мой слух у себя и других: серьезным поэтическим содержаньем, отбрасывающим края формы за барь¬ер художнического одиночества и достигающим того, что форма становится формой слушанья или пониманья собравшихся, фор¬мой их расположены! в комнате и их восхищенья. Работу над Спек-торским придется отложить на некоторое время. У меня были огорченья, было много неудач, главное же я обманулся в некото¬рых расчетах (житейского порядка). Между прочим, не удивитесь, если Ионов станет разъяренно требовать какой-нибудь экзекуции над Спекторским или просто выкинет его из Ковша.

Своими величественными посулами, на которых я строил свои летние расчеты, он меня поставил в глупое и безвыходное положе¬нье. Он дает великодушные обещанья и раздраженно изумляется напоминаньям о них, точно это твои собственные выдумки или тебе приснилось. На днях это меня так взорвало, что не сдержавшись я написал ему очень резкое и лаконическое письмо. Если даже он исчерпал свой темперамент в своей прежней неприязни ко мне (причин ее я не знаю), то моя записка явится источником ненавис¬ти бездонной. Вот как обстоит со мной, дорогой Илья Александро¬вич. Вчера у Асеева познакомился с Садофьевым2. Славный кажет¬ся человек. Но он не обворожил меня. Дружески жму Вашу руку.

Tout й vous Б. Пастернак

Впервые: «Звезда», 1994, № 9. — Автограф (Архив М. Горького, ФГ 8. 8/11. Датируется по письму к Тихонову — № 258.

1 Поэма Н. Тихонова, посвященная путешествию по Кавказу. «В йей около 6000 строк и столько напихано туда, что дочитать до конца без от¬дыха невозможно, — писал Тихонов Пастернаку. — Один перечень введен¬ных лиц занял бы полстраницы: Ткфлис, Мцыри, медвежонок, хевсуры, тигр, осетинская девочка, бандиты, белые, красные, полосатые — баня, дорога и пр. и пр. и пр.» (Декабрь 1924; ЛН. Т. 93. С. 671).

2 Илья Иванович Садофьев — поэт, активный деятель Пролеткульта, вхо¬дил в редколлегию «Ковша». Письма Пастернака Садофьеву неизвестны.

258. Н. С. ТИХОНОВУ

7 июня 1925у Москва Дорогой Николай Семенович!

Извиненья и выраженья чувств до вас наверное своевременно доходили через других людей. Удивительно, что я Вам не написал по ознакомлении с «Дорогой» у Асеева. Он ее прочел восхитительно, Вам так не прочесть. Потом я стал ждать выхода «Ковша» для дотош¬ного ее разбора1. С такой безоговорочностью мне у Вас нравилась одна «Брага»2. Наибольшее впечатленье в слушанье на меня произ¬вели: тигр, осетинская пастушка, перевал через хребет. В особеннос¬ти последний эпизод. Теперь говорю по воспоминанью. Я хотел было взять рукопись, но потом рассудили, что надо ее повезти на дачу к Брикам. Теперь скоро ее увижу. Катаев видел «Ковш» сверстанным.

У нас снята дача под Москвой, а переехать все не удается, — холода и безденежье. Когда будете тут, обязательно к нам. Надо, справившись с расписаньем по рубрике Немчиновка — Усово (Александровской железной дороги3), взять билет на поезд, совпа¬дающий с поездами этой ветки. Билеты на эту линию выдаются без очереди. Билет надо взять в Усово. Пересесть в Немчиновке. По приезде в Усово спросить, как пройти в Александровское. Пе¬реход через Москва-реку (вброд или кликнуть перевозчика). В Александровском спросить новый дом (избу) Шарова. Окраина деревни. Бурная встреча друзей.

Вышел ли отдельной книжкой Ваш «Бамбери»? Я журнала не получаю и не читал4. Его очень хвалят. Если вышел, пришлите.

Садофьев сказал, что большинство меня в Петербурге не при¬нимает. В той форме, в какой он эту сентенцию высказал, это было некоторой новостью для меня, глубоко и до странности меня огор¬чившей. Врет? Врет?!

Вы всегда несправедливы к Маяковскому5. Прав все-таки ока¬зался я в своем к нему отношении. Он написал «Парижские стихи», бесподобные по былой свежести6. Интересно, что Вы скажете насчет «Лисьей шубы» Казина, которую прочтете в «Красной нови»?7

Вы спрашивали, связным ли романом будет «Спекторский»? Да, надеюсь. Несвязного в нем пока лишь то, что в самый разгар работы над 2-ой главой мне пришлось все побросать и наспех омо¬лоди… — виноват — омладенчиться8. Впадать в детство мне придет¬ся, по всей вероятности, сплошь все лето. Таковы обстоятельства. Долгов у меня столько, что я скоро стану державой. Вы, конечно, догадались, что я говорю о вещах для Маршака и Чуковского.

Крепко Вас целую. Ваш Б. Пастернак

7. VI. 25

Впервые: ЛН. Т. 95. — Автограф (собр. Н. С. Тихонова).

1 «Дорога» была опубликована в альм. «Ковш» (кн. 2,1925).

2 Н. Тихонов. «Брага». М.-П., «Круг», 1922.

3 Теперь — Белорусская.

4 Н. Тихонов. «Бамберт. Повесть для юношества. Л., ГИЗ, 1925. Пер-вонач. была опубликована в журн. «Новый Робинзон» (1925, № 3-6).

5 Тихонов писал Пастернаку: «Футуристический гиперболизм Мая¬ковского перешел в самый осмысленный и строгий анекдот или в сюжет. — Тут поезд идет еще, но идет под откос» (Декабрь 1924; там же. С. 672).

6 В. Маяковский. Париж. М., 1925.

7 Василий Козин. «Лисья шуба и любовь» («Красная новь», 1925, № 5).

8 Чтобы выбраться из долгов, Пастернак по заказу К. И. Чуковского и С. Я. Маршака написал две книжки детских стихов «Карусель» и «Зве¬ринец».

259. В. А. СИЛЛОВУ

Июнь 1925, Александровское

Дорогой Володя!

Отчего Вы не приехали в последнее воскресенье? Чуковскому о Вере или нигилистах написал1. Я был в городе на прошлой неделе, но всего только один день и никого из знакомых не видал. Так как я в город ездил со все уменьшающимся успехом, то меня туда не тол¬кают и пневматические законы часто устанавливающейся у нас пу¬стоты. Если Вы нас не забыли, то на этот раз приедете. Если приеде¬те, то у меня к Вам просьба. Зайдите, если не трудно Вам, к соседям на нашу квартиру (со двора кв. № 9) за почтой и вестями. Кроме того, если это Вас не обременит, привезите 1-й и 3-й №№ «Былого» (у меня Ваш 2-й2). Простите за навязчивость. А что с Синяковыми и

Уречиными? Живы ли и здоровы они? Обещали быть в истекшее воскресенье и надули. Если они не знают, как мы им бываем рады, то каков вообще, в таком случае их образовательный ценз? До скорого свиданья. Ваш Б. Пастернак

Впервые: Воспоминания. С. 94. Датируется по воспоминаниям О. Г. Силловой-Петровской. Пастернак познакомился с Силловыми, приехав¬шими из Читы по приглашению Асеева, в 1921 г. Ими совместно был издан сб. стихов «Зрачки весен» (Фуцзядзян, 1921). В Москве В. А. Силлов опубли¬ковал несколько критических разборов и читал лекции в Пролеткульте.

1 Пастернак обратился к К. И. Чуковскому с просьбой найти издате¬ля пьесы Оскара Уайльда «Вера или Нигилисты», над переводом которой работала жена Силлова О. Г. Петровская.

2 О. Г. Петровская вспоминала, что, начав работу над поэмой «Девять¬сот пятый год», «Борис Леонидович углубился в разыскивание историчес¬ких материалов <...> нередко заходил к нам за журналами «Былое» и за другими книгами, где он находил нужные ему исторические сведения» (Воспоминания. С. 93-94).

260. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

2 июля 1925, Москва

Месяц тому назад я получил Ваше письмо, Марина. Бог зна¬ет как оно до меня добралось. Говорят, Вы мне ответили на мое прошлогоднее. Но то не дошло.

О Вашей радости я узнал раньше от Аси1. Подробности рож¬денья мальчика действительно чудесны. Вы об этом пишете с за¬разительной таинственностью, полным шепота ртом. Когда я чи¬тал Ваше письмо, мне представилась детская ночью, где-то мыс¬лилась маленькая кроватка, Вы над ней наклонялись и произво¬дили какие-то движенья над лампой. Свет заражался Вашей озабоченностью и повторял Ваши движенья.

Мне живется очень трудно и бывают времена, когда я прихо¬жу в совершенное отчаянье. Я пишу Вам как раз в один из таких периодов.

Жена и ребенок в деревне, на даче. Теперь крестьяне стали строить большие светлые избы и сдают их на лето. Там очень хо¬рошо. Я приехал в город доставать денег, и это мне не удается. За квартиру не плочено три месяца, а это по нашим законам предель¬ный срок, после которого подают в суд и выселяют. Тем же самым грозит мне неплатеж налогов. Родители, сестры и брат за грани¬цей, квартира переуплотнена, я единственный тут остался. Нам остались две комнаты, но одна из них, по размерам, сущий манеж (старая папина мастерская), и получается площадь, которая по¬глощает половину моих заработков. Сократить ее нельзя, этому мешает расположенье и устройство печей. Переехать тоже невоз¬можно, не только оттого, что некуда, а и потому еще, что тут па¬пины работы за всю его жизнь и вещи семьи, и сдвинуть этот за¬колдованный массив мог бы только человек без мнительности и воображенья, решительный, здоровый и дневной. Все это со сто¬роны должно быть смешно, и если Вы не улыбнетесь, мне будет стыдно Вашей снисходительности.

А кругом люди, как ни бедственно положенье многих, дела¬ют подарки женам, ходят не в отребьях и, принимая друзей, раз¬влекаются и не отпугивают их уныньем. Мне горько за своих, страшно себя и стыдно мысли, что в чем-то таком, что составляет существо живого человека, я глубоко бездарен и жалок.

Четвертый день я хожу по издательствам и редакциям. Мне надо достать во что бы то ни стало около трехсот рублей, чтобы отстоять квартиру и заплатить налог. Я с трудом достал пятьдесят и не знаю, что делать. Это очень унизительная процедура. Пове¬ленье людей лишено логики. Чем выше балл, который они тебе выставляют, тем он мертвее. Всего меньше считают себя обязан¬ными делать вывод из своего мнения те, по мненью которых я делю поэтическое первенство с Есениным2. Манеры, способ обраще¬нья и проч. у этих людей выработались из сношений с этим пос¬ледним. Они привыкли к грубостям и запанибратщине, и к тому, чтобы на них действовали нахрапом. А мне это претит. Это я о житейской, матерьяльной стороне. Что же касается до существа этого сопоставленья, то нельзя ничего придумать пошлее. Не го-воря уже о Маяковском, о живых еще, по счастью, Сологубе и Ахматовой, я Мандельштама и Асеева ставлю выше как поэтов. Но не в этом дело. Я был бы рад делить поэтический уровень только с Вами. Только в этом наблюденьи была бы какая-то правда, объек¬тивная, живая, моментальная, без первенств и порядковых чисел. Первым был Брюсов. Это не по нашей части. Анненский не был первым3. О, с какой бы радостью я сам во всеуслышанье объявил о своей посредственности, только бы дали посредственно суще¬ствовать и работать! Как трудно, как трудно!

Я долгое время (около 6-ти лет) совершенно не мог писать. Были случайные исключенья, и ни одного из них нельзя признать удачным. «Высокую Болезнь» я так широко и свободно отрицаю, точно она еще в меньшей степени написана мною, чем все, что не мною написано в мировой поэзии. Я неудачно выразился: миро¬вая поэзия хороша и близка нам, а эта вещь до призрачности нич¬тожна. Дальше так продолжаться не могло. Осенью я