Гераклит Эфесский: все наследие
Первое полное издание, параллельно на языках оригиналов и по-русски, всего
наследия древнегреческого философа Гераклита Эфесского (ок. 520 – ок. 460 до н. э.),
cодержит: 1. Более 60 гнезд античных сведений о его жизни, творчестве и смерти.
2. Приписанные ему письма. 3. Около 200 гнезд древних свидетельств о его учении.
4. Более 200 фрагментов его книги. 5. Опыт реконструкции трактата Гераклита
«Музы» или «О природе» (состояние 2011 г.). 6. Античную иконографию
философа. Издание снабжено примечаниями, указателями и библиографией и
предназначается всем интересующимся происхождением нашей греко-иудео-
христианской цивилизации, греческой архаикой, зарождением и историей
античной философии и филоcофии как таковой, равно как и всем филологам и
философам, неравнодушным к наследию древнейшего греческого мыслителя, от
которого до нас дошли более двух сотен буквальных цитат и пересказов.
Если б могли вы (эфесяне) воскреснуть лет через пятьсот бла-
годаря переселению душ, вы бы обнаружили, что Гераклит
еще жив, зато от ваших-то имен не осталось и следа. Я буду
жить столь же долго, сколь города и веси, никогда не за-
молкая благодаря своему учению. И ежели город эфесян
разграбят и все алтари его повергнут ниц, страною памяти
обо мне будут души людей.
От составителя и переводчика.
Гераклит Эфесский занимает исключительное место в истории античной
философии, хотя бы уже потому, что он самый ранний вообще «западный»
философ — из числа так называемых ионийских «досократиков», — от
которого до нас дошли собственные его тексты: фрагменты его сочинения
«Музы» или «О природе».
Но, конечно, не только поэтому. Он занимает исключительное место
еще и из-за небывалой популярности этих текстов и его, угадываемого за
ними, учения в наше, новое время. И — из-за неподражаемой художе-
ственности его языка, которую невольно отражают подчас даже самые
посредственные
переводы.
Достаточно
о
восторженном
отношении к нему философов Гегеля, Ницше, Хайдеггера, Виттгенштейна…,
но также Лассаля, Герцена, Маркса, Энгельса, Ленина, Бухарина…, поэтов
Гёте, Гёльдерлина, Рене Шара, Марины Цветаевой…, прозаиков Эллиота,
Хессе, Борхеса…
Античность сохранила нам не только около двух сотен цитат из его
сочинения, но также и многочисленные свидетельства о его жизни, книге и
учении. Вот уже два с лишним столетия, с момента выхода монографии о
нем Шлейермахера, как им пристально занимаются не только философы и
поэты, но и ученые — филологи и историки философии. За это время его
фрагменты издавались и переиздавались раз 30–40, свидетельства о нем —
раз десять… А переводились фрагменты несметное число раз на десятки
языков…
Между тем споры и баталии вокруг его наследия не прекращаются.
Нет единодушия ни об учении в целом, ни об отдельных элементах этого
учения, ни о правильном чтении и толковании фрагментов, ни об их числе,
составе и подлинности, ни о месте и роли Гераклита, будь то в истории
античной философии, в истории западной философии, в истории философии
мировой, в истории диалектики или в истории всемирной литературы…
А почему, собственно говоря, нет? Если очень кратко, то вот почему
(привожу самые расхожие мнения на сей счет):
1) Фрагменты книги представляют собой лишь небольшую часть
обломков утраченного трактата;
2) Их первоначальное расположение неизвестно, а это лишает их
контекста, уточняющего их смысл и определяющего область их приложения;
3) Они написаны темным языком и кроме того были значительно
искажены в процессе передачи нам;
4) Основная масса свидетельств о жизни и учении не заслуживает
доверия, ибо были написаны либо людьми невежественными, склонными
принимать расхожие легенды и мнения о Гераклите за истину в последней
инстанции, либо
философами, трактовавшими
его
тексты в
свете
7
собственных убеждений, понятий и систем;
5) В качестве продукта архаической мысли учение Гераклита содер-
жало в зародыше многочисленные возможности дальнейшего развития и
давало повод, в зависимости от времени, места и моды, для выпячивания
того или иного своего аспекта.
Все перечисленные объяснения имеют несомненно право на суще-
ствование, хотя иногда не без серьезных оговорок. И со столь же серьезными
дополнениями. О чем читай ниже.
Но бытуют и совершенно неприемлемые объяснения иного рода. Например
такое. «Филологи-классики ищут смысловое содержание терминов за
пределами философской теории, ограничиваясь сферой лингвистики. Иначе
говоря, происходит подмена мышления философа мышлением филолога или
лингвиста. Между тем философское учение по
своему
содержанию
относительно независимо от языка и нуждается в первую очередь в
философском осмыслении» (Кессиди, 2004, c. 12; ср. он же, 1982, c. 9).
Подобных взглядов придерживается не только бывший марксист-
ленинец, популяризатор Гераклита Феохарий Кессиди, но и маститый
философ, последователь Хайдеггера и Библера Анатолий Ахутин (см. ниже,
с. 266.)
Такая точка зрения предполагает, что творения философов прошлого
существуют для нас не только и не столько в виде дошедших текстов,
сколько сами по себе, без какого-либо языкового воплощения, или безразлично,
в каком именно. Достаточно, однако, уничтожить все относящиеся к
учению античные тексты, чтобы ничего не осталось не только от этих
текстов, но и от самого учения. Кроме… кроме позднейших рецепций,
переводов и (пере)толкований этих, затем уничтоженных, текстов. И
кроме смутных представлений, осевших в головах кое-каких горе-философов,
черпавших свои знания не из первоисточника, а из толкований и переводов
нового времени. Именно этот вторичный (третичный… и т. д.) продукт
изучения оригинальных текстов и воспринимается теми, кто, по незнанию
языка оригинала, вынужден принимать на веру его далеко не всегда между
собой согласные новые толкования и переводы и пытаться извлечь из него
—
именно
воспринимается ими как некое, парящее в воздухе, «независимое от языка»
«учение» Гераклита 1 .
1 Еще более глубинный и куда более ценный продукт, а именно след, оставленный философом в языке,
образах мысли, стереотипах мышления, представлениях и прочих параметрах народного сознания
последующих поколений, к сожалению, вообще не поддается выделению и изучению без привлечения
письменного наследия.
8
Однако вернемся к приведенным выше более рациональным объяснениям.
1. По разным оценкам относительный объем дошедшего до нас текста
книги колеблется между одной третью и четырьмя пятыми оригинала. Весь
он занимал не более (но мог занимать и менее) одного папирусного свитка и,
следовательно, она вряд ли состояла из более чем 4000-6000 слов. До нас же
дошло около трех тысяч слов (включая пересказы и изложения недошедших
оригиналов).
Вывод: учитывая неравномерное распределение лакун (чем дальше, тем
их больше), некоторые части книги и учения вполне могли дойти до нас почти
2. Неопределенная локализация фрагментов, т. е. утрата ими своего
первоначального контекста, — куда более серьезная причина непонимания:
перемешайте буквы любого сл ва / слов
любой фразы / фразы любого
текста, выкиньте из них треть и попросите знакомого восстановить их
первоначальный смысл. Результат очевиден.
Вывод: контекст — решающее условие понимания!
Но если мы
действительно располагаем почти полностью некоторыми частями книги,
решение напрашивается: нужно эти части реконструировать. Будет
реконструкция, будет и контекст.
3. Темнота Гераклита признавалась еще древними. Связана она в
первую очередь с поэтикой его отнюдь не философcкой, чрезвычайно цельной
ритмической прозы, лишенной каких-либо устоявшихся терминов, но
богатой
звуковыми
эффектами,
дометафорическими
смыслообразами,
синтаксической и семантической полифонией (многозначностью) и изыскан-
нейшими параллелизмами,
хиасмами, кольцевидными образованиями и
прочими предриторическими формальными и смысловыми фигурами. Причем
все эти надъязыковые структуры выполняли у него отнюдь не декора-
тивную, а весьма важную смыслообразующую функцию.
Вывод: там, где до нас дошел первоначальный текст, можно и нужно
подвергать его тщательному структурно-лингво-семантическому анализу и
пытаться определить его содержание с учетом не только лежащего на
поверхности смысла, но и смысла, заложенного в его поэтической струк-
туре.
4. Презумпция виновности, некомпетентности, предвзятости и т. д.
и т. п. авторов почти всех наших косвенных источников, включая цитаторов
немалого числа фрагментов — главная причина того тупика, в котором
находятся современные гераклитоведческие штудии. Изъятие или «ис-
правление» доброй половины этих источников равносильно уничтожению
половины тех данных, которые мы унаследовали от древних, знавших учение
Гераклита не понаслышке, а читавших его еще не погибшую книгу в оригинале.
Естественно, не все наши источники безупречны, но исправлять и исключать
9
их следует только на основании их полной несовместимости с совокупностью
всех остальных наличных данных. К этому необходимо добавить еще тот
весьма прискорбный факт, что и ныне далеко не все источники о Гераклите
выявлены, далеко не все выявленные источники опубликованы и далеко не все
опубликованные источники используются надлежащим образом — или
вообще используются.
Вывод: совершенно необходимо собрать, издать и использовать все
имеющиеся источники, принципиально и априорно применяя к их авторам
презумпцию невиновности, достоверности, честности и компетентности.
Только так можно извлечь пользу из всей наличной информации. А недосто-
верная и искаженная доксография сама заявит о своей несостоятельности
своей несовместимостью со всем остальным.
5. Всякая реконструкция и тем паче всякое толкование древнего учения
неизбежно есть его модернизация хотя бы потому, что его значимые
элементы необходимо перевести на язык наших понятий, гораздо более
дифференцированных, определенных и, главное, — совсем иначе устроенных,
чем древние смыслообразы. Модернизация тем неизбежнее, что данное
учение еще нужно вставить в ряд других предшествовавших ему, современных
ему и следовавших за ним учений, а это осуществимо лишь на современном
метаязыке истории философии. Но задача историко-философского языка
как раз в том и состоит, чтобы концептуализировать все существенные
аспекты своего предмета — древней философии, — и тем самым вернуть им в
некотором роде, хотя бы в «снятом» виде, их былые функции.
Вывод: Если оно не следствие неполноты наших знаний, одинаковой для
всех ученых, неправомерное выпячивание тех или иных аспектов из
заложенных в учении возможностей может быть лишь результатом
предвзятого подхода и должно быть вменяемо в вину не филологии и не
истории философии как таковым, а конкретному философу или историку,
идущему на поводу того или иного модного веяния или течения. Цель
историка — не в том, чтобы притянуть Гераклита за уши к тому или иному
современному учению, а в том, чтобы предложить максимально сбаланси-
рованную картину его собственных взглядов.
Итак, отсутствие какого-либо единого мнения о сути и содержании учения
Гераклита Эфесского, вызвано: фрагментарным состоянием его наследия;
отсутствием у его фрагментов контекста; пренебрежением, с которым
относятся ученые к возможности реконструировать его книгу; темнотой,
т. е. художественностью, его собственного языка; небрежением, которое
проявляют ученые по отношению к анализу семантики его художественного
слога; недоверием исследователей к доксографическим и прочим косвенным
источникам о его учении; отвержением ими как недостоверных доброй
четверти фрагментов; неполнотою изданного и используемого ими свода
10
текстов о нем; и перетягиванием лоскутного одеяла учений, представленных
у него лишь в зародыше, в пользу того или иного новомодного философского
веяния.
Есть, разумеется, и другие причины, но эти — главные.
Практически вся научная деятельность автора этих строк на поприще
гераклитоведения состояла именно в том, чтобы попытаться скор-
ректировать отмеченные выше (а заодно и прочие) недостатки и побудить
других последовать его примеру.
Итак, Гераклит — первый «западный» философ-«досократик», от которого
— и о котором — до нас дошла достаточно богатая античная литература.
По объему сохранившегося ее превосходят лишь наследия живших позже
Эмпедокла и Демокрита. В общей сложности она состоит из примерно 1300
текстов самых разных авторов, от Эпихарма до Петрарки. (У Дильса—
Кранца их представлено раз в пять меньше; у Марковича — около 700.) Этих
текстов никогда никто не собирал, пока мы сами этого не сделали и не
опубликовали их критического издания в 1999-2003 гг. в первой части
(«Traditio») нашей editio maior «Heraclitea» (SM 146, 150, 153, 157).
Из этого богатого, но очень пестрого и неоднородного материала, со
множеством повторений и с нередкими искажениями и ошибками, мы
извлекли все мало-мальски ценное в виде текстов трех категорий:
свидетельств о жизни и о книге («Memoria»), свидетельств об учении
(«Placita») и более или менее точных цитат из сочинения («Fragmenta»). Эти
извлечения были опубликованы нами в 2003-2008 гг. в виде трех томов (шести
книг) второй части «Heraclitea» («Recensio»). Тома «Memoria» и «Placita»
снабжены комментарием; том «Fragmenta», состоящий из
