qui rédigeront le journal international». Tout cela est très bon, très impossible et pas tout à fait nouveau. Le Nord est un journal puissamment international et pas du tout hostile à la Russie, mais il n’a pas fait grand’chose. Nous n’avons, au.reste, qu’à désirer, sans crainte ni terreur, l’apparition d’une nouvelle feuille russo-française indépendante et libre… La terre est grande, les points de vue variés, il y aura assez de place pour nous deux. Mais il y a une chose contre laquelle il nous est impossible de ne pas protester.
L’auteur de l’article dit tout franchement que le but véritable auquel il vise serait la neutralisation, autant que possible, du mal que nous répandons en Europe au détriment de la ftussie.
Telle est encore chez nous l’absorption d’une partie des esprits Par le gouvernement, qu’ils pensent franchement que, d’être ennemi du gouvernement actuel de Russie, c’est être ennemi du Peuple russe et agir «au détriment du pays».
140
Vu cette naïveté, sentant de loin le nègre non-affranchi; vu cet asservissement intellectuel, nous ne pouvons augurer de grands succès internationaux à la feuille future et indépendante.
Ces gens, peu acclimatés à la liberté, pénétrés de respect religieux pour leur maître, pensaient toujours et pensent encore que faire de l’opposition au gouvernement c’est une trahison et un crime; et c’est au moment où ils veulent faire preuve d’indépendance que les galons de la livrée se montrent.
Pensez-vous donc, philosophe de la Bourse de Saint-Pétersbourg, qu’être de l’opposition, voire même révolutionnaire, veut dire détester sa patrie? En êtes-vous encore là? Pensez-vous que les fénians aient en aversion l’Irlande et qu’ils se font pendre au «détriment» de leur île d’émeraude?
C’est pardonnable lorsque quelque prêtre ivre, lâché par le sacré Synode, imprime contre nous des libelles destinés pour on ne sait quel public, et dans lesquels il nous
traite en fratricides, parricides, traîtres à la patrie, voleurs et brigands. Mais la rédaction d’une feuille non cléricale, d’une feuille de la Bourse, n’a pas autant de droits qu’un serviteur de Dieu à la simplicité de l’âme et à la grossièreté du langage.
Où, quand, comment avons-nous agi au détriment du peuple russe? Nous ne voulons pas même parler des fausses dénonciations et des calomnies.
Est-ce en fondant la première presse russe libre à Londres?
Est-ce pendant la guerre de la Crimée, où tous vos organes in partibus, terrifiés par l’hostilité de l’opinion publique, se taisaient et s’effaçaient — et nous seuls, nous parlions en faveur du peuple russe, non seulement dans les journaux, mab dans les meetings, à Londres?
Est-ce après la mort de Nicolas, lorsque l’Etoile Polaire et après le Kolokol demandaient dans chaque feuille l’émancipation des paysans, l’abolition de la censure, des peines corporelles, et un tribunal oral et public?
Choses à demi accomplies maintenant.
Est-ce quand nous vous avons procuré un peu de liberté de la presse? — Vous le savez parfaitement bien: si on vous a permis de dire un quart, c’est pour détourner les yeux des trois quarts que nous disions.
141
De grâce, n’allez pas nous parler de notre rôle pendant l’insurrection polonaise. «De grâce pour vous-même», comme l’on chante dans Robert.
Ce rôle, c’est notre meilleur titre à la reconnaissance de la Russie. C’est parce que nous sommes restés fidèles à nos convictions, à notre foi, à la liberté, à la justice, à la vérité, qu’il y avait une voix russe qui protestait à chaque martyr tombé, à chaque férocité perpétrée, à chaque acte bestial de Mouravioff, à chaque article sanguinaire dé la Gazette de Moscou.
C’est à nous que vous devez que l’Europe connaît qu’il y a en Russie des hommes qui n’ont pas applaudi les bourreaux, qui regardaient avec horreur les banquets que l’on donnait aux généraux qui se vantent d’avoir pendu le plus de Polonaisxxx[30], qu’il y a en Russie des hommes qui désirent franchement, sincèrement l’indépendance d’un peuple qui n’a rien de commun avec nous.
Et, cher orateur de la Bourse, vous appelez cela agir au détriment du pays?., et cela lorsque le Kolokol français nous attire, par son caractère russe, par sa propagande, la colère des hommes prévenus en France et les jurons vulgaires de la scribaille allemande.
Non, vous ne voulez aucun organe indépendant, vous n’en comprenez pas les premières conditions!
<САНКТПЕТЕРБУРГСКИЕ «БИРЖЕВЫЕ ВЕДОМОСТИ»>
Санктпетербургские «Биржевые ведомости»ххх1[31] предлагают создать новую международную газету *, преданную интересам России. Автор статьи ставит на вид неудовлетворительность
142
состава редакции французской петербургской газеты, которую он, не без основания, называет листком безголовым и бессердечны *. Новая же газета, напротив, будет иметь, как и российский орел, две головы или по меньшей мере — две цели. С одной стороны — знакомить с добрыми намерениями России и успокаивать тем самым остальные народы; с другой — раздавить и уничтожить французский «Колокол». Самым верным и, быть может, единственным средством обуздать нас, как предполагают «Ведомости», явилось бы создание международного органа, издаваемого на французском языке чистокровными русскими и совершенно свободного от всякого подозрения в официальном влиянии или в каких-либо связях с правительством или администрацией. Русский «Колокол», — продолжает статья,— имел влияние в России только до тех пор, пока русским газетам не была предоставлена свобода суждений. Французский «Колокол» перестанет читаться в Европе, как только международный орган поднимет свой свободный и независимый голос, «познакомит с совершенствами и недостатками русской жизни, с ее благородными порывами, с ее заблуждениями и ошибками». «Клеветам и нападениям свободной западной публицистики нужно противопоставить свободную защиту абсолютно независимого журнала. Если такой журнал будет издаваться на Западе, то свобода эта ему обеспечена; но если бы нашли более удобным вести подобное издание внутри России, то ему нужно было бы дать торжественно полную свободу мысли и слова!» Только и всего!
Едва лишь поэт биржи получит эту magna charta*, торжественно провозглашенную императором всея Руси от имени всех полиций, ему совсем не нужно будет сражаться с нами, ибо мы тогда исхлопочем себе местечко в ее редакции и подвесим наш колокол к великой международной колокольне.
Автор продолжает: «Только такой журнал способен приобрести доверие западных читателей и вести с надеждою на успех борьбу с „Колоколом” и другими западными газетами, охотно и беспрепятственно теперь печатающими клеветы и фальшивые доносы (о, жаргон милого города Петербурга!) на Рос-
143
сию — Но скажут, что для издания подобного журнала нужны; большие материальные средства, большие пособия! Согласны, во только пособия эти ни в
коем случае не должны идти от правительства; их должно дать и, мы уверены, даст само русское общество. Оно столько жертвовало и деньгами и кровью своею на материальную защиту отечества, что не откажет, без сомнения, ни в своем сочувствии, ни в пособии лицам, которые стали бы издавать международную газету».
Все это совершенно замечательно, совершенно невозможно и не совсем ново. «Le Nord» — газета в высшей степени международная и отнюдь не враждебная России, однако она не очень-то много сделала. Нам остается, впрочем, только желать, без опасений и без страха, появления новой русско-французской независимой и свободной газеты… Земля велика, точки зрения многообразны, места хватит нам обоим. Но есть нечто, против чего мы не можем не протестовать.
Автор статьи с полной откровенностью говорит, что подлинная цель, в которую он метит, — это наивозможнейшая нейтрализация зла, распространяемого нами в Европе в ущерб России.
Поглощение некоторой части умов правительством у нас еще так велико, что они чистосердечно полагают, будто быть врагом нынешнего русского правительства — значит быть врагом русского народа и действовать «в ущерб родине».
При виде подобной наивности, еще издали попахивающей неосвобожденным негром, при виде подобного умственного порабощения мы не можем предсказать больших международных успехов замышляемой независимой газете.
Эти люди, мало приспособленные к свободе, исполненные религиозного уважения к своему барину, всегда думали, и думают еще и теперь, что оппозиция правительству — это то же предательство и преступление; и именно в то мгновение, когда они желают предъявить доказательство своей независимости, внезапно проступают галуны их ливреи.
Неужели вы полагаете, философ санктпетербургской биржи, что находиться в оппозиции, даже в революционной оппозиции, значит ненавидеть свою родину? Продолжаете ли вы еще так думать? Полагаете ли вы, что фении питают
144
отвращение к Ирландии и что они готовы идти на виселицу «в ущерб» своему изумрудному острову?
Еще простительно, когда какой-нибудь пьяный поп, натравленный святейшим Синодом, печатает против нас пасквили, предназначенные бог весть для какой публики и изображает нас братоубийцами, отцеубийцами, изменниками родины, ворами и разбойниками*. Но редакция не клерикальной, а биржевой газеты, не имеет столько прав на простодушие и на грубость языка, как служитель божий.
Где, когда, в чем действовали мы в ущерб русскому народу? О фальшивых доносах и клеветах мы не хотим даже и говорить.
Не тогда ли, когда мы создавали первый русский вольный печатный станок в Лондоне?
Не во время ли Крымской войны, когда все ваши органы т рагйЪиБ*, испуганные враждебностью общественного мнения, погрузились в молчание и стушевались — и мы, мы одни, говорили в защиту русского народа не только в газетах, но и на митингах, в Лондоне?
Не после ли смерти Николая, когда «Полярная звезда», а затем «Колокол» требовали в каждом номере освобождения крестьян, уничтожения цензуры, отмены телесных наказаний и введения гласного и открытого судопроизводства?
Требования эти теперь наполовину выполнены.
Не тогда ли, когда мы добились для вас некоторой свободы печати? — Это отлично вам известно: если вам позволили сказать одну четвертую часть, то для того только, чтоб отвлечь внимание от тех трех четвертей, которые высказаны нами.
Смилуйтесь, не вздумайте говорить нам о нашей роли во время польского восстания. «Смилуйся над самим собою», как поется в «Роберте» *.
Эта роль — наш самый почетный диплом на признательность России. И объясняется это тем, что мы остались верны своим убеждениям, своей вере, свободе, справедливости, истине, что нашелся русский голос, который протестовал против гибели каждого мученика, против каждого совершенного злодеяния, против каждого зверства Муравьева, каждой кровожадной статьи «Московских ведомостей».
145
Именно нам обязаны вы тем, что Европа знает о существовании в России людей, которые не рукоплескали палачам, которые с ужасом смотрели на банкеты, даваемые в честь генералов, похваляющихся тем, что они повесили больше поляков, чем другиехххп[32], —что Европа знает о существовании в России людей, чистосердечно, искренно желающих независимости для народа, ничего общего с нами не имеющего.
