присутствия представлениях гораздо больше опы¬та, знанья обстановки и чутья, чем ты думаешь. Приезжайте вдво¬ем с тетей Асей! Ну чем это невозможно или трудно! У вас будет отдельная комната. Мы будем действовать с тобой вовсю. Пред¬ставь, я мог бы ворваться к Покровскому. Но этот прорыв имел бы смысл только с тобой. Когда ты будешь тут, мы этого, мы и многого другого добьемся.
Вот мы хотим тут все порядки Кубу вверх ногами поставить, а для твоей поездки, что, объективно рассуждая, гораздо легче, тре¬буется повод, зацепка, основанье, вызов. Но ради Бога, выезжай без вызова, — завтра, послезавтра. Стань на ту точку зренья, что ты отправляешься пожить у нас и познакомиться с той частью Москвы, с которой тебе познакомиться будет полезно. Твой взгляд на очную ставку, на красноречивость внезапного визита вполне правилен. Но тут-то ты только или я с тобой и увидим, кому и когда и какие визиты надо нанести, т. е., иными словами, почвы щупать тут не приходится, все готово, и я бы даже мог соврать тебе с преспокойным видом: Покровский, дескать, принимает по сре¬дам от двух до трех, — и в среду утром на Волхонке 14, кв. 9 (вход со двора, трамвай 34)2, обман бы этот обнаружился, а в пятницу вечером мы бы пошли к Луначарскому или не к Луначарскому, потому что до пятницы мы еще бы кого-нибудь увидали, и у того бы блеснула гениальная мысль, и этот «тот» бы, конечно, был, во всяком случае, коммунистом, сведущим, знающим и пр. и пр. Это построенье тем естественнее вырастает передо мной, что ты мне всячески запретила идти путем ходатайств и просьб за человека, с целью улучшенья той или иной его участи. Что речь идет о деле, говорящем за себя, и о человеке, ни о чем другом говорить не же¬лающем.
Вначале ведь и тебе это все представлялось в таком свете. Ты помнишь, как говорила о том, что воспоследует за пятнадцатым сентября. Потом изменилось. Да кстати, если на этот вопрос ты мне не ответишь уже устно, с глазу на глаз, — скажи, напиши, что нового у тебя с диссертацией?3 Вернулся ли Марр?4
Когда ты будешь защищать ее? Или все осталось в той фор-
мулировке, за какой мы с тобою расстались? Если Покровский — виденье Жанны д’Арк, то ему, конечно, надо довериться. Я в на¬вязчивость таких представлений верю, и сам многим их силе обя¬зан. Как странно, что ты еще не тут! Какая глупая переписка! Но отпуск ты должна взять минимум недельный. А что б тебе тетю Асю уговорить! — Но какие вы маловеры! Это мы-то забыли вас?!
Итак, — Б. Конюшенная, второй или третий дом по левой с Невского стороне, городская касса Октябрьской жел. дор., 2-й этаж, окошко, кажется, 21, плацкарту на спальное жесткое место до Москвы в ускоренном, В Москве, конечная остановка трамвая 34, несколько левее выхода вокзального, против смежного с Ни¬колаевским, — Ярославского вокзала.
Против ваших, в особенности тетиных, ожиданий въехали мы в квартиру, олицетворявшую чистоту, порядок, внутренний мир и тишину, и сделано это было как раз руками соседей, и никаких у них нет бород, и ничем у них не пахнет, и все это было, когда еще чистая сволочность нашей породы не знала никаких смесей и ме-рила были непоколеблены. Теперь же, на мой грешный и еще не¬много сволочной глаз, наша квартира Лицей, £т6<хл:б1К)А,г| про¬пилеи в сравнении с Ямской. Здесь ждал меня сюрприз, в форме случайной и неожидан¬ной, обостренной предшествующим контрастом. Когда с остат¬ком от проданной медали в кармане5, с договором с Ленгизом на книжку прозы, для которой я должен написать новый рассказ (и тогда окупится все старое), которого я не напишу, потому что пе¬рестал понимать, что значит писать, когда с этими отрадными ве¬щами и ощущеньями в левом боку я подскакивал на телеге с деся¬тью местами багажа и глядел на Москву, словно ветром вытащен¬ную в сентябрь из мукомольного амбара — смертельно жаркую и серо-белую, всю в глицериновых каплях мух и пота, я, собствен¬но, не понимал, зачем я тут и что все это значит. В сумерки муч¬ной характер миража сменился мышиным, измученность взяла над нами верх, мы впали в стадию святости и легкой походки, какая бывает после бессонницы. Естественно, что с этим Тютчевским «изнеможением в кости»6, толкнувшись к друзьям и знакомым, среди которых много всякого такого от «юного племени», я поот¬крывал, что дело дрянь — кто поохладел, а кто и вовсе врагом стал, — знаешь ты это ощущенье, когда вдруг кажется, что нача¬тая глава кончилась и, словно без тебя, в твое отсутствие ее дочи- * Цветной портик в Афинах (грен.). 529 тали, и надо новую начать, тебе надо, и будет ли — так вот, в таких духах я встретил первый вечер. И всегда я теперь боюсь Сашки-ной нумизматики. Что твой упадок тебе вычеканят с полной ху-дожественностью, и твою грусть поймет лучше всех и разделит (на себе ощутив) твой кошелек. Надо ли говорить, что я тут разумею тб, как флюиды отражаются на бюджете? И твое душевное состоя¬нье станет физической действительностью для двух ни в чем не по¬винных Евгениев. Прескверная и неотвратимая метаморфоза. — На другой день утром я по телефону узнал, что вещь, о которой я давным-давно и думать позабыл, перевод пятиэтажной, сорокаведерной, во сто лошадиных сил, похожей по объему на оба дома на Троицкой, ко¬медии Бен Джонсона (171 стр. в листремингтонного шрифта) при¬нята к изданью в Украинском Госиздате (Харьков)7. Это несколь¬ко освежило нумизматические центры. Я отправился sur le champ* в представительство Издательства. Сходя с трамвая, я инстинк¬тивно взялся за голову. С афишного столба на меня глядел «Алхи-мик», выведенный аршинными буквами. Он же смеялся надо мной с заборов. Я подошел к столбу, откашливаясь, в убежденье, что где-то кто-то ставит комедию, о которой я сейчас буду договаривать¬ся, через три дома налево, конечно, как бывает, как должно быть, не в моем переводе. Но как очистились и освежели упомянутые центры, когда рядом с именем режиссера я увидал свое! Замеча¬тельно, что эти факты ни в какой связи между собой не находятся ничего общего между постановкой и печатаньем нет, и друг о дру¬ге они даже и не знают. Я готов поспорить, что это совпаденье, что эту чепуху породила за ночь моя беспросветная неутешность, и я сделал большую ошибку, успокоившись после афиши. Не рас¬станься с пессимизмом я и тут, я убежден, душевный мрак стал бы порождать случай за случаем, подобные названным, и, может быть, за исчерпанностью форм примененья, «Алхимика» стали бы в этот день пить, курить, употреблять в качестве шин для автомобилей, ставить в кино, применять в политике и в виде почтовых и гербо¬вых марок. Но я поторопился успокоиться. Когда по многим личным основаньям, в связи со справками для тебя, с особенною же легкостью на генеральной репетиции ко мне вернулось утраченное сернистое настроенье, оно уже оказа¬лось стерильным и неплодным. «Алхимика» не только не разыг¬рывают в лотерею, не только не шпигуют им гусей, но и ставить- * тотчас (фр.). 530 то, вероятно, его, будут недолго, и, во всяком случае, с убываю-щей частотой: он поразительно скучен и глуп на сцене, несмотря на то, что режиссер сделал из него фарс, и фарс этот актеры игра¬ют совсем недурно. Вероятно, виноват бедный Бен. Перевод мой хорош. По моему крайнему разуменью, все, что мог, сделал и ре¬жиссер. Но вещь не сценична. Это та форма домольеровской ко¬медии, все движенье которой сводится к последовательной экс¬позиции характеров и фигур. С этой стороны вещь, и особенно в чтеньи, обладает крепостью своего рода. Но я, кажется, забываю, что пишу письмо, и может случиться, что предисловье к изданью начну словами «Дорогие тетя Ася и Оля! Часто ли к вам ходит Юлиус?8 Бен Джонсон, современник, приятель и литературный антипод Шекспира и т. д., и т. д.». Приезжай, Оля, вот все, что можно сказать, приезжай, и ду¬маю, мы об этом не пожалеем. Свиданья с Покровским, я думаю, мы добьемся, в особенности при твоем убежденьи, что это пра¬вильный путь и что «войти» к нему ты сумеешь. Во всяком случае, я твоего дела не оставляю и, если у тебя еще нет билета на поезд, напишу на днях. Ты же в свою очередь извести меня о состоянии своей диссертации и не раздражайся, если что в моем письме тебе покажется недостаточно живым и порывистым. Я пишу в конце дурацкого дня, немножко устал и вообще — писать не умею. Дорогая тетя Ася! Спасибо за золотые строки! Все мы крепко обнимаем вас обеих и любим. Ваш Боря Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф. 1 Имеется в виду наводнение в Ленинграде в сентябре 1924 г. 2 Адрес Пастернаков. 3 О. Фрейденберг в 1924 г. написала диссертацию «Происхождение греческого романа». 4 Н. Я. Марр в то время заведовал секцией в Институте литературы и языка Запада и Востока. 5 Пастернак с помощью А М. Фрейденберга, занимавшегося нумиз¬матикой, продал золотую медаль, полученную по окончании гимназии, чтобы расплатиться за дачу в Тайцах. 6 Из стих. Ф. Тютчева (начало 1830-х гг.) «Как птичка раннею зарей...»: «Как грустно полусонной тенью, / С изнеможением в кости, / Навстречу солнцу и движенью/ За новым племенем брести!..». 7 Издание комедии Бен Джонсона «Алхимик» в Харькове не состоя¬лось. 8 Речь идет о Ю. Гозиасоне, дальнем родственнике Пастернаков и Фрейденбергов. 244. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ 11—13 октября 1924, Москва <11>УХ. 24
Дорогая Олечка! Что же это все значит? Здоровы ли ты и тетя? Прошу тебя, ответь поскорее.
13/Х. 24. Я, собственно, не знал, что дальше писать, и это дол¬жно было бы скорее служить текстом телеграммы или во всяком случае и всего прежде — почтового перевода. Я очень хорошо и скоро понял, что мерзко с моей стороны слать тебе письма с за¬просами, и увидал, у какого почтового окошка место мое в этой переписке о переезде1.
Это фатально, что до сих пор я перед это окошко встать не волен. Сегодня пришло твое письмо, которое, несмотря на свою высокую содержательность и насыщенность сюрпризами, ни в какой мере для меня не было неожиданностью. Из него я вывел заключенье, что через неделю-другую ты заявишься к нам, — та¬ков смысл приписки, с другой же стороны, и у меня за эти полто¬ры недели, быть может, несколько прояснится горизонт. Мне боль¬ше ничего прибавлять не хочется, желаю тебе от всей души пол¬ного и заслуженного успеха. Побывать в Москве тебе обязательно надо, и, судя
