решил, как в таких случаях говорится, бросить литературу. Я получил работу по библиографии. Заработок был мизерный, заниматься приходилось с утра до позднего вечера. В этом заключалась приятность этой работы. Свободного времени она не оставляла. Пять месяцев я прохлопотал в совершенном забвеньи имен, соревнований, на¬правлений, журнального разврата, журнальных обысков и доно¬сов, которым стал подвергаться перед этим разрывом с литерату¬рой (что его и вызвало4). И вот к весне, что-то тронулось и пошло, как семь лет назад. Я начал роман в стихах. Я дал себе слово таить работу, пока всего не кончу. И опять, непреодолимые матерьяль-ные причины легли поперек работы и механически отсекли то, что стало первой главой. Мне пришлось ее показать и понести на ры¬нок. Вещь у меня оторвали с руками. Матерьяльное положенье достигло у меня той посредственности, о которой я мечтаю. Но вторая глава сложнее и глубже по духу. Я задержался. Потом уви¬дал, что часть матерьяла должна еще попасть и в первую главу. Стал ее дописывать. И опять я не соразмерил времени, опять стало туго.
Я взялся за писанье детских вещей, на которые тут большой спрос, все пишут. Написал веселую, хрестоматийного рода «Ка¬русель». Сошло. Тогда, по просьбе Чуковского и как бы для него, написал более серьезный и содержательный «Зверинец». В чаяньи удачи с ним перевез семью в деревню. И вот я никак не могу его пристроить5. Удивительно, что я Вам об этом так подробно пишу.
Тут у меня был очень милый молодой человек, Фонтенуа, французский поэт. Он обещал переслать Вам первую главу рома¬на. Получили ли Вы ее?6 Потом я послал Вам книжку прозы. Она так и должна была называться «Проза». Издательство заставило меня назвать ее «Рассказы», из тех соображений, что «Проза» на¬званье смешное и чересчур «изысканное» (!). Последняя вещь в этом сборнике лишена конца. Это была краткая формула, выра¬жавшая психологический тупик смертной казни, и цензура этот кусок запретила7.
Вам не понравится мое письмо. Мне очень хотелось Вам на¬писать, очень трудно было отказать себе в этой потребности и еще труднее дышалось за письмом. Вы знаете, я изнемогаю. Что-то дальше будет? Нет почти вероятья, чтоб оно Вам что-нибудь ска¬зало. Вот я завтра поеду к жене и сыну. Как я им в глаза взгляну? Бедная девочка. Плохая я опора. Марина, попробуйте мне напи¬сать прямо по адресу: Волхонка 14 кв. 9. И ради Бога пришлите с оказией все новое. Ведь я еще и Психеи не знаю8.
А если мне еще суждена работа, то в ее разгар, когда нет на свете близости, равной моей мысленной с Вами, моим отдыхом и праздником будет разговор с Вами о жизни, не этой, унизительно говорившей сегодня вместо меня, а той, которая ударяет в голову одиночества и которой никто не слышит.
Вы чище и крепче меня, потому что не изменились. А меня бы Вы не узнали. Если талант, в аналогии, представляется каким-то изгибом шейной мышцы, по особому приподымающей подбо¬родок, то эту горделивую породистую жилку постоянно находишь в Вас и не перестаешь замечать: мне кажется, я бы мог Вас опи-сать, разбирая свое собственное чувство в минуты поэтического подъема. Но Вы и сами ее обнажаете, Вы пишете с раскрытым во¬ротом, Ваш лиризм по-прежнему молод, святая поза осталась в нем. Я же перестал слышать себя, и свое чувство, и жизнь, и хотел бы знать только одну работу, которая мне кажется каким-то низко и плашмя освещенным фантастическим миром, отсвет которого падает на руки и на лицо, отбрасывая тень на все, чем и в чем я был когда-то. Только не оставляйте меня.
Ваш Б. П.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922—1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1990, оп. 3, ед. хр. 157).
1У М. И. Цветаевой 1 февраля 1925 г. родился сын. В письме 14 февр. она писала: «Борис! 1-го февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был девять месяцев в моем чреве и десять дней на свете, но желание С. (не требование) было назвать его Георгием — и я уступила. <...> В самую секунду его рождения — на полу, возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени. А на улице бу¬шевала мятель, Борис, снежный вихрь, с ног валило. Единственная мя-тель за зиму и именно в его час!» (М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 242).
2 В ответ на распространенное мнение о поэтическом соседстве Пас¬тернака с Есениным Цветаева писала: «Сопоставление с Есениным, — сме¬юсь. Не верю в него, не болею им, всегда чувствую: как легко быть Есени¬ным! Я тебя ни с кем не сопоставляю» (14 июля 1925; там же. С. 248).
3 «Ты никогда не будешь Первым, только первый — великая тайна и великий шантаж, Борис! — только какая-то степень последнего, тот же «последний», только принаряженный, приукрашенный, обезвреженный. У первого есть второй. Единственный не бывает первым (Анненский, Брю¬сов)» (там же).
4 Судя по всему, речь идет о чьем-то доносе по поводу содержания повести «Воздушные пути», закрытии журн. «Русский современник», изъя¬тии повести из журн. «Беседа» и пр.
5 Стих. «Карусель» было опубликовано в журн. «Новый Робинзон» (1925, № 9); «Зверинец» удалось напечатать в «Огоньке» (1925, № 25).
6 Жан Фонтенуа — французский журналист, аккредитованный в Мос¬кве, коммунист, друг писателя Бриса Парена, который женился в то время на дочери Г. И. Челпанова. Фонтенуа передал Цветаевой первые главы «Спекторского» и сб. «Рассказы», о чем Цветаева сообщала 14 июля 1925.
7 Книга «Рассказы» надписана: «Марине, удивительному, чудесному, Богом одаренному другу Б. П.» (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 167). Цвета¬ева отозвалась на присылку: «Название «Проза» настолько органично, а «Рассказы» настолько нарочито, что я ни разу, с тех пор, как взяла книгу в руки, не говорила о ней иначе, как «Проза» Пастернака <...>. Проза, это страна, в ней живут, или море — черпают ладонью, это цельное. А расска¬зы — унизительная дребедень. Дурак издатель» (14 июля 1925; М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 248). Последняя вещь в книге — повесть «Воздушные пути», конец которой остался неизвестен. Она была перепечатана в журн. «Сво¬ими путями» (Прага, 1926, № 6-7) в том же сокращенном виде, как в сб. «Рассказы».
8 Марина Цветаева. «Психея. Романтика», Берлин, Изд. 3. И. 1}эже-бина, 1923.
261. Я. 3. ЧЕРНЯКУ
25 июля 1925, Александровское
25/VII. 25
Дорогой Яков Захарович!
Как всегда, — просьба. Но ни одной еще не было наглее этой. Я попрошу Вас о книгах, о целой куче книг. Не знаю с чего и начать. Я давно уже опять на мели. Подробно расскажу при личном свида¬нии. Но с этими мелями надо попытаться покончить раз навсегда, мне хочется отбить все будки и сторожки откупных тем, дольше я терпеть не намерен. Хочу начать с 905 года1. Будьте мне проводни¬ком и пособником по литературе! У Вас у самого хорошая библиоте¬ка, и кажется есть связь с другими. Из одной книжонки, посвящен¬ной 9-му января, выписываю библиографию, к ней приложенную.
1. В. И. Ленин. 1905 год. Т. VI.
2. Сверчков. На заре революции.
3. Айзнафт. Зубатовщина и Гапоновщина. Изд. ВЦСПС, из¬дание 2-е, 1924.
4. «Красная летопись» за 1922 г. № 1.
5. «Былое» № 11-12 и № 2 (?) — 24 за 1917.
6. А. Ельницкий. История рабочего движения в России ч. II, XX век (1918 г.)?
7. С. Пионтковский, «9 янв. 1905 г.»
Не смогли ли бы Вы достать мне что-нибудь из перечислен¬ного, страшно и нелепо просить всего, и иметь у себя под рукой в редакции, на случай моего внезапного на днях появленья? Я не¬вежда. Вы человек образованный и наверное улыбнетесь, пробе¬жав этот случайный список, выведенный рукой в этом вопросе абсолютно невинной. Вы наверное знаете лучшие источники. Тог¬да замените ими. Кроме того, тут подобран матерьал только по 9-му января, мне же нужен вообще 905 год. Книга Троцкого у меня есть2. Простите и кляните меня с какого хотите конца. Хотите — мою беспомощность, хотите — свою судьбу, познакомившую нас друг с другом. Да кстати, насчет обмеленья. Кажется с осени я вновь возьмусь мешать Вам при составлении Ленинианы3. Однако это уг¬рожающее известие я бы мог сообщить Вам при личной встрече, в более мягкой форме, и неизвестно, зачем упомянул в письме. Тогда же расспрошу о Ваших и Вашем житье-бытье, и о себе расскажу. Мои живут ни на что не глядя и ничего не ведая о фарватере. Пита¬емся надеждами и грешневой кашей. Клевером. Необычайными красотами природы. К сожаленью о детях я вспомнил, когда изда¬тельства стали о них забывать4. Может быть и революция уже не в моде? Боюсь опоздать и в городе буду не то в ближайший понедель¬ник, не то во вторник. А может Вы в отпуску? Тогда прекрасно, рад за Вас и это будет перст Божий (наплевать на книги). Обнимаю Вас. Привет жене и дочке.
Ваш Б. Пастернак
И еще: Покровский. «Русская история в сжатом виде». Ч. III. Покровский. Очерки по истории революционного движенья в России XIX и XX вв.»
Морской. «Зубатовщина» Георгий Гапон. «Записки».
Впервые: Воспоминания. С. 707-708. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2208, новое поступление). Начало знакомству с Я. 3. Черняком положила его рецензия на «Сестру мою жизнь», напечатанная в журн. «Печать и рево¬люция», 1922, № 6. В гражданскую войну он был комиссаром дивизии, в 1920-е — секретарем редакции журн. «Печать и революция».
1 Начало работы над поэмой «Девятьсот пятый год». Ко времени на¬писания письма пролог поэмы «Отцы» был уже написан, его автограф да¬тирован 20 июля 1925 (РГАЛИ, ф. 379, on. 1, ед. хр. 13).
2 Л. Д. Троцкий. Литература и революция. М., «Красная новь», 1923.
3 Я. 3. Черняк был инициатором участия Пастернака в составлении библиографии при Институте Ленина.
4 Имеются в виду трудности с изданием детских стихов «Карусель» и «Зверинец».
262. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
16 августа 1925, Александровское
16/VIII. 25
Я во многом перед Вами виноват. И запоздалость ответов про¬тив других грехов еще вина последняя. Но как-то странно, как раз в тех случаях, когда ответ на многое в Ваших письмах вырывается за их чтеньем безотчетно, восклицаньями, — ответные письма за¬леживаются или не удаются.
Невольно вскрикнул я над двумя местами. Над известием о кончине Рильке и над предложеньем помощи1.
Начну с последнего. Было последним свинством посвящать и Вас во всю эту грязь. Я называю это грязью потому, что это затруд¬ненья никак не человека, а мытарства мещанские, до непозволи¬тельности мещанские, то есть до такой степени, что будь Вы тут, Вы и сами мне их так в глаза назвали. Коротко говоря, чтобы Вам
