уверен в этом, — и за дело, которое, в сущности, не было его делом.
— Нет, — говорил мне один из друзей, — это и его дело. Нельзя же вечно ждать сложа руки, пока ветер не подует так, как мы хотим. Историю надобно принимать в том виде, в каком она представляется, с ней надобно лавировать — иначе навсегда останешься либо позади, либо впереди.
Быть может, он был и прав, но сердце мое так полно было слез и дурных предчувствий, что я не мог без дрожи смотреть на этих morituri*, уходивших фаланга за фалангой…
Падлевский промчался, как стрела, через Лондон; он ехал и Ковно через Петербург*.
— Итак, решено?
— Гнусный закон о рекрутском наборе не был отменен, он-то и решил все дело. Нет человеческой силы, которая могла бы остановить это движение, уж лучше овладеть им.
Два месяца спустя один из них пал в битве при Песковой Скале, другой был расстрелян; оба были так юны, так прекрасны, так полны сил!
Нет, я не военный, кровавые пути мне отвратительны.
Один из членов польского правительства проявил благородное и трогательное внимание, известив нас о смерти Потебни. Несколько времени спустя, мне передали принадлежавший ему маленький бумажник. Дрожащей рукой приоткрыл я эту реликвию и нашел там письмо, обращенное Огаревым к русским офицерам и написанное во время моего отсутствия, когда я на несколько дней уехал в Торкуэй *.
Письмо это начинается следующими строками:
Друзья!
С глубокой любовью и глубокой печалью расстаемся мы с вашим другом, который уезжает, чтобы присоединиться к вам. Только тайная надежда, что это восстание может быть отложено, успокаивает нас и за вашу участь и за судьбу нашего дела!
Мы прекрасно понимаем, что вам нельзя не принять участия в восстании, вы должны сделать это как искупление. Вы не можете позволить раздавить Польшу без протеста; безмолвное и покорное соучастие было бы безнравственно и имело бы для России вредную сторону.
Ваше положение трагично и безвыходно. Шанса на успех мы не видим; даже если б Варшава на некоторое время была свободна, вы не могли бы ничего сделать, кроме как заплатить старинный долг своим участием в движении национальной независимости. Ибо не Польша воздвигнет наше социальное знамя — наше знамя земли и воли; а вы, дорогие друзья, вы еще слишком слабы, чтобы сделать это!
Польша погибнет, если она восстанет преждевременно, а русское движение надолго потонет в народной ненависти, которая пойдет рука об Руку с преданностью царю, и сможет подняться на поверхность только
после вашей смерти, когда ваш героический пример, став традицией, взволнует новое поколение, как великое воспоминание о 14/26 декабря 1825 года взволновало нас!..
Мне нечего прибавить к этим строкам.
И я думаю, что этого достаточно на первый раз.
25 марта 1868.
300
La famine continue à sévir en Russie. Un journal esclavagiste fend à faire croire que le péché originel pour lequel la Russie est punie, c’est l’affranchissement des paysans, et va jusqu’à suggérer que la Russie vivrait en abondance — si on la mettait sous la tutelle de la noblesse.
Les sommes que produisirent les divers dons sont assez considérables, mais loin d’être suffisantes. Leur distribution par les mains administratives est douteuse, et, dans
tous les cas, une bonne part restera dans ces mains—qui ont une attraction absorbante,
irrésistible pour les métaux et aussi pour les billets de banque.
En Silésie, on meurt de faim; en Algérie, dans une dizaine d’autres contrées — on meurt de faim. En Irlande… — c’est le pays classique de la famine.
Et nous lisons dans les Etats- Unis d’Europe le carmen horrendum en chiffres:
Budgets militaires des Etats européens 119 392 665 liv
Perte de travail 132 174 892
Intérêts du capital 30 440 000
Total environ 280 000 000 liv
st
Soit 7 milliards de francs par année.
Et non, c’est encore la paix.
Torheit — gegen dich streiten die Götter vergebens — a pris pour épigraphe notre ami Charles Vogt.
<В РОССИИ ПРОДОЛЖАЕТ СВИРЕПСТВОВАТЬ ГОЛОД...>
В России продолжает свирепствовать голод. Одна крепостническая газета пытается уверить, что первородный грех за который наказана Россия, — это освобождение крестьян, и доходит до утверждения, будто Россия жила бы в изобилии если бы ее отдали под опеку дворянства *.
Суммы, собранные благодаря различным пожертвованиям, довольно значительны, но далеко не достаточны. Распределение их руками администрации вызывает опасения, и во всяком случае добрая толика останется в этих руках, одаренных всепоглощающим, непреодолимым влечением к металлу, а также к банковским билетам.
В Силезии умирают с голоду; в Алжире, в десятке других стран умирают с голоду. В Ирландии… — это классическая страна голода.
А мы читаем в «Les Etats-Unis d’Europe» следующий, carmen horrendum* в цифрах:
Военные бюджеты европейских государств 119 392 665 ф<унтов> ст<ерлингов>
Потери в труде 132 174 892
Проценты на капитал 30 440 000
В итоге около . . . 280 000 000 ф<унтов>
сг<ерлингов>
Пли же 7 миллиардов франков в год.
А эго еще мирное время.
«Torheit, gegen dich streiten die Götter vergebens» — взял в качестве эпиграфа наш друг Карл Фогг *.
302
BIEN N’EST IMPOSSIBLE POUR LE TZAR
Vous savez comment Boileau répondit à Louis XIV, qui demandait son opinion sur une pièce de vers qu’il daigna rimer.. «Sire, — lui dit le poète en s’inclinant, — rien n’est impossible pour Votre Majesté, vous avez voulu faire de mauvais vers et vous avez parfaitement réussi». L’omnipotence du tzar n’est pas moindre; lorsque le bruit s’était
répandu qu’il allait ordonner une maladie à Valouieff, ministre de l’Intérieur, et une maladie assez grave pour être obligé de quitter le ministère—nous nous sommes creusé la tête, en nous demandant: «Ya-t-il dans toutes les Russies un homme plus nuisible pour le remplacer?» N’en trouvant pas, nous étions très contents que ce sabot allait être- enlevé à notre roue historique. Eh bien, l’empereur nous a vaincus, il a trouvé un homme plus nuisible et sous tous les rapports inférieur à Valouieff, le ci-devant chef de la police secrète, TIMACHEFF, et l’a nommé ministre!
On connaît le rôle qu’il a joué au commencement du règne actuel. On n’a pas oublié par quels dons de la nature il a percé-sa carrière du temps de Nicolas et par quoi il s’est mis en évidence.
НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО ДЛЯ ЦАРЯ
Вы знаете, как Буало ответил Людовику XIV, спросившему его мнения о стихотворении, которое король соблаговолил сочинить. «Государь, — сказал ему поэт, поклонившись, — для вашего величества нет ничего невозможного; вам угодно было сочинить плохие стихи, и это вам удалось великолепнейшим
303
образом». Всемогущество царя не уступает этому; когда распространился слух, что он вскоре повелит Валуеву, министру внутренних дел, заболеть, и заболеть настолько серьезно, чтобы оказаться вынужденным покинуть министерство *, — мы принялись ломать себе голову, задавая себе вопрос: «Найдется ли во всей России человек, еще более зловредный, чтобы занять его должность?» Не обнаружив такового, мы порадовались, что тормоз этот будет снят с нашего исторического колеса. И что же, император нас победил, он нашел человека, еще более зловредного и во всех отношениях стоящего ниже, чем Валуев, — бывшего начальника тайной полиции ТИМАШЕВА — и назначил его министром!
Известна роль, какую тот играл в начале нынешнего царствования. Еще не забыто, при помощи каких врожденных дарований он пробился и сделал себе карьеру во времена Николая и благодаря чему он выдвинулся в первые ряды.
304
LE GOLOS EST ARRIVE!
Oui, le 6 du mois d’avril, après un travail de trois mois, après des efforts inouïs, une correspondance brûlante — nous l’avons enfin!
Да, 6-го числа апреля месяца, после трехмесячных трудов, после невероятных усилий, пламенной переписки — мы наконец, получили его!
305
L’ARTICLE DE M. CHARLES MAZADE
La Revue des Deux Mondes donne (1er avril 1868) un nouvel article sur la Russie sous l’empereur Alexandre II, écrit par la plume habile de M. Mazade. Nous avons dit dans notre première feuille de cette année que nous n’avons jamais confondu les articles de M. Mazade, sur la Russie, avec la généralité des diatribes, contre elle, qui étonnent par l’étendue de leur ignorance du sujet et la petitesse de l’entendement. M. Mazade a des sources évidemment authentiques, il est bien informé, il n’a pas de parti
pris d’avance.
Ses articles — et le dernier, plus que les autres, ne vont pas au delà du monde politique et administratif, au delà des sphères officielles et de l’opinion publique telle qu’elle se fait jour dans les assemblées provinciales et dans les journaux — plus ou moins officieux.
Les pages intéressantes de M. Mazade nous font penser aux travaux importants du Dr Rayer sur les maladies cutanées. M. Mazade, lui aussi, ne va pas au delà de l’épidémie; mais, décrivant parfaitement les éruptions et les ulcères qui le couvrent, il nous fait involontairement penser aux agents intérieurs qui travaillent avec une telle violence ce sang, fiévreux maintenant, et si tranquille il y a vingt ans.
M. Mazade, comme la sainte reine de Hongrie, ne recule devant aucune de ces pustules putrides, de ces tumeurs hideuses qui se formèrent et se développèrent avec une telle richesse et un tel luxe sur l’écorce de l’Empireentre Karakosoff et Berezovsky (seul temps qu’a pris l’auteur).
Il décrit avec courage et exactitude les furoncles, comme Valouieff, et les cancers béants, comme Katkoff. Il les agrandit,
306
et beaucoup — mais c’est pour mieux faire saisir leur portée. Dès son premier article, l’auteur a très bien compris que la débâcle avait commencé, qu’un ferment travaillait l’intérieur de l’Empire. Sans aller prendre le sang des veines pour l’analyser, il le constate dans les manifestations extérieures. Il ne se hasarde pas à plonger dans les abîmes sombres et inconnus d’une embryogénie difficile et douloureuse, qui cherche elle-même à sortir de son état informe, tantôt par un coup de pistolet, tantôt par un patriotisme frénétique, tantôt par une négation absolue, à côté d’une idolâtrie réchauffée. M. Mazade ne fait que constater le mouvement, l’agitation, l’équilibre
rompu, le pouls accéléré. [1 montre plastiquement la quantité de matière en putréfaction, que le torrent remue et porte à la surface.
Ce n’est pas cela que nous lui reprocherons, nous avons assez longtemps pataugé dans ces beaux marais nous-mêmes. Nous .aurons un tout autre grief. Pourquoi, avec son talent et son intelligence, accepte-t-il les opinions toutes faites des hommes hostiles au mouvement russe et surtout des esclavagistes? Comment peut-il penser, par exemple, que les assemblées provinciales
