Все это сделалось, пока я в Тайцах жил и моего адреса не знали. Никакой решительно важности в событии этом нет, да и с матерьяльной стороны никакого блеска: театр маленький. Но меня поразил самый факт совпаденья: приезд в Москву, ощуще¬нье неуверенности и позабытости всеми богами (какова-то зима будет), звонок по телефону: Алхимик (издание), афиша на улице; Алхимик (постановка). Теперь этому вторая неделя. Его ставят. Режиссер8, никак не могший добиться меня в теченье месяца, Бог знает что сделал с текстом, но Бен Джонсона поставил талантли¬во, и актеры хорошо играют.

— Вчера, накануне Женина рожденья (ему сегодня исполнил¬ся год), я отправился к агенту Общества драматических писателей за «поспектакльными» за неделю. Я должен был утром получить в Гос. издательстве за второе издание «Сестры» и не получил. У ме¬ня не было ни гроша в кармане и на эти авторские с театра я воз¬лагал все свои надежды. Мне казалось злым предзнаменованьем встретить Женин день порожняком. Представитель общества жи¬вет в Каретном ряду, в Спасском переулке, принимает по вечерам. Мне сказали, что он на заседании и будет через час. Положенье было таково, что мне надо было его повидать во что бы то ни ста¬ло. Я решил дождаться его и в ожиданьи вышел на улицу побро¬дить кругом, пока вернется.

Я пересек Садовую и скоро очутился против бывшей Духов¬ной Семинарии, в Оружейном переулке. Я знал по вашим упоми¬наньям, что я не то там родился, не то где-то там поблизости9. Я бродил и бродил там, и ничто моим воспоминаньям не говори¬ло, пока я не пошел по продолженью Оружейного, по Божедомс-кому переулку. Тут недалеко от скрещенья Божедомского с Вол¬конским пер. я все увидел и узнал. Я увидел забор и большое оди¬нокое дерево над ним (из Семинарского сада), и боковую часть сада, и кривизну заворачивающего влево по кругу переулка, и уви¬дел так и такими, какими их видел всегда в смутном своем воспо-минаньи. Замечательно, что ведь с тех пор я ни разу за 34 (или 32) года, живя в Москве, туда не попадал. Я ходил и ходил по переул¬ку. Толчок к сближеньям был дан сам собой. Я их не производил. Я вернулся к воротам Семинарии (там теперь 3-й дом Советов и без пропуска не впускают, мне хотелось по саду пройти, там я бы нашел, по драгоценности, настоящие Микены10).

Я стоял против неважного дома, в котором с несомненнос¬тью жили мы, где ты начинал свою карьеру в одной из квартир вроде тех, что теперь нам предлагали и мы не берем, или еще по¬хуже, и откуда ты повел свой корабль через Мясницкую, Волхон¬ку, заграницу, семью, жизнь в шести душах и за них и т. д. и т. д. Мне был год тогда, и отцом годовалого сына стоял я там, зажига¬лись огни в Каретном, на Угольной площади, на Тверских-Ям¬ских, в Оружейном, в Лихове переулке, и я думал о том, как те¬перь эти четверо душ сидят на Волхонках и за границей, пока те и другие их держат, и ползут назад, в Оружейный, всякий раз, как добытые, достигнутые тобой позиции перестают их держать. И ме¬ня в этих сужденьях и чувствах подкрепляли мелочь за мелочью обстоятельства кончавшегося дня.

У агента денег не оказалось. Этим была обстановка празднова¬ны! предрешена. Я пришел домой на минутку, мне надо было в те¬атр (спектакль для прессы), можешь себе представить, как я себя там чувствовал. Следовало бы пойти за кулисы, к актерам, я этого не сделал, боясь, что мне весело будет, а Женя ложится рано (она дома осталась) и пр. и пр. The rest is silence. Остальное — молчанье11.

23/IX. 24. Наконец я кончил это бесконечное письмо. Не сер¬дитесь за многословье. Горячо благодарю за письма мальчику. Вы спрашиваете о мерках и пр. Но как назвать наши пожеланья. Вот максимальные, так что их не надо полностью исполнять. Мне — две-три коробочки лезвий для бритья: Mond Extra Gold (но никак не бебе, тупы), и две-три палочки мыла (не Wolf а, а дешевого без 6tuit). Женя большая мечтает о недорогом теплом платье (не ка¬пот), чтоб можно было дома носить и выходить в гости, мерка по Лиде или Стелле. Маленькому, если можно, шерстяной костюм (типа Barchen), как на улицах носят, то есть шапочку, куртку и брючки, на полугора-двухлетнего мальчика. Просьбы изложены наспех, ибо он гуляет, Жени нет, а я письмо хочу отправить сегод¬ня. Может быть, на днях пошлю воздушной почтой и тогда: о кар¬тинах, о тете Асе и Оле.

Обнимаю вас крепко всех, и Федю, и Жоню, и Стеллу.

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

1 А. Л. Пастернак уехал в Берлин в середине августа 1924 г.

2 Л. О. Пастернак по заказу Советского правительства выполнил боль¬шие композиции «Заседаний» в Кремле в 1921 г.; они были куплены в 1920-х и в 1930-х гг. уничтожены. Юрий Хрисанфович Лутовинов — кандидат в члены Президиума ВЦИКа.

3 Елизавета Ивановна Устинова — соседка по квартире.

4 Статистикой занимался С. П. Бобров в Наркомате почт и телегра¬фов, и он предложил Пастернаку книги, чтобы подготовиться.

5 Охранной грамотой назывался выданный Наркомпросом документ, подтверждающий право владения комнатой, коллекцией, библиотекой и др.

6 Институт Народного образования располагался в нижнем этаже дома, где жили Пастернаки.

7 Пастернак переводил комедию Бен Джонсона «Алхимик» в 1919 г. Московский драматический театр им. Коммиссаржевской поставил ее.

8 В. А. Сахновский; в 1940-1941 гг. он ставил во МХАТе «Гамлета» по переводу Пастернака.

9 Пастернак родился в доме Веденеева на углу площади Старых Три¬умфальных ворот и Оружейного переулка; когда ему было полгода, семья переехала в дом Лыжина напротив здания Духовной семинарии в Оружей¬ном переулке.

10 Микены — центр Эгейской культуры XV в. до н. э., где при археоло¬гических раскопках были обнаружены дворец и богатые усыпальницы; здесь — в смысле драгоценных воспоминаний прошлого.

11 Последние слова Гамлета из трагедии Шекспира.

242. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ

Конец сентября 1924, Москва

Дорогая Олюшка! Не думай, что я о твоих делах забыл1. Я с первого же дня стал наводить нужные справки, но пока ничего, на мой собственный взгляд, стоящего упоминанья не узнал. Твои предначертанья я исчерпал на третий же день по приезде. Предсе¬датель Цекубу2 не Покровский, а Лавров, лицо мне неизвестное и совершенно для тебя непригодное, т. к., судя уже по тому, где и по каким делам он принимает, он в ученых, а тем более специально филологических вопросах совсем некомпетентен. Мне сказали, что принимает он в учреждении, ведающем муниципальным и на-ционализованным имуществом г. Москвы, т. е. это больше каса¬ется местных передряг по квартирным делам, нежели твоего дела.

Но я ведь взялся не только тебя слушаться и по твоей записке жить, вот отчего и предпочел бы ничего тебе пока не писать. Если я еще не посылаю тебе телеграммы о выезде, то только оттого, что сейчас почти все нужные люди в отпуску. Я говорил с Женей о том, что всего лучше было бы тебе сейчас уже к нам приехать, потому что походя, при разговорах и упоминаньях ты возбуждаешь тут большой интерес, а вообще говоря среда моих приватных зна¬комств непосредственно и постепенно переходит в ту, которую составляют люди с полномочьями и влияньем. Женя меня разбра¬нила, говоря, что, как ты тут во всякое время и на любой срок же¬ланна, должно быть известно и маме и тебе и что не в этом дело, а в том, что ты с тетей Асей без экстренных оснований разлучаться не согласна. Если дело действительно так обстоит, то это очень жалко. Если же ты могла бы отлучиться недели на две, то я был бы на седьмом небе от счастья и стал бы тебя звать уже и сейчас. Между прочим, твое недовольство Кубу разрешимо по установленной форме. Можно протестовать о дисквалификации. Заявленье о по¬вышении квалификации подается в местное Кубу (значит в Лен-Кубу) с приложеньем отзыва двух членов Кубу по данной специ-альности не ниже 4-й категории. Но мне хочется для тебя совсем другого, и хотя я ясно не представляю, чего именно, но продол¬жаю действовать в принятом направлении, в котором и надеюсь достигнуть обязательно чего-нибудь радостного, конкретного и по размерам вполне тобой заслуженного. На днях напишу тебе еще и о том, как мы приехали. Все в наилучшем порядке. Крепко тебя и тетю Асю целую.

Твой Боря

Женя будет на меня сердиться, что отправляю письмо без нее и ее приписки. Но это и не письмо вовсе, и пишу я второпях. По¬говорим по-человечески в следующем. Но ты знай, что каждый день занят чем-нибудь и из твоих дел.

Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф.

1 О. Фрейденберг после окончания университета и написания дис¬сертации не могла найти работы по профессии.

2 Центральная комиссия по улучшению быта ученых. В 1924 г. ее пред¬седателем был М. Н. Покровский, затем А. Б. Халатов.

243. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ

28 сентября 1924, Москва

28/IX. 24

Дорогая Оля! Как сильно и выразительно ты пишешь! Не быв¬ши там, я с твоих слов все увидал и пережил и потрясся!1 Стран¬ное совпаденье. Точно столетний юбилей того наводненья, что легло в основу Медного Всадника. И это совпало со столетьем ссылки в Михайловское.

А тут — бабье лето, по зною и духоте не уступающее насто¬ящему. И сквозь пыль, летящие бумажки, серые бульвары, вновь поехал в полные зною, сору и бестолочи комиссарьяты — твоя правда — во главе экспертной комиссии — Покровский. Но ты очень заблуждаешься, если думаешь, что это что-нибудь для тебя значит. По каким дням принимает? — Никогда и никого не при¬нимает — ?? — А по какому делу. — Излагаю, приблизительно, с дозволенной степенью приближенья. — Подать заявленье в местное Кубу. Если речь идет о Ленинградском, то тем паче: оно обладает и компетенцией высокой и полномочьями, равно¬сильными Цекубу — это все провинциальное отделенье. — Да я не про то, да вы послушайте и т. д., и т. д. Посоветуйте Вашим знакомым написать в экспертную комиссию сюда, если, как вид-но из Ваших слов, это дело исключительное; тогда, в меру ис¬ключительности, оно, быть может, дойдет до Мих. Ник-ча. Мы рассмотрим.

К чему я пишу это тебе? К тому, чтобы ты не упорствовала на своем отношении к этому делу, вернее, на одной детали своих пла¬нов или предположений. Чтобы ты знала, что такого порядка, ко¬торый готов и тебя ждет и эмбрионально заключает возможность разрешенья твоего дела, — нет.

В моих расплывчатых и, может быть, требующих недели вре¬мени и твоего