и дочка Отвязала мой челнок. Что на крыше дождь бормочет, Это черный шелк горит. Но черемуха услышит И на дне морском простит. Потому,что смерть невинна, И ничем нельзя помочь, Что в горячке соловьиной Сердце теплое еще.
1918
***
Я наравне с другими Хочу тебе служить, От ревности сухими Губами ворожить. Не утоляет слово Мне пересохших уст, И без тебя мне снова Дремучий воздух пуст. Я больше не ревную, Но я тебя хочу, И сам себя несу я, Как жертву палачу. Тебя не назову я Ни радость, ни любовь. На дикую, чужую Мне подменили кровь. Еще одно мгновенье, И я скажу тебе: Не радость,а мученье Я нахожу в тебе.
25
И, словно преступленье, Меня к тебе влечет Искусанный в смятеньи Вишневый нежный рот…
Вернись ко мне скорее, Мне страшно без тебя, Я никогда сильнее Не чувствовал тебя, И все, чего хочу я, Я вижу наяву. Я больше не ревную, Но я тебя зову.
1920
***
Веницейской жизни, мрачной и бесплодной, Для меня значение светло, Вот она глядит с улыбкою холодной В голубое дряхлое стекло.
Тонкий воздух кожи. Синие прожилки. Белый снег. Зеленая парча. Bсех кладут на кипарисные носилки, Сонных, теплых вынимают из плаща.
И горят, горят в корзинах свечи, Словно голубь залетел в ковчег. На театре и на праздном вече Умирает человек.
Ибо нет спасенья от любви и страха: Тяжелее платины сатурново кольцо! Черным бархатом завешенная плаха И прекрасное лицо.
Тяжелы твои, Венеция, уборы, В кипарисных рамах зеркала. Воздух твой граненый.B спальне тают горы Голубого дряхлого стекла…
Только в пальцах роза или склянка, Адриатика зеленая, прости! Что же ты молчишь, скажи, венецианка? Как от смерти этой праздничной уйти?
Черный веспер в зеркале мерцает. Bсе проходит. Истина темна. Человек родится. Жемчуг умирает. И Сусанна старцев ждать должна.
1920
26
***
Bозьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного меда, Как нам велели пчелы Персефоны. Не отвязать неприкрепленной лодки, Не услыхать в меха обутой тени, Не превозмочь в дремучей жизни страха. Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчелы, Что умирают, вылетев из улья. Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, Их родина — дремучий лес Тайгета, Их пища — время, медуница, мята. Возьми ж на радость дикий мой подарок, Невзрачное сухое ожерелье Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.
1920
***
Вернись в смесительное лоно, Откуда, Лия, ты пришла, За то, что солнцу Илиона Ты желтый сумрак предпочла. Иди, никто тебя не тронет, На грудь отца в глухую ночь Пускай главу свою уронит Кровосмесительница-дочь. Но роковая перемена В тебе исполниться должна: Ты будешь Лия — не Елена Не потому наречена, Что царской крови тяжелее Струиться в жилах,чем другой,Нет, ты полюбишь иудея, Исчезнешь в нем — и бог с тобой.
1920
27
***
Где ночь бросает якоря В глухих созведьях зодиака,
Сухие листья октября, Глухие вскормленники мрака,
Куда летите вы? Зачем От древа жизни вы отпали? Bам чужд и странен Вифлеем И яслей вы не увидали.
Для вас потомства нет — увы! Бесполая владеет вами злоба, Бездетными сойдете вы B свои повапленные гробы,
И на пороге тишины, Среди беспамятства природы, Не вам, не вам обречены, А звездам вечные народы.
1920
***
B Петербурге мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили в нем, И блаженное,бессмысленное слово В первый раз произнесем. B черном бархате советской ночи, В бархате всемирной пустоты, Все поют блаженных жен родные очи, Bсе цветут бессмертные цветы.
Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоит, Только злой мотор во мгле промчится И кукушкой прокричит. Мне не надо пропуска ночного, Часовых я не боюсь: За блаженное, бессмысленное слово Я в ночи советской помолюсь.
Слышу легкий театральный шорох И девическое «ах»И бессмертных роз огромный ворох У Киприды на руках. У костра мы греемся от скуки, Может быть,века пройдут, И блаженных жен родные руки Легкий пепел соберут.
28
Где-то грядки красные партера, Пышно взбиты шифоньерки лож, Заводная кукла офицера Не для черных дум и низменных святош B черном бархате всемирной пустоты, Все поют блаженных жен крутые плечи, И ночного солнца не заметишь ты.
25 ноября 1920
***
Сестры — тяжесть и нежность,одинаковы ваши приметы. Медуницы и осы тяжелую розу сосут. Человек умирает. Песок остывает согретый, И вчерашнее солнце на черных носилках несут. Ах, тяжелые соты и нежные сети! Легче камень поднять, чем имя твое повторить. У меня остается одна забота на свете: Золотая забота, как времени бремя избыть. Словно темную воду, я пью помутившийся воздух. Время вспахано плугом, и роза землею была. В медленном водовороте тяжелые,нежные розы, Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.
1920
***
Чуть мерцает призрачная сцена, Хоры слабые теней, Захлестнула шелком Мельпомена Окна храмины своей. Черным табором стоят кареты, На дворе мороз трещит, Все космато — люди и предметы, И горячий снег хрустит. Понемногу челядь разбирает Шуб медвежьих вороха. B суматохе бабочка летает, Розу кутают в меха. Модной пестряди кружки и мошки, Театральный легкий жар, А на улице мигают плошки И тяжелый валит пар. Кучера измаялись от крика, И храпит и дышит тьма. Ничего, голубка, Эвридика, Что у нас студеная зима. Слаще пенья итальянской речи Для меня родной язык, Ибо в нем таинственно лепечет Чужеземных арф родник. Пахнет дымом бедная овчина. От сугроба улица черна.
29
Из блаженного, певучего притина К нам летит бессмертная весна, Чтобы вечно ария звучала: «Ты вернешься на зеленые луга», И живая ласточка упала На горячие снега.
1920
***
Мне жалко, что теперь зима И комаров не слышно в доме. Но ты напомнила сама О легкомысленной соломе.
Стрекозы вьются в синеве, И ласточкой кружится мода, Корзиночка на голове Или напыщенная ода?
Советовать я не берусь, И бесполезны отговорки, Но взбитых сливок вечен вкус И запах апельсинной корки.
Ты все толкуешь наобум От этого ничуть не хуже, Что делать: самый нежный ум Весь помещается снаружи.
И ты пытаешься желток Взбивать рассерженною ложкой. Он побелел, он изнемог, И все-таки еще немножко.
И, право, не твоя вина, Зачем оценки и изнанки? Ты как нарочно создана Для комедийной перебранки.
B тебе все дразнит, все поет, Как итальянская рулада. И маленький вишневый рот Сухого просит винограда.
Так не старайся быть умней, B тебе все прихоть, все минута. И тень от шапочки твоей Венецианская баута.
1920
30
***
Мне Тифлис горбатый снится, Сазандарей стон звенит, На мосту народ толпится, Bся ковровая столица, А внизу Кура шумит. Над Курою есть духаны, Где вино и милый плов, И духанщик там румяный Подает гостям стаканы И служить тебе готов. Кахетинское густое Хорошо в подвале пить, Там в прохладе, там в покое Пейте вдоволь, пейте двое, Одному не надо пить! B самом маленьком духане Ты обманщика найдешь. Если спросишь «Телиани», Поплывет Тифлис в тумане, Ты в бутылке поплывешь. Человек бывает старым, А барашек молодым, И под месяцем поджарым С розоватым винным паром Полетит шашлычный дым…
1920,1927
***
За то, что я руки твои не сумел удержать, За то, что я предал соленые нежные губы, Я должен рассвета в дремучем Акрополе ждать. Как я ненавижу пахучие, древние срубы. Ахейские мужи во тьме снаряжают коня, Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко, Никак не уляжется крови сухая возня, И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка. Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел? Зачем преждевременно я от тебя оторвался? Еще не рассеялся мрак и петух не пропел, Еще в древесину горячий топор не врезался. Прозрачной слезой на стенах проступила смола, И чувствует город свои деревянные ребра, Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла, И трижды приснился мужам соблазнительный образ. Где милая троя? Где царский, где девичий дом? Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник. И падают стрелы сухим деревянным дождем, И стрелы другие растут на земле, как орешник.
31
Последней звезды безболезненно гаснет укол, И серою ласточкой утро в окно постучится, И медленный день, как в соломе проснувшийся вол, На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.
1920
***
Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог теней вернется, На крыльях срезанных, с прозрачными играть. B беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет. Прозрачны гривы табуна ночного. B сухой реке пустой челнок плывет. Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет, как бы шатер иль храм, То вдруг прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается к ногам, С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, И выпуклую радость узнаванья. Я так боюсь рыданья аонид, Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать, Для них и звук в персты прольется, Но я забыл, что я хочу сказать, И мысль бесплотная в чертог теней вернется.
Bсе не о том прозрачная твердит, Все ласточка, подружка, Антигона… И на губах, как черный лед, горит Стигийского воспоминанье звона.
1920
***
Когда городская выходит на стогны луна, И медленно ей озаряется город дремучий, И ночь нарастает, унынья и меди полна, И грубому времени воск уступает певучий,
И плачет кукушка на каменной башне своей, И бледная жница, сходящая в мир бездыханный, Тихонько шевелит огромные спины теней, И желтой соломой бросает на пол деревянный…
1920
32
Концерт на вокзале
******************
Нельзя дышать, и твердь кишит червями, И ни одна звезда не говорит, Но, видит бог, есть музыка над нами, Дрожит вокзал от пенья аонид, И снова, паровозными свистками Разорванный, скрипичный воздух слит. Огромный парк. Bокзала шар стеклянный. Железный мир опять заворожен. На звучный пир в элизиум туманный Торжественно уносится вагон. Павлиний крик и рокот фортепьянный. Я опоздал. Мне страшно. Это сон. И я вхожу в стеклянный лес вокзала, Скрипичный строй в смятеньи и слезах. Ночного хора дикое начало И запах роз в гниющих парниках, Где под стеклянным небом ночевала Родная тень в кочующих толпах. И мнится мне: весь в музыке и пене Железный мир так нищенски дрожит. B стеклянные я упираюсь сени. Куда же ты? На тризне милой тени В последний раз нам музыка звучит.
1921
***
Умывался ночью на дворе, Твердь сияла грубыми звездами. Звездный луч — как соль на топоре, Стынет бочка с полными краями. На замок закрыты ворота, И земля по совести сурова, Чище правды свежего холста Вряд ли где отыщется основа. Тает в бочке, словно соль, звезда, И вода студеная чернее, Чище смерть, соленее беда, И земля правдивей и страшнее.
1921
33
***
Я не знаю, с каких пор Эта песенка началась, Не по ней ли шуршит вор, Комариный звенит князь?
Я хотел бы ни о чем Еще раз поговорить, Прошуршать спичкой, плечом Растолкать ночь — разбудить.
