Полное собрание сочинений в одиннадцати томах. Том 7. Письма. Борис Леонидович Пастернак
В литературном наследии Бориса Пастернака его письма за¬нимают огромное место и по объему, и по числу адресатов, и, глав¬ное, по значительности затронутых тем и вопросов, изложенных со всей содержательностью и выразительностью подлинных про¬изведений искусства. Они представляют собой литературное воп-лощение его жизни и времени, не менее важное, чем его стихи и проза.
Письма Пастернака отражают определенную ступень творчес¬кой работы. Впечатления и мысли, еще недостаточно «отстояв¬шиеся» для окончательного выражения в художественном тексте, сначала закреплялись в письмах. В них находили выход открытость характера, желание передать то, что он увидел и пережил, близ¬ким или друзьям и горячая писательская потребность поделиться своими мыслями и наблюдениями. Часто развиваемые в письмах представления и темы оказывались предварительными наброска¬ми стихов или прозы, сохраняя при этом свою метафоричность. Но чаще найденные в письмах формулировки оставались прямым и непосредственным выражением творческих положений и нрав¬ственных мотивов.
Пастернак был едва ли не единственным из русских поэтов нашего века, кто старательно формулировал принципы своей твор¬ческой эстетики в статьях и автобиографической прозе. Для пол¬ного понимания этих принципов существенную роль играют его письма.
Дневников и записок для себя Пастернак не вел, и все, что у Других писателей составляет содержание ежедневных записей, по¬падало в письма и посылалось в разные адреса. Пастернак не по¬зволял себе простой отписки, для него письмо — прежде всего со¬общение, мысль, присутствия которых он всегда требовал от каж¬дой фразы. В то же время его письма не только искренни и содер¬жательны, — они литературно-профессиональны. В них он позво¬лял себе бблыыую откровенность, чем в своих художественных про¬изведениях, поскольку его литературная деятельность пришлась на эпоху, когда запрет на свободное выражение мысли был частью по-вседневного обихода, так что письма подчас требовали большой смелости, нередко они, как и дневники, становились материалом судебных приговоров для автора или его друзей.
В письмах 1920—1930-х гг. Пастернак неоднократно жаловал¬ся, что не может в своих работах представить цельную, пластичес¬кую картину событий, очевидцем которых был, но в то же время его письма тех лет сами по себе содержат точные и глубокие харак¬теристики современной истории, становясь документами времени, дающими беспощадную нравственную оценку эпохе.
Он признавался, что не умеет писать письма, что для него это мучительное занятие. Этим объясняется разнообразие стиля и чувств, которым автор искал выражение в письмах. «Все равно никогда не высказать того, что за ними подымается <...> В основе таких поползновений всегда десяток противоречивых порывов. Письмо разгорячается, точно оно способно заклясть получателя и его вызвать и поставить перед тобой. Письмо вдается в лирику, точно оно это явленье переживает. В то же время, лишенное чу¬десного сопротивленья действительности, оно философствует и его философствованью нет границы, которую ставит живая встре¬ча» (письмо к М. Цветаевой 23 февр. 1926).
Террор 1930-х гг. резко оборвал эпистолярную традицию. Однако Пастернак продолжал откровенно писать в письмах то, что он думает. «Удивительно, как уцелел я за те страшные годы. Уму непостижимо, что я себе позволял!!» — вспоминал он в письме к Ольге Фрейденберг 7 янв. 1954 г. Открытая оценка об¬щественной ситуации и прямая реакция на аресты и гибель дру¬зей, выраженные в его письмах, стали причиной многочислен¬ных купюр в посмертных публикациях писем Пастернака на родине.
Разные линии переписки насчитывают более сотни имен и тысячи страниц. Регулярность и обстоятельность писем Пастер¬нака делают их незаменимым источником для изучения его био¬графии, его представлений о задачах и условиях литературного призвания, его отношения к современникам.
Отметим широкий диапазон различных интонаций и стили¬стических оттенков в разговоре Пастернака с людьми. Л. Я. Гинз¬бург в предисловии к изданию писем Пастернака отмечала, как заражается Пастернак, в частности, в переписке с Цветаевой «ее страстной, захлебывающейся тональностью», как письма Пастер¬нака к Горькому строятся на сюжете отношений младшего к стар¬шему, «недостойного ученика к Учителю жизни», как «превозне¬сению адресата противостоит отрицательная оценка самого себя». Письма к Ахматовой полны неизменного участия и желания под¬держать ее в трудностях жизни, к Шаламову — радости обретен¬ного взаимопонимания и возможности разговора о самых суще¬ственных сторонах жизни и творческих принципах.
Бросается в глаза зависимость стилистики писем Пастернака от течения времени. Смена взволнованно перебивающегося, на¬сыщенного эмоционально и тематически тона ранних писем — ус-покоенно и логически облегченным лаконизмом поздних, та же, которой отмечены поиски «незаметного стиля» в поэзии и прозе Пастернака. Не будем повторять навязчиво затверженного пред¬ставления о переходе Пастернака от сложности к простоте, тем более что это в корне расходится с тем смыслом, который автор сам вкладывал в эти понятия, видя в простоте, к которой, по его словам, он стремился всю жизнь, непосредственное и живое от¬ражение первоначальных впечатлений. Конечно, нельзя отрицать постоянного давления времени и оценок критики, обвинявшей Пастернака в «непонятности» и «вычурности», но в первую оче¬редь надо назвать трезвое восприятие исторической действитель¬ности, менявшееся на протяжении жизни. Он писал В. Шаламову об исчезновении языка, на котором говорило и писало поколе¬ние, пережившее символизм, и о своем желании «изложить в со¬временном переводе на нынешнем языке, более обычном, рядо¬вом и спокойном, хоть некоторую часть того мира, хоть самое до¬рогое <...>, тепловое, цветовое, органическое восприятие жизни».
Переписка в целом включает в себя письма, имеющие назна¬чение простой передачи бытовых сведений или отчета о последо¬вательности жизненных событий и фактов, письма, написанные в жанре дружеского общения, письма-размышления или наблю¬дения. Ранние письма 1910—1920-х гг. отражают период самооп¬ределения Пастернака как человека и поэта, в них отчетливо зву¬чит исповедально-философский характер разговора, поиски пути. Причем часто в одном и том же письме Пастернак легко совме¬щает самые разнообразные темы — от рассуждений о творческих задачах, признаний в любви и душевной близости до простых жи¬тейских вопросов и отношения к происходящему вокруг.
Публикация и изучение переписки Пастернака начались в 1963 г., когда немецкая поэтесса Ренате Швейцер выпустила книгу «Дружба с Пастернаком», включив в свои воспоминания о знаком¬стве с ним и переписке тексты немецких писем Пастернака к ней. Эта книга вызвала большой интерес, и в 1966 г. литературный кри-тик Гия Маргвелашвили собрал и подготовил к печати письма Пас¬тернака к грузинским друзьям, вышедшие большими подборками в русских журналах и по лицензии АПН отдельными книгами в Ев¬ропе и Америке. Но из текста были безжалостно изъяты все упоми¬нания о безвременной гибели друзей Пастернака, знаменитых гру¬зинских поэтов Паоло Яшвили и Тициана Табидзе, и о работе над романом «Доктор Живаго», запрещенном в СССР. В изданиях от¬сутствует главная причина привязанности Пастернака к Грузии — наложенные этой трагедией узы верности памяти погибшим, жа¬лости и любви к оставшимся.
Тот же изъян в публикации писем к Сергею Спасскому, пред¬принятой его дочерью в 1969 г. Здесь редакция сочла нужным ку¬пировать рассуждения Пастернака о его отношении к лирике в трудный период конца 1920-х — начала 1930-х гг. как слишком «субъективные», как будто в письмах к другу и поэту автор дол¬жен был непременно излагать не собственное мнение, а выве¬ренные марксистской идеологией «объективные» формулиров¬ки литературных жанров. В пятом томе Собрания сочинений Па¬стернака, в который вошли 345 писем Пастернака, купюры вос¬становлены.
Сбор рассеянных по всему миру писем Пастернака, иные мно¬голетние отношения которого образуют целые эпистолярные ро¬маны, позволил собрать том переписки трех великих поэтов XX века: Р.-М. Рильке, М. Цветаевой и Б. Пастернака летом 1926 г. и переписку с Ольгой Фрейденберг, охватывающую время с 1910 по 1954 г. В Stanford Slavic Studies вышла обширная переписка Пас¬тернака с родителями и сестрами, отразившая семейную близость и общность отношений к жизни и искусству. В расширенном виде в 2004 г. они вышли в России.
Отдельной книгой вышли письма Пастернака к Зинаиде Ней-гауз-Пастернак и том писем к его первой жене — художнице Ев¬гении Пастернак. Подготовлена и издана переписка с Раисой Ло¬моносовой, женой Ю. В. Ломоносова, главы советской торговой миссии в Берлине, в 1922 г. объявившего о своем желании остать¬ся за границей. Письма Пастернака к Ольге Ивинской были опуб¬ликованы в ее книге воспоминаний «В плену времени», вышед¬шей в 1972 г. в Париже. Несколько писем Пастернака включено в подборку, составленную для неосуществленного сборника воспо¬минаний Ариадны Сергеевны Эфрон, вошедших потом в книгу «Письма из ссылки», изданную в Париже в 1980 г. Как и перепис¬ка Пастернака с В. Шаламовым, они относятся ко времени напря¬женной работы над романом «Доктор Живаго», краткость и то¬ропливость их слога говорят о душевном состоянии автора, на пределе своих сил стремившегося во что бы то ни стало закончить главное дело своей жизни, несмотря на множество препятствий, которое чинило ему время. Сквозь лаконизм этих писем явствен¬но выступает высокий нравственный смысл, который он прида-вал роману.
В журналах последнего времени нам удалось опубликовать в сво¬их переводах переписку Пастернака с французскими друзьями и пе¬реводчиками «Доктора Живаго», итальянским и американским из¬дателями романа. Они освещают историю его публикации за грани¬цей, вскрывают мучительный гнет, которому подвергался автор со стороны партийных руководителей и чиновников.
Писавшиеся на иностранных языках письма даются в пере¬воде, который главным образом выполнен Е. Б. Пастернаком и помогавшими ему И. Кузнецовой, Ек. Ивановой, Е. Усачевой.
За долгое время поисков обнаружено много писем к читате¬лям, начинающим поэтам, издателям, литературным критикам и другим адресатам. Найденные в последние годы, они впервые пе¬чатаются в настоящем собрании и составляют значительную его часть. Это письма к П. Д. Эттингеру, Н. Н. Суханову, С. Н. Дуры-лину, П. Н. Зайцеву, Е. П. Пешковой, А. И. Цветаевой, А. А. Фа¬дееву, К. Л. Зелинскому, М. Б. Храпченко и многим другим.
Издательство отвело эпистолярному наследию Пастернака четыре тома, чтобы наиболее полно представить его жизненный и творческий диапазон: становление его как поэта, трудные 1920-1930-е гг. и последующие военный и послевоенный периоды, ког¬да единственным заработком были переводы, годы работы над ро¬маном «Доктор Живаго» и травли, начавшейся после присужде¬ния Пастернаку Нобелевской премии.
Аннотированный именной указатель к томам писем дается в конце X тома.
В текстах писем по большей части сохранены особенности пун¬ктуации и орфографии автора (мужчина и мущина, извозчик и из-
вощик), разнобой в написании слов и собственных имен, взятых из иностранных языков (конфекты и конфеты, галстух и галстук, пенюар и пеньюар; Блек и Блейк, Суинберн и Свинберн и пр.). Авторские датировки даются слева перед началом письма, соста¬вительские (курсивом) — справа. В угловых скобках < > — конъ¬ектуры составителей, квадратными [ ] обозначены авторские вы¬черкивания в тексте. Комментарии к каждому письму даются вслед за ним. В них мы частично использовали сведения первых публи¬каторов писем: В. Г. Смолицкого, И. Д. Шевеленко, М. И. Фейн-берг, Ричарда Девиса, Л. Флейшмана, А. Лаврова, В. Козового, К. Поливанова и др. Переводы кратких иностранных текстов
