хуже Белому и Кузмину. В существе своем это не ново и мне бы хотелось отделаться только от того, что есть нового в этой трудности. А этого не опишешь. Как-то осенью писал я Ходасе¬вичу в Шотландию. Теперь он в Сорренто, живет с Горьким. Опыт обоих подсказал им, что у меня недоговорено, и им легко было вообразить себе, под чем тут изнемогаешь. Чистосердечно повто¬ряю, что это отнюдь не ново в России и она перестанет быть со¬бою, когда станет замечать и выделять людей не с тем, чтобы мед-ленно их потом удушать и мучить.
Впервые: «Знамя», 1990, № 2. — Автограф (Hoover Institution Archives, Stanford).
1 А. Л. Пастернак работал в Берлине в мастерской архитектора А. Бе-ервальда.
2 Библиография готовилась Институтом В. И. Ленина при ЦК ВКП(б) под ред. И. Владиславлева. Издание не было осуществлено.
3 Ср. во Вступленье к «Спекторскому», написанном в 1930 г.: «Меня без отлагательств привлекли / К подбору иностранной лениньяны…/ <...> Знакомился я с новостями мод / И узнавал о Конраде и Прусте».
248. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
2 ноября 1924, Москва
2/XI. 1924
Дорогая Олечка! Что у тебя нового и как вам живется? Последний вопрос очень меня тревожит. Как твоя диссертация. Хотя, кажется, и не полагалось мне писать до твоего циркуляра, но вовсе не из повиновения тебе я был все это время так молча¬лив. Я и сейчас не прервал бы молчанья, когда бы не беспокой¬ство за вас и желанье узнать, как твои дела. Писать же значит пи¬сать о себе. Всего менее я стал бы делать это сейчас. Опять это не та жизнь, которую я себе наметил.
А все началось так чудесно. Я нашел работу, которую не на¬зову службой только оттого, что она — сдельная и я не включен в штаты. Во всем же остальном это самая настоящая должность. В своем роде она даже приятна.
Я получил работу по составлению библиографии по Ленину и взял на себя иностранную часть. Для этого хожу в библиотеку Наркоминдела, где получается большинство иностранных журна¬лов, и тону в них и захлебываюсь статьями, рецензиями и публи¬кациями с десяти до четырех. Того, что от меня требуется, всего в них меньше. Но мимолетом просматриваю множество интерес¬нейших вещей, по отношенью к которым «Современный Запад»1 с Прустом и Сати лишь отраженье в малой капле. Так было с месяц назад, когда я соразмерил все потребности жизни и свои собствен¬ные чаянья с величиной этого заработка, с размером остающего¬ся досуга, со сделанными долгами, с двумя договорами, по кото¬рым я должен был получить деньги из Харькова и Петербурга, и очень порадовался возможностям и вероятьям, представившимся мне при том. Я тут же раскрыл Гамлета и принялся за его пере¬вод, — замысел, который у меня откладывался годами.
О предположеньях оригинальных не хочу говорить, — их смут¬ным ощущеньем всегда бываешь полон. Но тут это не было похоже нисколько на пассивное и темное колыханье непроверенной по¬тенции. Нет, вновь, как когда-то очень давно, все это представля¬лось делом каждого дня, перспективой постоянных и регулярных, ежевечерних осуществлений. И вот, еще Горацио не успел усомнить¬ся в действительности появленья тени, как из Харькова, а вслед за тем и из Петербурга, пришли отказы от договоров, из которых один находился в стадии заключенья (на «Алхимика»), а другой, на про¬зу, был уже и подписан Ленгизом и мной, в мою бытность у вас — оставалось только рассказ один им дослать и деньги получить. Ты легко себе представишь, насколько тверды были мои расчеты на эти поступленья: что может быть надежнее аффирмированного до¬говора, — так было, по крайней мере, до сих пор. С «годовой рос¬писи» скинули таким образом до 100 червонцев, в общей сложнос¬ти. Ты сама догадаешься, что со дня полученья таких известий я и внешне изменился и из Наркоминдела стал приходить в 9-м часу, — хорошо еще, что там библиотекарши сменяются и читальня с 10 до 8-ми открыта. Было бы прямо спасеньем, если бы принцип сдель¬ности проводился на манер чистых математических пропорций. Но боюсь, что тут имеются абсолютные критические пределы, выше которых отработанного не исчисляют. Боюсь также, что критичес¬кий этот предел просто совпадает с тем, что мне было предположи¬тельно предложено. Думаю, что больше ста двадцати рублей в ме¬сяц мне не отработать и при двойной работе. Но так как все равно дома после пяти я ни о чем, кроме как о вероломности случая, ду¬мать не в состоянии, то и предпочитаю забивать эти часы ежене-дельниками, трехмесячниками, ежегодниками и прочим. Вот как обстоит у меня дело, и когда я возвращаюсь домой, то «обои» Жени уже ложатся спать. Конечно, я все усилия приложу к тому, чтобы это положенье изменить и дело поправить; да и хоти не хоти, все равно придется, библиографией мне и долга Фене (Жениной няне) не покрыть; я ей, не считая жалованья, должен 120 рублей.
Чтобы сразу с этой темой покончить, прибавлю, что жало¬ваться мне не на что. Я сам во всем виноват, на службу следовало уже поступить прошлую зиму. И еще скажу, что, несмотря на все «вышеописанное», я внутренне себя чувствую так хорошо, как уже давно не запомню. А теперь, таким образом, избавившись от ва¬ших вопрошающих взглядов и их удовлетворив, кончу тем, с чего начал. Напиши про себя и про свою работу. Все, когда-то сказан¬ное тебе о твоем приезде и прочем, остается в силе и в ней только еще приобрело. Никакого отношенья моя информация до наших осенних планов не имеет. Чем грустнее мне, тем больше вероятия, что эта грусть при твоем появлении пройдет. Чем больше у меня причин возмущаться широтою госиздатовских телодвижений, с тем большим возмущеньем я брошусь в разговоры о тебе и за тебя. Засим, как писали, прощай. Крепко тебя и тетю целую.
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф. 1 Журнал «Современный Запад» издавался в 1922-1924 гг. в Петро¬граде при издательстве «Всемирная литература».
249. О. Э. МАНДЕЛЬШТАМУ
Начало ноября 1924, Москва
Дорогой Осип Эмильевич! Спасибо за письмо. Среды ждать недолго, часы прихода почтальона мне известны, буду три дня волноваться, как влюбленный. О «ревантологии» слышал, и сам подумал про Гервега1. В деньгах, в пристройке вещей нуждаюсь, как никогда, институт2 жидоморничает, второй месяц не платят, оплачивают скуднее, чем было обещано, и, как на беду «продол¬женьем или лучше: повтореньем себя» занялся, кажется, не на шутку.
Вчера у Асеева слышал чудесный анекдот о том, отчего на-водненье случилось. Оказывается, Нева узнала, что ее собирают¬ся Розой Люксембург назвать, и из берегов полезла. Правда, хо¬рошо? Но эта прелесть, верно, прямо от нее, из Ленинграда, и Вы, вероятно, эту шутку слышали.
Вы знаете, что с «Камнем»3 я был знаком поверхностно? Да, да, конечно, Вы должны были догадаться не раз об этом при встре¬чах наших на основании Вашего знания меня и тех шероховатос¬тей, которые при этом знаньи неизбежно становились промахами и пробелами в отношениях, требовавшими объясненья. И Вы его находили, не правда ли, и догадывались. Когда-то очень давно, у кого-то в гостях, и не поручусь, что это не было у Амари4, я прика¬сался к книжке физически, но так как это происходило в атмо¬сфере, вкривь и вкось пропитанной воздушными прикосновень¬ями хозяев ко всем вещам, которых много еще было в те времена у них под руками, то естественно, что этот случай скорее составля¬ет часть их домашней хроники, чем моих воспоминаний. После этого при всяком удобном поводе я искал книжки, но так, как всего ищу, непростительно сонно и вполовину. Спрашивал и у Вас. Не¬давно, на этой неделе, мне посчастливилось ее достать.
Милый мой, я ничего не понимаю! Что хорошего нашли Вы во мне! Кто внушал и подсказывал Вам статьи вроде «Российских» или той, что в «Русском искусстве»5. На что Вы польстились? Да мне ведь и в жизнь не написать книжки, подобной «Камню»! И как давно все это сделано, и сколько там, в тиши и без шума понаотк-рыто америк, которые потом продолжали открываться с большею живописностью только оттого, что сопровождались плутаньем у самой цели и провалами в Саргассовых морях, с плеском, булты¬ханьем и всеми прелестями водолазных ощущений, всегда импо¬нирующих, как паровозы и полисмены в фильмах.
Мне было бы совсем легко писать все это Вам, как и твердить крутом, если бы не одно обстоятельство, которое всегда отравляет мне такие восторги. Я не знаю отчего (это красной нитью прохо¬дит через мое прошлое, а последние годы только сплошь из нее и тканы), но я ни разу в жизни не сделал ничего из того, что хотел или считал должным, приятным или полезным. Вся она состави¬лась из кусочков, подбиравшихся помимо воли и мимо чаяний и главных устремлений. Ее целостность — явочного порядка. Слит¬ность памяти явилась сама собой. Ведь даже кусочки свинца об¬ладают силою сцепленья. Конфузы, неожиданности, несчастные и счастливые случайности стали элементами какой-то судьбы или деятельности только оттого, что легли рядом и слежались.
Письмо лежало целую неделю. Причине не поверите.
Впервые: «Вопросы литературы», 1972, № 9. — Автограф.
1 Речь идет о переводе «Стихов живого человека» Георга Гервега, вско¬ре изданных отдельной книгой в серии «Революционная поэзия Запада» (М, ГИЗ, 1925).
2 Институт В. И. Ленина.
3 Первая книга стихов О. Мандельштама (1913), была переиздана в 1916 г.
4 В салоне у Амари (М. О. Цетлина), где в январе 1918 г. был устроен вечер, на котором присутствовали Маяковский, А. Белый, М. Цветаева, И. Эренбург и др. См. об этом в «Охранной грамоте» (1931).
5 Имеются в виду статьи «Vulgata. Заметки о поэзии» («Русское ис¬кусство», 1923, кн. 2-3) и «Борис Пастернак» («Россия», 1923, № 6).
250. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
30 ноября 1924, Москва
Дорогая Оля! Выезжай. Я тебя просил об этом в каждом пись¬ме, и теперь очень рад, что и у тебя самой приезд стоит на очере¬ди. Дело в том, что я на свои письма смотрю иначе, чем ты, и если в каком-нибудь из них есть что-нибудь о приезде, последуй тем советам, что там имеются. Из того, что помню: захвати обязатель¬но с собою работу, если можешь, то в двух экземплярах. Если это удобно и не вне твоих планов, то посоветуйся с Марром, чего и как тебе добиваться и возьми у него письмо к Л<уначарскому>1. Только не сердись и не отчаивайся. Твой диспут был реальным фактом в реальной обстановке2. Неужели ты думаешь, что в ре¬альные условья поставлена ты одна, я же нахожусь в простран¬стве, насквозь пропитанном симпатическими токами и постро¬енном в согласии с моими взглядами, чувствами и намереньями. Единственное,
