Но, мне так было трудно и так все время хотелось спать» (там же. С. 80).
6 Имеется в виду ответ на письмо Е. В. Пастернак с описанием желу¬дочного заболевания сына и рекомендациями врачей. Посылая советы А. О. Баландера жене, Пастернак писал: «Гулюшка, ты видишь, я перепи¬сал твое письмо, тщательно его расчертив, чтобы ему легче его читать и делать на полях соответствующие заметки» (там же. С. 71).
7 «Где же Мариечка и Дмитрий. Вообще, что делается в Москве. При¬няла ли она уже летний, пыльный и опустевший вид. Мне кажется, что ты на многое в моих письмах не ответил» (16 июня 1924; там же. С. 80).
8 Имеются в виду письма № 230, 231, на конвертах которых Пастер¬нак надписал: «Заказные № 1 и № 2».
9 Конверты с письмами заклеены лиловым сургучом.
10 В конверт вложен кусочек светло-желтой папиросной бумаги. В письме к Ж. де Пруайяр 2 авг. 1959 Пастернак вспоминал, что в молодо¬сти любил сочетание желтого и лилового цветов: «Это был темно-лило¬вый (почти черный) цвет в сочетании со светло-желтым (цвета чайной розы или кремовым) в такой пропорции: например, обложка или переплет дол¬жна быть лиловая (цвета пармских фиалок), и матовая, водянисто-желтая наклейка с именем и названием». В лиловой обложке с желтой наклейкой была издана в Берлине книга «Темы и варьяции» (1923).
11 Письма сильно опоздали именно потому, что были переданы с сестрой Е. В. Пастернак Г. В. Лурье, которая ехала в Петроград к роди¬телям.
232. Е. В. ПАСТЕРНАК
23 июня 1924, Москва
23/VI. 24
Мне казалось, что я тебя скоро увижу. Эта мечта, которую я от тебя скрывал, определяла все мои письма. Когда она мне каза¬лась сбыточной, я писал тебе с кажущейся небрежностью и на¬спех. Когда осуществимость ее становилась сомнительной, мои слова к тебе наполнялись мыслью и кровью. Все силы соедини-лись в последние дни, когда я стал запечатывать письма сургучом. Сила надежды и сила отчаянья. Я видел тебя ясно перед собой и почти уже знал, что не скоро увижу.
Теперь, когда невозможность близкой нашей встречи стала достоверною, я раскрываю тебе свои карты. Мне сейчас уезжать не только не на что, было бы непозволительною легкостью по от¬ношенью к тебе поддаться чувству, и побросав дела, когда они толь¬ко завязываются, оставить Москву.
Как я тут живу? Охочусь за мелкою дичью, — о суммах боль¬ше двух-трех червонцев даже заикаться не приходится. Однако все уладится, обойдется. Сегодня утром сидел у Мещерякова в Госиз¬дате1. Окна комнаты выходят во двор. Внизу визжал, рокотал и заливался точильный камень. Каменная коробка подхватывала и удесятеряла этот скрежещущий гул и кабинет редакционной кол¬легии был им полон. Мне было трудно говорить с заведующим, так как временами я терял уверенность в том, что отвечаю челове¬ку, а не камню. Вероятно завтра внизу точить ножей уже не будут, и я опять туда пойду. Может быть переговоры приведут тогда к лучшим результатам. Сплошь и рядом слышишь и узнаешь много лестного для себя, но все это ни в малой мере не уравновешивает вражды, которая живет ко мне в разных углах и закоулках, а также не смягчает и опасности, заключающейся в утрате полного голо¬са, в возрасте, во власти парализующих безотрадных мыслей и тому подобном.
Я даже не столько утерял свой тон, сколько добровольно от него отказался, не сразу, правда, но путем ряда уступок обстоя¬тельствам и духу времени, на взгляд которого мои особенности и впрямь должны казаться чудными, оскорбительно ничтожными, обидно «сверхчеловеческими».
Но полно об этом, тебе скучно станет, этой песни ты вдоволь наслышалась. Я надеюсь на тебя. Я надеюсь на какую-то твою помощь, но ближе оформить этого смутного чаянья не берусь.
Иногда мне кажется, что вдруг на этой неделе я получу что-нибудь от тебя, чего получать не привык, когда же я пристальнее всматриваюсь в это ощущенье, то нахожу, что я просто жду оче¬редного твоего письма, что и предшествующие твои письма были непривычны, что непривычна ты, что я привык к необычности и ею избалован. Слабых напоминаний о тебе не бывает. Тебя подска¬зывают всегда внезапные и острые ощущенья неудовлетворенно¬сти, — среди людей, за работою, на улице, в учрежденьях.
Обедая в Кубу, я часто встречаю множество милых людей из литературного, критического и историко-словесного мира. Сюда с Кавказа приехал Вячеслав Иванов и остановился в Доме Уче¬ных. Он собирается за границу, в Италию. С ним очень славный мальчик, его ученик, в морской форме2. За супом и котлетами ча¬сто вижусь с Майей (помнишь, с волосатым Данном однажды при¬ходила приятельница Эренбурга, настоящее ее имя М. П. Куда-шева). Она простая и по-хорошему экспансивная женщина, пи¬шет французские стихи и состоит в переписке с Ромен Ролланом и Анри де Ренье.
Вера Оскаровна (жена Анисимова), уехала в Крым, в Кокте¬бель, к Волошину, куда перебралось пол-Москвы. Она давно со¬бирается написать статью о моих книжках, я должен был их за-несть к ней в канун отъезда, зашел, но, разумеется, без книг, по¬обещал на другое утро, не сдержал обещанья, пообещал надослать Сестру и Темы по почте и тогда обнаружил, что у меня ни одного, и своих экземпляров не осталось. Там же и Андрей Белый.
У Марины Цветаевой есть сестра Анастасия, после вечера, на котором я читал Маринины стихи3, она мне позвонила, прося по¬зволенья познакомиться со стихами, у ней почти все собрано, на¬писанное сестрой. Я у ней бывал несколько раз, теперь она в са¬натории в Болшеве. Она большая умница. Она сама писательни¬ца, только прозу пишет. У ней две книги напечатаны, в характере дневников (вроде дневника Марии Башкирцевой). Третью, афо¬ристическую, собранье хороших и образно слаженных мыслей она предлагала Современнику и в рукописи дала мне почитать4. Она заряжена долей взрывчатости, дарованья и темперамента, как и сестра, и вероятно была хороша собой, что у нее и сейчас еще в голосе и в улыбке осталось, но они очень рано начали жить и жили не щадя себя и очень бурно. Теперь она ударилась в набожность и смотрит как на грех, даже на поэтическое творчество Марины. Она с большим треском и красноречьем возражала мне на самые скромные мои утвержденья. Я никогда не встречал человека, ко¬торый бы быстрее, увереннее и утомительнее говорил. Ее фразы раз в десять длиннее моих, и при этом она ухитряется не растерять ни одного из членов предложенья.
Как-то случилось, что были у меня Ланн (приятель Кудаше-вой), потом Антокольский. В Ланне есть что-то отталкивающее. Антокольский очень настоящий человек, с подлинным даровань¬ем, голосом и глазом. Жалко, что он ничего не пишет, то есть я говорю о лирике и вообще о литературе. Он занят театром. Он на¬писал для третьей студии пьесу по трем романам Уельса5. От Уель-са там очень немного осталось. Есть энергические и даже вдохно¬венные места, но в общем он лучше мог бы. И затем я не пони¬маю, как, говоря о «Машине времени» или ею пользуясь в заим-ствованьях и переработках, проходят мимо того, о чем я в темноте однажды у тебя на Рождественском в передней говорил одной Шуриге6, потому что я не тебе, а тобою говорил.
В нашу семью (Мясницкая, Петровский7) вошел новый че¬ловек. Это Н. Тихонов. Ему моя «Высокая болезнь» не нравится. Он тут читал нам прекрасную вещь, которую отказывался принять Казин (Красная Новь)8. Он раза два был у меня, по утрам. Радость видеть такого человека. Он единственный, с кем я говорил о тебе. Тогда он преобразился, полез в кармашек своей куртки военной, порылся, помычал, ничего не нашел, что-то пробормотал, ничего не сказавши. Это было в первое посещенье. На другое утро я про¬сто спросил его, нашел ли он карточку жены9.
Он звал к себе, я объяснил ему, что нужно для того, чтобы мне попасть в Петербург. Просил кланяться тебе, как давно мне это поручили Петровские, Брики, Асеевы и Маяковский, посто¬янно о тебе спрашивающие.
Тебе наверное не нравится это письмо. Как сделать, чтобы жизнь была непрерывно напряженной и напоенной звуком? Как тягостны эти срывы в пустые часы, часы, дни недели. Неизбежны ли они?
Впервые — «Существованья ткань сквозная».
1 Н. Л. Мещеряков — главный редактор Госиздата.
2 Вяч. И. Иванов провел с 1920 по 1924 г. в Баку. Моисей Семенович Альтман записал свои встречи с Вяч. Ивановым в Баку и Москве («Разго¬вор с Вячеславом Ивановым». СПб, 1995).
3 Вечер 15 мая 1924 г. См. о нем в письме JNfe 224.
4 У А. И. Цветаевой вышли два сборника лирической прозы: «Коро¬левские размышления. 1914 год» (1915) и «Дым и дым» (1916). В 1920-е годы, судя по всему, ей ничего не удалось издать.
5 Сохранилась записка Пастернака Антокольскому. «Дорогой Павел Григорьевич. Жаль, что не занесли мне альманаха, он сегодня мне нужен был. Ваш Б. Пастернак. 31/V. 24» (РГАЛИ, ф. 1010, оп. 3, ед. хр. 68). Речь могла идти о номере журнала «Русский современник» (1924, № 1) со ста¬тьей С. Парнок «Пастернак и другие». Она позволяет датировать знаком¬ство Пастернака с Антокольским и темы их разговора о нереализованной работе над романами Герберта Уэллса. Третья студия — первонач. назва¬ние театра Вахтангова.
6 Полина Шурига — приятельница Е. В. Пастернак со студенческих времен, когда она жила на Рождественском бульваре.
7 Своей семьей Пастернак здесь называет Лефовский кружок, соби¬равшийся у Бриков на Мясницкой, 29, куда входил также и Д. Петровский.
8 Поэма «Лицом к лицу» (1924) была опубликована в альм. «Недра», 1925, № 6. В. В. Козин заведовал в «Красной нови» отделом поэзии.
9 Мария Константиновна Неслуховская.
233. Е. В. ПАСТЕРНАК
28 июня 1924, Москва
28/VI. 24. Новый день, и опять от тебя ни привета ни ответа. Даже из Владивостока что-то доходит. А из Тайц ничего. Подают книжки стихов с Тихого Океана1.
Почтовая бандероль, Арсений Несмелов, хорошие стихи. Зво¬нюсь к Сене2 и узнаю, что в Петербурге все благополучно. Это у них. Но если бы у тебя что-нибудь было, знали бы и там. Убежден, что кто-нибудь у тебя гостит, Нюня3 или мама, и с ними тебе ни весело, ни одиноко, ни хорошо, ни плохо, и во всяком случае не до меня, не до судьбы, не до роз, не до всякой этой, как в таких случаях говорят —* фантастики. Очень печально и обидно. Черт их дернул загостить как раз в эту неделю, когда я спиритизмом занимаюсь и твой дух вызываю. А они его держат.
Виноват, pardon, ба. Да передала ли тебе Гита мои письма? Или лучше сказать, когда она их тебе передала?4 Ну не томи же меня и пиши. Ну? Милая, милая, милая.
Будто у меня
