности Америки, поскольку в ситуации крушения

международной структуры потенциально враждебные США крупные государства —

такие, как Россия и Китай, -по-прежнему могли бы нанести колоссальный урон

американской территории. Более того, коль скоро ведущие государства не

прекратят совершенствовать имеющиеся вооружения и разрабатывать новые их

виды, поддержание технологического превосходства над ними будет и впредь

оставаться важным императивом национальной безопасности США3.

28

Тем не менее крупномасштабные войны между высокоразвитыми

государствами уже стали редкостью. Две мировые войны, вспыхнувшие в самой

передовой тогда части мира — Европе, — являлись «тотальными» в том смысле, что

они велись с применением самых совершенных для своего времени средств,

сеявших смерть в равной мере как среди участников боевых действий, так и среди

мирного населения. Но, даже добиваясь полного разгрома противника, каждая из

сторон рассчитывала уцелеть в противоборстве. Тотальные в своих целях, те войны

все же не были самоубийственными.

После Хиросимы и Нагасаки, где слово «тотальный» обрело совершенно

новый смысл, и с распространением атомного оружия, в круг обладателей которого

вошли не только главные антагонисты «холодной войны», но и другие государства,

понятие победы в тотальной войне превратилось в оксюморон — словосочетание,

объединяющее взаимоисключающие идеи. Признанием и институциона-лизацией

этого факта стал переход Соединенных Штатов и Советского Союза к стратегии

взаимного сдерживания путем устрашения. Именно тем странам, которым

создание самого разрушительного оружия больше всего по карману, его

использование угрожает максимальными потерями, поэтому если еще можно

представить себе тотальную войну между Индией и Пакистаном, то между

Францией и Германией она уже немыслима. Не будет чрезмерным преувеличением

сказать, что тотальные войны оказываются бессмысленными актами, которые

могут позволить себе только бедные государства.

Войны между высокоразвитыми государствами (впрочем, маловероятные),

как и военные операции развитых государств против более отсталых (вероятность

которых выше), станут отныне вестись посредством все более высокоточных

вооружений, а их задача будет состоять не в полном уничтожении общества

противника (что могло бы спровоцировать опустошающий контрудар), а в его

разоружении и последующем подчинении. Военные кампании США против

«Талибана» в конце 2001 года и против Ирака в 2003 году представляют собой

прототип военных столкновений будущего, в которых станут применяться

29

самые передовые виды оружия, способные выборочно поражать отдельные

особо важные военные и экономические объекты.

Вялотекущее противоборство вперемешку с судорожными схватками

становится гораздо вероятнее организованных, продолжительных, формальных

войн. Война как формально объявленное положение вещей — дело прошлого.

Последнее торжественное уведомление о предстоящем вступлении в состояние

войны было сделано в адрес нацистского правительства послами Британии и

Франции 3 сентября 1939 г. в Берлине вслед за нападением нацистов (без

объявления войны) на Польшу. После Второй мировой войны Соединенные Штаты

участвовали в двух крупных войнах, в которых погибло 100 000 американцев, и

примерно в полудюжине относительно серьезных военных операций,

сопровождавшихся ограниченными потерями для американской стороны, а также в

одностороннем порядке подвергли авиационным ударам как минимум три столицы

иностранных государств, ни разу не объявляя формального состояния войны. Не

сопровождались объявлением войны и три кровопролитных конфликта между

Индией и Пакистаном. В 1967 году Израиль нанес упреждающий удар по соседним

арабским странам, а в 1973 году был сам атакован ими также без какого-либо

официального предупреждения. Ирак и Иран в 80-е годы вели затяжную

кровопролитную войну друг с другом, не признавая того официально.

В противоположность эпохе традиционной международной политики, когда

войны и объявлялись, и завершались формальным образом, сегодня они

воспринимаются как отклонение от нормального поведения, сравнимое чуть ли не

с уголовными преступлениями. Сам по себе этот факт — мерило прогресса. Тем не

менее в эру глобализации «война» лишь уступает место неформальному, не

знающему территориальных границ и часто анонимному противоборству. Насилие

такого рода может порождаться ситуацией геополитической нестабильности,

подобной той, что сложилась в результате крушения оветского Союза. В других

обстоятельствах раздоры становятся следствием этнического и религиозного

30

антагонизма, выливаясь в неистовую оргию массового умерщвления людей,