в этой работе и последующем творчестве лишь влиянием интеллектуальным. Заметно, что стиль «Психической болезни и личности» очень напоминает «Феноменологию восприятия» — своей диалектичностью, постоянным столкновением противоположных позиций, манерой следовать за логикой какой-либо концепции и доводить эту логику до конца, показывая ошибочность идеи и возникающие противоречия, а также, несомненно, той тонкостью и изяществом литературной и идейной ткани, за видимой непрозрачностью которой нам всегда открываются настоящие жемчужины.
В поиске того, что предшествует психическому заболеванию и делает его не только и не столько возможным, сколько необходимым, Фуко путешествует от теории к теории, каждый раз примеряя на себя, словно национальные одежды, идеи о природе и сущности патологии, каждый раз, от главе к главе, как бы на миг очаровывается ими, проникая в них изнутри, и, вскрывая противоречие, движется к другому берегу. На его пути, таким образом, встречаются концепция органической целостности и психогенеза, эволюционизм, психоанализ и экзистенциально-феноменологическая психиатрия. На их основании, «вернувшись в родные края», он набрасывает свой первый проект исторической эпистемологии безумия, впоследствии завершенный в «Истории безумия».
Пунктом отправления оказывается в этой работе концепция органической целостности. Любопытно, что в соответствующей главе («Психическая и органическая медицина»), а также в той, что касается эволюционизма (чего мы еще коснемся), за названными именами классиков психиатрии XIX и начала XX века в качестве основной мишени для критики незримо присутствуют две фигуры, тесным образом связанных как друг с другом, так и с интеллектуальной эволюцией самого Фуко — Курт Гольдштейн и Морис Мерло-Понти.
Именно Курт Гольдштейн стал автором холистической теории психики, лежащей в основе теории органической целостности. Этот немецкий невролог и психиатр до сих пор признается пионером современной нейропсихологии на Западе. С 1906 по 1914 г. он работает в Психиатрической клинике Кенигсберга. В 1933 г. как еврей по происхождению эмигрирует в Голландию, в Амстердам, где в 1934 г. выходит его центральная и самая знаменитая работа «Организм». В ней он на основании исследования и опыта лечения органических расстройств головного мозга во время Первой мировой войны и гештальт-психологии предлагает собственную холистическую теорию. Эти идеи Гольдштейна оказывают значительное влияние на формирование взглядов Э. Кассирера, Л. Бинсвангера, Ж. Кангийема, М. Мерло-Понти. Так, в центре «Феноменологии восприятия» Мерло-Понти стоит идея Гольдштейна о том, что «в действительности повреждения нервных центрор и даже нервных волокон выражаются не в утрате тех или иных ощутимых качеств или сенсорных данных, но в упрощении действия функции»[8 — Мерло-Понти М. Феноменология восприятия / Пер. с фр. под ред. И. С. Вдовиной, С. Л. Фокина. СПб., 1999. С. 109.].
Фуко категорически отвергает концепцию органической целостности, и в этой позиции, также не свободной от влияния предшественников, прорисовывается еще одна фигура — Жорж Кангийем. В своей работе «Нормальное и патологическое», к английскому переводу которой несколько лет спустя Фуко напишет предисловие[9 — Foucault M. Introduction // Canguilhem G. On the Normal and the Pathological / Trans. C. Fawcett. Boston, 1978. P. IX–XX. Русск. пер.: Фуко М. Жизнь: опыт и наука / Пер. с фр. С. В. Табачниковой // Вопросы философии. 1993. № 5. С. 43–53.], Кангийем говорит о господствующей в медицине идее общей, унитарной патологии, вследствие принятия которой медицина сохраняет свое единство и одновременно рождает множество противоречий. Именно эта идея является у Фуко отправной, от нее он отталкивается во введении и ее развивает в первой главе. В качестве наиболее яркого примера он приводит здесь понятие целостности в холизме Гольдштейна. А сама идея «метапатологии» еще не раз мелькнет в творчестве Фуко и станет одной из центральных в его работе о медицинской практике — «Рождение клиники»[10 — Фуко М. Рождение клиники / Пер. с фр. А. Ш. Тхостова. М., 1998.].
Консгитуированию единого пространства метапатологии препятствует, как отмечает Фуко, характерная для психопатологии невозможность абстрагирования от конкретного больного, невозможность четкой фиксации перехода нормального в патологическое, а также разделения больного и окружающей его среды. Эти различия диктуют новые ориентиры анализа, новые методы и новые подходы. «Стало быть, — пишет Фуко, — необходимо, доверяя человеку самому по себе, а не отталкивающимся от болезни абстракциям, проанализировать специфику психического заболевания, отыскать конкретные формы, которые оно может принимать в психологической жизни индивида, затем выяснить условия, сделавшие возможными эти различные аспекты, и восстановить целостную каузальную систему, которая лежит в их основе».
Фуко принимает постулат Кангийема о том, что «быть больным — значит жить другой жизнью, даже в биологическом смысле этого слова»[11 — Canguilhem G. On the Normal and the Pathological. P. 44.], и ставит в основу своей работы вопрос о том, почему появляется эта другая жизнь и что за ней стоит. По-видимому, под влиянием Кангийема в работе «Психическая болезнь и личность» наравне с диалектикой возможного и необходимого появляется и еще один план — диалектика внутреннего и внешнего. Именно Кангийем говорит, что медицина всегда колеблется между двумя представлениями о болезни: как о борьбе организма с чем-то по отношению к нему внешним и как о внутреннем для организма противостоянии некоторых сил. Такое разделение ляжет у Фуко в основу структуры работы и станет принципом разбиения на главы.
Первая часть, касающаяся внутреннего плана психического заболевания, сразу же помещает в фокус своего внимания тесно связанный с теорией органической целостности органо-динамизм. Его основной фигурой в органической медицине считается Джон Хьюлингс Джексон, сформулировавший свою теорию под влиянием «Происхождения видов» Чарльза Дарвина. Джексон считал, что деятельность центральной нервной системы связана с иерархической организацией ее функций, которые последовательно появляются в процессе развития нервной системы. Каждая из функций соответствует определенному уровню этой иерархической организации. Высшие уровни регулируют и тормозят активность низших, и поэтому при их поражении, с одной стороны, исчезают соответствующие этому уровню функции, а с другой — высвобождается активность функций, связанных с низшим уровнем. В работе «О факторах безумия» (которую и цитирует в настоящей работе Фуко) Джексон применяет свои идеи к области психиатрии.
Самым известным последователем Джексона во Франции был Анри Эй, и именно его идеи становятся здесь одной из основных мишеней критики Фуко. Эй, один из центральных персонажей интеллектуальной психиатрии Франции, с 1948 г. проводит исследования, в которых стремится заложить основы естественнонаучного изучения безумия. Его органо-динамическая теория шизофренической регрессии становится своеобразным (но не вполне удачным) вариантом неоджексонизма[12 — См.: Еу Н. Des idees de Jackson a un modele organo-dynamique en psychiatrie. Privat, Toulouse, 1975.]. В третьем томе своей работы «Психиатрические исследования» Эй останавливается на острых психозах и происходящем при психическом заболевании деструктурировании сознания. Работа содержит многочисленные отсылки к идеям Гуссерля и Бинсвангера. По-видимому, под их влиянием Эй приходит к тому выводу, который тогда уже звучал из уст представителей феноменологической психиатрии в Швейцарии и еще прозвучит в экзистенциальном анализе. В начале параграфа, посвященного исследованию сознания, он пишет: «Есть слова, которые нас пугают. Конечно, мы не преодолеваем этого страха даже сейчас, когда в центр ненормальной психической жизни ставится сознание, поскольку оно находится в центре существования, но не как бессмысленное слово или божественная машина, а как фундаментальная структура реальности, которая определяет жизнь человека и сама является реальностью»[13 — Еу Н. Etudes psychiatriques. Vol. III. P., 1954. P. 653.]. Отталкиваясь от исследования структуры сознания в острых психозах, Эй подходит к проблеме структуры сознания вообще и, опираясь на идеи Гуссерля и Хайдеггера, идет от патологического к нормальному, определяя различные степени деструктурированности сознания.
Такая органо-динамическая установка, как считает Фуко, приводит к появлению в пространстве психопатологии двух мифов, которые и стоят в основе всех соответствующих теоретических построений: мифа о существовании некоей психической сущности и мифа о схожести психики душевнобольного, ребенка и человека примитивной культуры. Подчеркивая потребность не в отказе от этих «мифов», а в их конструктивном переосмыслении, Фуко здесь впервые намечает потенциальные векторы необходимости, коренящиеся в пространстве индивидуального опыта и пространстве развития (пока еще не социального, а индивидуального). Оба этих вектора приводят его сначала к психоанализу, а затем к экзистенциально-феноменологической психиатрии.
Надо признать, что отношение Фуко к психоанализу в этой работе намного более позитивное, чем в его последующем творчестве. Фрейд выступает для него тем человеком, который обеспечил «доступ к историческому измерению человеческой психики», а также выделил смыслообразующий элемент этого исторического измерения — тревогу. Несмотря на то, что в работе периодически мелькает упоминание о мифологическом характере психоанализа, Фуко именно на примере психоанализа показывает взаимосвязь внутреннего и внешнего измерений болезни.
Примечательно, что в «Психической болезни и личности» и в «Истории безумия», которые разделяет всего около семи лет, Фрейду приписываются совершенно разные заслуги. Если в первой, как мы уже упоминали, это, главным образом, открытие исторического измерения человеческого существования, то во второй за Фрейдом признается уже другое достижение — возвращение безумия к его языку и установление таким образом возможности диалога с безумием[14 — Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И. К. Стаф. М, 1997. С. 339–340.]. О первом открытии Фуко упоминает здесь лишь вскользь. «…Причастность истории очень скоро будет забыта: уже Фрейду придется очищать ее от наслоений эволюционизма, и он осуществит это не без труда и, возможно, не самым радикальным образом», — пишет он.
В «Психической болезни и личности» психологическая история оказывается тесным образом взаимосвязанной с тревогой, которая, обладая конституирующе-конституируемой природой, одновременно и проявляется в поведении и предшествует ему, как бы задавая стиль и направленность психологической истории. Тревога выполняет, таким образом, функцию a priori существования, и постулируя это, Фуко перемещает свое внимание от психологической необходимости к экзистенциальной, от психоанализа к экзистенциально-феноменологической психиатрии.
Феноменологическая психология, как называет это направление Фуко, переходит от травмирующего опыта к осознанию больным своей болезни. Она предстает в этой работе теорией, затрагивающей наиболее глубинные структуры патологического сознания и мира, своеобразной кульминацией исследования внутренних измерений болезни, и ее изучение закономерно приводит к вопросу: «…если субъективность безумного (insense) одновременно и возникает в мире, и есть отказ от него, то не в самом ли мире следует искать тайну этой загадочной субъективности?».
От внутренних измерений болезни Фуко, таким образом, переходит к ее внешним условиям. И здесь, несомненно, самой любопытной частью работы оказывается глава «Исторический смысл психического отчуждения». Именно в ней Фуко представляет первый набросок генеалогии безумия, которая впоследствии будет развита в «Истории безумия». Исходной предпосылкой этой генеалогии является утверждение о том, что «каждая культура создает из болезни образ, характер которого очерчивается всеми вытесняемыми или подавляемыми ею антропологическими возможностями». Но Фуко помещает это утверждение в историческую перспективу и задается вопросами о том, каким образом в культуре возникает необходимость закрепить за больным статус не вписывающегося в ее рамки девианта,
