avec un sans-égard absolu les questions les plus ardues. En lisant la première livraison — nous nous sommes transportés — avec un sentiment de regret de la vieillesse — à d’autres temps — aux temps où nous écrivions Vom andern Ufer et nos Lettres de France et d’Italie (1849—50). Nous retrouvons dans la Cause du Peuple la même audace d’allures, rejetant tout compromis, méprisant toute concession et cherchant plutôt la formule des l’avenir que l’application immédiate. — Nous y voyons un des caractères les plus tranchés de la pensée russe. Elle ne peut échapper à ses dernières conséquences. Ce n’est certes pas par nous que les jeunes rédacteurs sont arrivés à leur résultat; ils paraissent complètement ignorer nos travaux. C’est le génie de l’esprit russe qui nous a fait rencontrer sur le même terrain.
Abolition de l’héritage, abolition du mariage religieux et civil, la terre aux cultivateurs, le capital aux ouvriers, négation de la religion, de l’Etat. — Tel est le programme héroïque de la nouvelle revue.
370
Nous souhaitons franchement, cordialement un grand succès à cette publication russe. La vieillesse peut enfin s’affranchir d’un travail de répétition — relevée par une nouvelle phalange vigoureuse et pleine de forces.
Несколько месяцев тому назад мы пожелали удачи новому периодическому изданию на русском языке, которое должно было выходить в Женеве — и редактироваться в духе вполне социалистическом*. — Сегодня мы с радостью приветствуем еще один русский журнал, издающийся в том же городе*. Вслед за «Современностью» вскоре же последовало и «Народное дело» — ежемесячный журнал, вполне социалистический и революционный. Поскольку забрало опущено, редакция остается нам неизвестной, однако мы всей душой симпатизируем ей. Очевидно, она состоит из пылких молодых людей, которые со всей порывистостью молодости, со всей «juvenil bollore» *, смело бросают перчатку и без оглядки ставят самые трудноразрешимые вопросы. Читая первую книжку, мы — с грустью за свою старость — перенеслись в иные времена — во времена, когда мы писали «Vom ändern Ufer» и наши «Письма из Франции и Италии» (1849—50). Мы находим в «Народном деле» те же смелые взгляды, отвергающие всякий компромисс, презирающие всякую уступку и ищущие скорей формулу для грядущего, чем возможность немедленного применения к делу, — Мы видим в этом одну из наиболее выдающихся особенностей русской мысли. Она не может избежать самых крайних своих следствий. Не благодаря нам, конечно, молодые редакторы достигли этого результата; наши труды им, по-видимому, совсем не знакомы. Только вследствие общих особенностей Русского ума встретились мы на одной и той же почве.
Отмена наследования, отмена церковного и гражданского брака, земля — земледельцам, капитал — рабочим, отрицание
371
религии, государства. — Такова героическая программа нового журнала.
Мы искренно, от души, желаем большого успеха этому русскому изданию. Старость сможет, наконец, избавиться от труда повторений — ее сменяет новая фаланга, энергичная и исполненная сил.
372
LES DAMES RUSSES
Près de deux cents dames de Pétersbourg ont signé une pétition à l’Université demandant l’organisation des cours pour les femmes. L’Université a nommé une commission composée de quatre professeurs, pour faire un rapport. Voilà leurs noms: Békétoff (président), Souhomlinoff, Bauer, Faminzine.
Nous avons tout espoir que le rapport sera favorable à la demande. Les quatre rapporteurs ne voudront pas attacher leur nom au pilori. C’est un malheur que le ministre de l’instruction soit un piétiste gouvernemental, appelé au ministère pendant la fièvre chaude de la réaction — qui suivit le coup de pistolet de Karakosoff. — II fera tout son possible pour entraver ce mouvement.
РУССКИЕ ДАМЫ
Около двухсот петербургских дам подписало петицию, адресованную университету, об организации курсов для женщин. Университет назначил комиссию из четырех профессоров для составления доклада. Вот их имена: Бекетов (председатель), Сухомлинов, Бауэр, Фаминцын.
Мы питаем большую надежду на то, что доклад благоприятно отнесется к этой просьбе. Четыре докладчика не захотят пригвоздить свое имя к позорному столбу. Какое несчастье, что министр просвещения — гувернементальный пиетист, призванный в министерство во время горячки реакции, которая последовала за пистолетным выстрелом Каракозова, — Он сделает все возможное, чтобы помешать этому движению.
373
DEVOILEZ-NOUS DONC! DEMASQUEZ-NOUS DONC!
Un journal donne des fragments d’une brochure intitulée: La France, la Pologne et le prince Napoléon Bonaparte. Une sortie virulente contre l’un de nous se termine par ces mots: «Nous aurions à faire les plus étonnantes révélations sur ce journaliste (Herzen), placé si haut dans l’esprit de la démocratie française». Pourquoi ce ménagement lorsqu’on a quelque chose à dire, — et ces insinuations lorsqu’on n’en a pas? Nous invitons l’auteur anonyme de ne pas se gêner et de publier toutes ses révélations. Il n’y a pas un seul fait dans notre carrière publique que nous voudrions soustraire à la lumière. (Nous désirons de tout notre cœur la même chose pour nos ennemis.) Nous n’irons pas chercher la protection des tribunaux, mais à chaque mensonge nous répondrons par un démenti.
ТАК РАЗОБЛАЧИТЕ ЖЕ НАС! СОРВИТЕ ЖЕ С НАС МАСКУ!
Одна газета приводит отрывки из брошюры, озаглавленной: «Франция, Польша и принц Наполеон Бонапарт»*. Злобный выпад против одного из нас заканчивается следующими словами: «Мы могли бы опубликовать самые
поразительные разоблачения об этом журналисте (Герцене), так высоко вознесенном во мнении французской демократии». Зачем же щадить, если есть что сказать, и к чему подобные намеки, если сообщить не-
374
чего? Мы предлагаем анонимному автору не стесняться и обнародовать все свои разоблачения. Нет такого факта в нашей политической деятельности, который нам хотелось бы скрыть в тени. (Мы желаем от всего сердца того же нашим врагам.) Искать покровительства в судах мы не будем, но на каждую ложь ответим опровержением.
375
PISSAREFF
Encore un malheur vient de frapper notre petite phalange. Une étoile brillante et qui promettait beaucoup disparaît en emportant des talents à peine formés, en fermant une carrière littéraire à peine ébauchée. — Pissareff, critique virulent, quelquefois exagéré, toujours plein de verve, de noblesse et d’énergie, s’est noyé en se baignant. Quoique jeune encore il avait beaucoup souffert. Il était sorti depuis peu de temps de la forteresse dans laquelle il fut emprisonné pendant des années. Les deux vers cités par Pouchkine seront-ils donc éternellement vrais chez nous?
Là sotto giorni brevi e nebulosi
Nasce una gente al cui l’morir non duole.
Une foule énorme de personnes de toutes les classes et de tous les états, disent les journaux de Pétersbourg, a suivi le cortège depuis la maison du défunt jusqu’au cimetière. La tombe a disparu sous les fleurs. Une collecte a été faite pour fonder une bourse universitaire qui portera le nom du jeune publiciste… — Tout cela est parfait, mais faut-il donc que la mort sépare toujours l’homme de progrès des vivants, pour le réconcilier avec la multitude des tardigrades et des inertes?
376
Еще одно несчастье постигло нашу маленькую фалангу. Блестящая и подававшая большие надежды звезда исчезает, унося с собой едва развившиеся таланты, покидая едва начатое литературное поприще. — Писарев, язвительный критик, порой склонный к преувеличениям, всегда исполненный остроумия, благородства и энергии, утонул во время купанья*. Несмотря на свою молодость, он много страдал. Совсем недавно вышел он из крепости, где находился несколько лет в заточении*. Неужели два стиха, приведенных Пушкиным, навсегда сохранят для нас свою истинность?
La sotto giorni brevi e nebulosi
Nasce una gente al cui l’morir non duole*.
Множество народа, принадлежащего к разным сословиям и состояниям, как сообщают петербургские газеты, следовало за гробом от дома покойного до кладбища. Могила утопала в цветах. Был произведен сбор средств для учреждения университетской стипендии имени молодого публициста…* — Все это отлично, но неужели так необходимо, чтобы смерть всякий раз отнимала человека передовых взглядов у живых людей — для примирения его с массой ленивцев и лежебок?
377
LE PRINCE PIERRE DOLGOROUKOFF
Les plus âgés s’en vont aussi. Le prince Dolgoroukoff, qui harcelait sans trêve ni merci, comme un torréador infatigable, le taureau du gouvernement russe; qui faisait frémir la camarilla du Palais d’Hiver, a succombé après une douloureuse maladie, le 17 août, à Berne. Elles peuvent librement respirer, les consciences problématiques que ses révélations, que sa mémoire exubérante et les riches documents qui étaient en sa possession terrifiaient.
Oui — mais pas tout à fait aussi librement qu’elles l’espèrent. Le prince Dolgoroukoff n’a pas emporté ses papiers, ses dossiers. — Ils sont dans de très bonnes mains.
Уходят и самые старые. Князь Долгоруков, который, подобно неутомимому тореадору, не переставая дразнил быка русского правительства и заставлял трепетать камарилью Зимнего дворца, скончался после мучительной болезни 17 августа, в Берне. Свободно могут вздохнуть те, чью сомнительную совесть приводили в ужас его разоблачения, его неистощимая память и богатое собрание документов, находившееся в его распоряжении.
Да — но не совсем уж так свободно, как они надеются. Князь Долгоруков не унес с собою своих бумаг, своих папок. — Они находятся в весьма надежных руках.
378
L’ABUS DE CHARLES LE TEMERAIRE
Nous lisons dans un programme imprimé de la saison musicale à Moscou qu’entre autres opéras en exécution, est celui de Charles le Téméraire de Rossini. Est-il donc possible qu’après tant de progrès, regrets, émancipations, évolutions — Guillaume Tell — ait encore besoin d’un faux passeport — comme une impératrice en voyage?
ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ КАРЛОМ СМЕЛЫМ
Мы читаем в печатной программе нынешнего музыкального сезона в Москве, что среди прочих опер исполняется «Карл Смелый» Россини. Возможно ли, что после стольких прогрессов, раскаяний, эмансипации, эволюции «Вильгельм Телль» еще нуждается в фальшивом паспорте — словно странствующая императрица?
379
LES RUSSES AU CONGRES DE BERNE
Nous n’avons pas pris de part active au Congrès de Berne. Sans faire valoir des considérations personnelles, sans répéter ce que nous avons dit à propos du Congrès de 1867, nous avouons franchement que, sympathisant de tout notre cœur avec les pieux désirs du Congrès, nous n’avons jamais pu saisir le but pratique de ces conciles de la paix — en vue des armées qui se massent, se guettent, demandent à grands cris leur droit au travail et sont prêtes à se ruer les unes sur les autres avec toute la férocité d’un patriotisme carnassier — attiré et exploité par les gouvernements — qu’aucun congrès du monde ne pourra arrêter.
Une lecture suivie, attentive des Etats-Unis de l’Europe n’a pas élucidé nos doutes. Les raisonnements de
