рассеяться. На каждом шагу видно было, как падают солдаты и люди из народа; солдаты стучались в двери домов, прятались за стены, где картечи настигали их рикошетом, отпрыгивая от противоположных стен. Таким образом колонна и толпа народа, осыпаемые выстрелами, достигли до перекрестка другой улицы, где их поджидала часть Павловского гренадерского полка.

Потеряв из виду своего брата, я вбежал в полуотворенные ворота и сошелся с хозяином дома. Двое хорошо одетых людей бросились также в это время в ворота, но в ту минуту, как один, из них входил, удар картечи поразил его перед нами. Его

тело загородило нам дорогу. Прежде нежели я успел нагнуться в приподнять его голову, он был уже мертв: кровь брызгала в обе стороны из груди и спины. „Боже мой, — закричал хозяин, — нельзя ли ему помочь?” Я указал ему на сквозную рану в теле молодого человека.

„Да будет воля божия. Скорее пойдемте ко мне, иначе ми рискуем, что еще кто- нибудь из нас убудет”. Мы все трое перешли двор; хозяин дома постучался в дверь: громкий лай собаки» раздался в покоях, которые казались пустыми.

268

— Позвольте мне, — сказал он нам, — спросить вас, господа, кого я имею честь у себя принимать, прежде чем слуга придет унимать собаку и отодвинет запоры.

Я показал свои штаб-офицерские эполеты и крест, который был на мне.

— А вы?

Молодой человек очень приятной физиономии объявил ему свою фамилию, которую я, к глубокому своему сожалению позабыл.

Слуга, отодвинув разные задвижки и отперев висячие замки, »высунул голову.

— Я не один, подержи собаку. — И, пожав нам руку, он пригласил нас войти. Предосторожность не была излишней, огромная собака, едва удерживаемая слугой, рвалась из рук.

Мы вошли в комнату нижнего этажа, слуга принес свечу, хозяин приказал ему немедленно закрыть ставни на набережную и на двор, запереть двери и сказывать всем, что его нет дома. Пушечные выстрелы продолжались вдоль улицы и с Невы; оружейная пальба слышна была с обеих сторон. Это длилось минут десять; пушки замолкли первыми; ружейные выстрелы становились реже и вскоре совсем прекратились.

Нам предложили чаю без молока, хозяин постился. Хотя разговор наш вращался вокруг ужасных происшествий сего дня, он был холоден и напряжен. Мы не знали друг друга, и недоверчивость связывала языки. Принуждение проступало сквозь вежливость и учтивость. Я рассмотрел нашего хозяина. Это был человек с меня ростом, лет сорока пяти, крепкого здоровья, с красивыми чертами лица и черными глазами, говорившими в пользу его характера. Ни одной седины в его черных волосах; на его сером фраке видна была звезда неаполитанского ордена.

Когда спокойствие полностью восстановилось и слуга, выходивший время от времени на улицу, сказал нам, что никого не видно, кроме патрулей, молодой человек встал, поблагодарил хозяина дома, повторил свою фамилию и вышел на набережную, сопровождаемый слугой. Приличие не позволяло мне оставаться долее, но я подумал, что для меня было еще небезопасно покинуть дом. И когда хозяин, проводив молодого человека, подошел

ко мне с таким видом, будто желал мне напомнить об этом я ему сказал:

— Вы сделали великодушное дело, укрыв нас от картечи, и теперь, когда уже нет опасности быть раненым, молодой человек ушел; учтивость предписывает мне последовать за ним, но я скажу вам откровенно, почему вынужден попросить у вас еще гостеприимства на час или два: я один из приведших на площадь войска, не присягнувшие Николаю.

Хозяин побледнел; сомнение, нерешительность скользнули, по его лицу.

— Дело сделано, — сказал я, видя его смущение. — Вы властны располагать мною, выдать меня как бунтовщика или, дать убежище как преследуемому несчастливцу.

Он протянул мне руку, казав:

— Оставайтесь у меня сколько нужно для вашей безопасности.

— Взвесьте хорошенько свое решение. Сверх мною вам сказанного, надобно, чтобы вы знали имя тоге, кто…

— Не нужно, не нужно, мне довольно вашего несчастия. — И, с участием взяв меня за руку, он усадил меня.

— Вы великодушный человек, — сказал я ему, — да вознаградит вас бог; что же до меня, я не употреблю во зло вашего снисхождения.

— Перейдем в другую комнату, — сказал он мне, — я занимаю обыкновенно эту. Увидев сквозь щели огонь, кто-нибудь может войти.

Он вывел меня в другую комнату, заставленную разными мебелями.

— Жена моя в деревне, — сказал он мне, — я собираюсь также ехать; дом пуст, кроме этих двух комнат и третьей, занятой моим сыном, адъютантом у…

Наш разговор сделался откровеннее. Хозяин мой был свидетелем диспозиции войск, он видел собственными глазами, желали ли солдаты нового императора.

Говоря о случившемся и о том, что я привел войска на площадь, я упомянул свою фамилию.

— Не сын ли вы Александра Бестужева, бывшего капитаном в инженерном корпусе?

270

Я отвечал утвердительно.

— В таком случае очень рад, что могу оказать услугу сыну моего благотворителя. Я воспитывался под его руководством, а потом, могу сказать, был его другом до тех пор, пока обстоятельства не разлучили нас.

Он рассказал мне затем свою жизнь, она не богата была происшествиями; самым замечательным было то, что он коротко был известен императору Александру, даже переписывался с ним, имел несколько поручений в чужих краях и был помимо того корреспондентом ученого артиллерийского комитета. Говоря о покойном императоре, он обнаружил большую привязанность к нему, вынул его портрет, который носил на себе, и поцеловал его, прибавив, что его подарил ему сам император, так как он не хотел ничего принять в награду за свои услуги.

Сердечная любезность моего хозяина обворожила меня — время проходило быстро, было уже около восьми часов, когда залаяла собака. Сильный шум послышался за закрытой дверью.

Наш разговор приостановился. Хозяин дома казался не много смущенным, но, увидев вошедшего красивого молодого человека в мундире, он мне шепнул, что это его сын.

Молодой офицер сказал своему отцу, что он едва мог урваться из дворца, чтобы переодеться и возвратиться туда же.

Он столько был занят происшествиями, что почти не за метил меня и, не спрашивая, как отец провел этот день, принялся с жаром рассказывать об императоре, войсках, артиллерии.

— Чем же все это кончилось? — спросил его отец, — Я ушел с площади, когда начали стрелять.

— Эту толпу мерзавцев разогнали; несколько офицеров, с ними бывших, захватили. Предполагают, что зачинщиками всего этого были братья Бестужевы; многие из них были участниками, и ни одного из этих подлецов не поймали.

Я сжал руки и стиснул зубы.

Мое положение не позволяло мне ответить на брань. Отец вздрогнул, бросил на меня взгляд и сказал своему сыну:

— Не брани, любезный друг, так легкомысленно этих людей, не рассудив хорошенько об их поступках. Ты смотришь на них с точки зрения придворных, но если бы ты, подобно мне,

271

был на площади, ты говорил бы иначе. — Здесь отец прибавил несколько соображений, весьма дельных, о недоверии солдат но поводу отречения Константина.

Молодому человеку нечего было возразить, он уехал.

— Вы видите, — сказал отец, — что вам небезопасно даже в моем доме. Вы слышали мнения моего сына.

— Я и сам намерен покинуть вас, я хочу поблагодарить вас и проститься.

— Нет, подождите немного, еще не поздно. Мы поужинаем вместе, город тем временем еще больше успокоится».

(На этом заканчивается отрывок, написанный на пяти с половиной полулистах толстой бумаги и очень неразборчивым почерком1xxxv[85]).

P. S. В день казни Н. Бестужев и другие морские офицеры были отправлены в Кронштадт для разжалования в присутствии их товарищей по оружию. Их эскортировали морские артиллеристы. Один молодой унтер-офицер говорил с Бестужевым о деле Рылеева и прочел ему наизусть несколько революционных песен последнего, никогда не печатавшихся. «У всех молодых канониров, умеющих читать и писать, имеются списки этих стихов и других в том же духе», — сказал унтер-офицер.

Именно эти стихотворения и другие в том же духе воспитали целое поколение, продолжавшее во мраке дело этих героических личностей.

273

LA LIBRAIRIE EN RUSSIE

On nous prie d’imprimer, et nous le faisons avec empressement, étant du nombre des souffre-douleurs de l’état barbare des postes et de la librairie en Russie, ce qui suit:

Il paraît que la librairie russe est bien mal organisée, que les libraires sont très négligents, ou bien que les entraves officielles, directes et indirectes, sont telles, qu’il est bien difficile d’établir une communication entre les libraires de Saint-Pétersbourg et les libraires de l’étranger. — Nous avons fait demander plusieurs journaux, le Golos, etc., par un libraire de Genève, qui a écrit, dans l’espace de deux mois, trois fois à son correspondant, à Saint-Pétersbourg, sans jamais recevoir ni les journaux, ni même une réponse. A-t-on intercepté les lettres? Est-ce que le libraire de Saint-Pétersbourg a eu peur de se compromettre en envoyant un journal russe à Genève?

Le même libraire genevois se plaint également des difficultés qu’il a rencontrées depuis deux ans pour établir des relations promptes et régulières avec la Russie.

Il s’est donné beaucoup de peine pour y arriver, mais il n’a pas encore réussi. Il a d’abord essayé l’intermédiaire des libraires allemands, puis suc cessivement trois libraires de Saint-Pétersbourg. Impossible. Nous regrettons vivement cet état de choses, qui ne peut être que nuisible au commerce lusse et qui doit bien ennuyer les Russes établis à Genève.

L’administration russe est inépuisable en ridicule, et lorsque vous commencez à penser qu’enfin elle est à bout des folies, elle vous étonne par quelques polissonneries nouvelles.

Où a-t-on vu des difficultés mises à l’exportation des livres et des journaux?

Est-ce que l’on craint la propagande du Golos? Est-ce qu’on en a honte? Cela serait une cause atténuante.

Nous attendons une explication de M. Kraïevsky, directeur rédacteur, éditeur, imprimeur, propriétaire du Golos et conseiller d’Etat actuel.

Nous lui aurions écrit directement, nous le connaissons depuis plus d’un quart de siècle; mais il aurait eu peur de notre lettre il serait tombé malade.

Enfin, nous nous plaindrons à la police secrète de Chouvaloff; elle peut tout, beaucoup plus que l’empereur.

ПЕРЕВОД

КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ В РОССИИ

Нас просят напечатать — и мы с готовностью делаем это, принадлежа к числу горе-мучеников варварского состояния почты и книжной торговли в России, — нижеследующее*:

По-видимому, русская книжная торговля чрезвычайно плохо организована, книгопродавцы весьма небрежны, либо официальные препятствия, прямые и косвенные, таковы, что весьма трудно установить связи между санктпетербургскими книгопродавцами и книгопродавцами иностранными. — Мы заказали множество газет, «Голос» и пр., через женевского книгопродавца*, который в продолжение двух месяцев трижды писал своему корреспонденту в Санкт-Петербург, ни разу не получив ни газет, ни даже ответа. Перехвачены ли эти письма? Не